По зарубкам Золотого демона - Алексей Губарев

– Что же делать? Без денег мы тут долго не протянем.

– Есть мыслишка, но как к этому подойти, пока не знаю.

– Что предлагаешь?

– Не я предлагаю, а безвыходная ситуация.

– И что нам предлагает безвыходность,– с сарказмом спросил Влад.

– Поход в Украину.

– Ничё себе расклад! Там же война. Нас шлепнут как крыс в первый же день, и, скорее всего, эта неприятность произойдет уже на границе. Может ещё Афганистан предложишь?

– А ты как думал воровать чужое.

– Я не своровал, а нашел.

– Во-первых, не ты, а мы. Во-вторых, тля, это только твое мнение, а там подобное расценивается как незаконное присвоение чужого имущества, а именно кража.

– Не в Украину нам не нельзя.

– Захотим, доберемся. На сегодня хорош балагурить, ложимся спать. Утро вечера мудренее.

– Нет, постой. В Украину! Ты явно не в себе. Я вот о чем подумал. Не лучше ли пробраться во Владивосток? Там море, много бесконтрольных судов и гораздо ближе. Может в Гонконг, в Азию, а?

– В Гонконг… в Азию… Вот что, валяй спать. Утром разберемся.

Пасмурное утро приняло решение в пользу Владивостока. Азия, это то занятное местечко, где человек добросовестно разгружающий баржи не вызывает вопросов у местной полиции, где стодолларовая купюра не пишет свою автобиографию в камере предварительного заключения, а вид преступившего закон где-то за азиатскими пределами, таскающего по сходням мешки, вызывает умиротворение властей. Также немаловажно, что отсутствию проблем у несчастных заблудших овец, нарушающих христианские заповеди, потворствует почти двухмиллиардное разномастное население. А среди саранчи, как известно, муравей неприметен. Кроме того, в неподдающейся исчислению толпе невероятно сложно организовать какой-либо значимый учет беспорядочно снующим денежным знакам.

Примерно в десять часов утра Михаил ушел на поиски путей эвакуации из района бедствия, назидательно указав Владику вынуть батарею из мобильного телефона.

Надо сказать, что прожжёному шаромыге жилось намного проще. У него не было мамы, как, впрочем, и отца, и жил он одним днём. Владику в этом смысле пришлось туго. Перед тем, как обесточить слайдер от «Самсунг», он набрался сил и позвонил домой. Мама рыдала и умоляла сына вернуть деньги и вернуться домой, но неумолимая тяга к богатству холодной душой институтских познаний нажала на кнопку отбой. На серые глаза навернулись недолгие слёзы. Высшее образование наконец-то нашло себе применение и расставило все точки над «i».

– Мир бренен, – нашептывало оно, – а жизнь коротка и шанс выпадает всего один раз. Весь состоятельный мир рисковал. Без риска не пьют шампанское, и любой богач когда-то сидел.

Не оставалось ничего, как плыть по течению.

К пяти вечера вернулся Миха.

– У нас пара минут, сваливаем.

– Я хочу есть.

– Пожрёшь по дороге, я немного захватил с собой. Если будешь тянуть резину, набью морду, – твердо заключил Миха.

Владик покорился, хотя всё же не без немых огрызаний.

К одиннадцати ночи им удалось добраться до железной дороги. Миха опять исчез. Долгих два часа в потёмках на пронизывающем ветру Владик, всё ещё температуря, дожидался Михаила. В какой-то момент он уже отчаялся, и всё его существо готово было дождаться утра и с рассветом поволочь злополучный мешок в ближайшее отделение полиции. Под грохот проносящихся составов в памяти всплывал болезненный образ матери.

– Наверное, плачет, – думал Влад.

Чувственные сердцу мысли прервали бухающие шаги кровного брата.

– Через пару минут товарняк на Находку. Все пятьдесят четыре вагона волокут в порт невызревшие чегдомынские угли. Здесь он притормаживает, приготовься. Не запрыгнешь, уеду один.

В этом месте грохот и слепящий свет локомотива скрыл усилия беглецов и постарался замести следы внезапного исхода грешников из мест обетованных. Но кое-какие меты для истории это акт всё-таки оставил. Между редкими стоянками на перегонах не раз были замечены две перепачканные угольной пылью голодные рожи, не расстающиеся с грязным туго набитым мешком, и потревожила неспешного пьяного путейца одна незначительная погоня, окончившаяся полным провалом полицейского наряда на одной из железнодорожных станций.

Спустя неделю от малоприметной темной личности вхожей в приморскую мафию, стало известно о сбыте возле находкинского отделения «Сбербанка» пяти настоящих стодолларовых купюр местному барыге за полцены.

Затем на одной из прибрежных «малин» в ничего не значащей беседе промелькнуло, что незарегистрированный сейнер с контрабандным камчатским крабом принял на борт двух странных оборванцев на должность разнорабочих в обмен на стол, и отбыл с ними в Индийский океан, якобы в поисках косяков жирного минтая.

Еще через три месяца в чреве вышеупомянутого сейнера по неизвестным причинам произошла драка между этими пассажирами, где один, будучи мордоворотом, пожелал вышибить дух из интеллигентного товарища, на что тот из всей силы ткнул противнику пальцем в глаз, чем и предотвратил преждевременную свою гибель. В свою очередь данный инцидент привел стороны конфликта к честному разделу по случаю доставшейся инвалюты между заложниками ситуации и внезапному ночному исчезновению более крепкого телосложением в одну из ночей на малоизвестном рейде вьетнамского побережья.

Более тонкую натуру подлое грехопадение чёрной совести ранило глубоко и заставило крепко призадуматься. Решив, что размазывание времени по экватору приведет к печальным последствиям и подстрекаемый усилившейся подозрительностью капитана и команды, он, выдержав месячную паузу, чудом умудрился зафрахтовать с кормы случайную джонку и бежал на индонезийские острова.

Там он долгое время слонялся без дела, часто меняя многочисленные песчаные приюты; голодал; потом пару месяцев околачивался на Бали, убирая территории гостиниц и отелей, растеряв за это время треть состояния на сомнительную легализацию своего явления на архипелаг несусветного безделья. Наконец, благодаря стечению обстоятельств, приобретшему глубокий бронзовый окрас, мимолётному миллионеру с остатками состояния посчастливилось объявиться в кипящем Гонконге. Там спустя пару дней он был арестован, до нитки обобран полицией, после чего в наручниках был препровождён в местную тюрьму.

Уже из тюрьмы он дозвонился безутешной маме и как мог, успокаивал убитую горем больную старушку. Из страдальческих интонаций родного человека он прознал, что закон его не преследует: фирму, неопрятно обронившую на бульваре деньги, обнаружили претензии нескольких прокуроров, и она давно смылась из города, а работники офиса теперь в розыске.

По прошествии двухмесячных процедур и многочисленных объяснений с российским консулом, в которых тщательно скрывались тесные отношения с изъятыми на диво молчаливой тайской полицией остатками стодолларовых купюр, он был выдворен обратно в Россию.

Вагон, оборудованный для перевозки скота, был основательно забит депортированной русскоязычной братией, потерпевшей крах на обманчивых меридианах азиатского благополучия.

Долгую ночь последнее пристанище отощавших искателей приключений под надежной охраной томилось в тупике возле Суйфеньхэ. Утром, тявкающий акцент китайского полисмена приказал потесниться. Вагон принимал дополнительную партию отпутешествовавшихся патриотов, добровольно возжелавших остаток жизни посвятить ратному труду на благо гостеприимной Родины. Среди входящих был один загорелый с голодным, но оптимистичным карим взором нахальный мордоворот. Отголоски откровенного босячества были втиснуты в дорогой английский костюм, впрочем довольно измятый и в многочисленных пятнах. Непритязательному взору китайская подделка эликсира джентльменского блеска представлялась арабским шейхом изгнанником, напялившем шотландскую юбку. Уголовные глаза осунувшегося шалопая метали из под бровей разящие стрелы. В тёмном их омуте таилось несколько коротких приключенческих выдержек. Эти недолгожители пестрили поклонами юных вьетнамских дев, выдувались умиротворёнными парусами одного добровольного и нервными другого, но уже вынужденного перехода через Японское море в обратном направлении. В них слышался, взявший самую высокую партию похоронной мелодии, свист вакидзаси крайне негодующей якудзы, трещал вдребезги разбитый храм бестолковой гейши, сотканный из бамбуковых палочек и пергамента, дули многодневные тибетские пассаты, лили бесконечные муссонные дожди, медитировали беспросветно нищие ламы. В завершение тому курился убийственный китайский гашиш, отпечатавшийся в памяти трёхдневным пребыванием в бреду на одном из пекинских пустырей. Красной нитью проходил поединок с чужеземными налётчиками на семь тысяч сто восьмом километре Великой стены, харканье кровью и два долгих месяца за решеткой.

Каково было удивление сероглазой совести встретить в таком ужасающем положении предавшую братские узы и низко падшую на азиатских просторах сестрицу, которая, завидев утонченную её натуру, вдруг, впервые радушно широко улыбнулась, обнажив крепкие белые зубы. Интеллигентная совесть умудрилась отдавить возле себя немного места на лавке для непутевой близкой родственницы. Устроившись, дездечадоc крепко пожали друг другу руки и молча уставились в окно тронувшегося вагона.