Ограбление по-беларуски - Пилип Липень

Они остановились на поэтической «Теории механизмов и машин». «Да. Трудно было бы сделать лучший выбор, — Адам Василевич развёл руками и поднял глаза к высокому потолку. — Эта специальность позволит вам стать как практиком, так и теоретиком-исследователем. Многие выпускники работают сейчас в Академии наук». Лявон попросил несколько дней на размышление, но Адам Василевич веско заметил, что набор на кафедру заканчивается, и Лявон рискует потерять целый год из-за своей нерешительности.

В тот же день Лявон прошёл собеседование и был принят в университет.

Лявон поднялся по ступеням и толкнул одну из огромных дверей. Его всегда удивляло, насколько эти двери хорошо сбалансированы: при размере в два человеческих роста и внушительной толщине они открывались без особых усилий. Как обычно, после яркого солнца снаружи показалось, что холл погружён в полумрак. Слева, над пустующим гардеробом, зеленели цифры электронных часов; было без пяти девять. Напротив входа располагалась широкая лестница, ведущая на верхние этажи, а перед ней стоял стенд с расписаниями занятий и экзаменов. Лявон пошёл к нему, слушая, как его шаги отдаются сложным эхом от потолка и далёких стен. Глаза уже привыкли к освещению, и он увидел Адама Василевича, который прикреплял к стенду объявление. Лявон поприветствовал его. Тот коротко кивнул головой, указал на своё объявление и, отвернувшись, поспешил вверх по лестнице. Адам Василевич обычно носил светлые рубашки с коротким рукавом, а сегодня в честь экзамена надел строгий тёмно-серый костюм, кирпично-красную сорочку, пёстрый галстук в тон и чёрные лаковые туфли. На чёрных носках, выглядывавших наружу при подъёме ноги на ступеньку, Лявон заметил синие полоски. Лявон представил, что время вдруг замедлилось, и быстрый шаг Адама Василевича по ступеням превратился в плавный полёт, едва заметный глазу, как движение минутной стрелки. Лявон нагибается и рассматривает синие полоски близко. И может даже дотрагивается до них. Каковы его носки на ощупь? Лявон тряхнул головой и стал читать объявление.

«Экзамен состоится сегодня в 9-00. Аудитория 304». Объявление было написано синей авторучкой на листке в клеточку. Лявон оценил правильность почерка Адама Василевича, ненадолго задумался, покупал ли тот специально тетрадку, чтобы выдернуть из неё листок для объявления, прочёл его ещё раз и, наконец, ступил на лестницу. Нужно было подняться на третий этаж. Лявон знал твёрдо, что первая цифра в номере аудитории означает этаж. Ему никто этого не говорил, но однажды догадка снизошла на него свыше, как откровение. Лявон много раз проверял теорию первой цифры на практике, и она работала чётко, без исключений. Тайное знание внушило ему некоторую гордость за себя, но ненадолго: секрет второй и третьей цифр ему разгадать не удавалось, сколько ни ломал он голову. Спрашивать же Адама Василевича не хотелось; решение могло оказаться столь простым, что стало бы стыдно за своё тупоумие.

На третьем этаже Лявон немного поколебался, направо идти или налево, и пошёл по коридору налево. С одной стороны коридора тянулись окна, с другой — двери в аудитории, окрашенные серой глянцевой краской. Номера начались с 330 и теперь понемногу уменьшались. Коридор ещё раз повернул налево, и вскоре Лявон увидел дверь с номером 304 и прикнопленным листком в клеточку с надписью «Экзамен».

Он достал из рюкзака пакет апельсинового сока и отпил для храбрости несколько глотков. Постучался и потянул дверь; она открылась не сразу, но после приложения некоторого усилия, казалось, что она слегка прилипла к косяку. «Наверное, это от краски. Дверь покрасили толстым слоем, и зазоры уменьшились до плотного прилегания. К тому же краска глянцевая, а глянец склонен липнуть к глянцу», — раздумывал Лявон, приоткрывая и снова закрывая дверь.

— Лявон! Это вы? — громко вопросил из аудитории Адам Василевич. — Что вы там делаете? Заходите.

Голос Адама Василевича, как всегда, имел особую интонацию, придающую любым произнесённым словам оттенок скепсиса и сопровождающуюся лёгкой полуулыбкой-полунасмешкой, то ли над собеседником, то ли над темой разговора. При первом знакомстве Лявон не заметил этой манеры; когда же начались лекции, она произвела на как раз то впечатление, на которое и была рассчитана: Адам Василевич показался ему умудрённым, опытным и всезнающим. Но постепенно чары развеялись, и Лявон стал отличать маску от скрывающегося за ней человека, не слишком мудрого и даже не очень умного, но зато безобидного, а в некоторых проявлениях трогательного и милого. Он от души любил свою работу и на лекциях часто достигал того вдохновения и душевного подъёма, которое делало его похожим на страстного сомелье, как в день первого знакомства с Лявоном.

Лявон собрался с духом и вошёл. Вглубь и вверх аудитории уходили широкие ступени с партами, а за ними, наверху, в самом конце аудитории, светились солнцем большие окна. Он приблизился к подиуму справа от двери, на котором стояла кафедра и стол. Над столом склонился Адам Василевич, раскладывая билеты.

— Снова спите? Давайте сюда зачётку. Тяните билет! — Адам Василевич уселся за стол, сцепил на животе ладони и иронично смотрел на Лявона. — Напомню правила: если отвечаете сразу, без подготовки, то получаете оценку на один балл выше.

Билеты представляли собой всё те же странички в клетку, их было около десяти. На некоторых выпукло проступали следы написанных на обратной стороне слов. Лявон представил, как Адам Василевич в уютной полосатой пижаме сидит вечером на кухне и пишет в тетрадку вопросы к экзамену, отрывая страницы по мере написания. Или сначала отрывает, а потом пишет? На скатерти? Этим могли бы объясниться отпечатки слов сквозь бумагу. Пьёт он перед сном чай или горячее молоко? Поколебавшись, взять ближайший билет или один из средних, с неровно оторванным уголком, Лявон потянул средний.

Билет N61. Общие итоги семестра2. Что сказала Марыся Миколаевна через год после нашей свадьбы3. Три причины грусти

Адам Василевич велел прочесть билет вслух. Выслушав, кивнул и напомнил Лявону ещё одно правило: билет можно заменить, но при этом оценка понизится на два балла. Лявон разочаровал Адама Василевича, не выразив желания ни отвечать без подготовки, ни тянуть повторно. Хотя он знал точный ответ только на второй вопрос, опыт предыдущих экзаменов подсказывал ему, что новый билет может быть ещё более неудачным. Вопросы не пугали его, и это было уже хорошо. Третий вопрос даже понравился ему. Взяв у Адама Василевича чистый листок и авторучку, он поднялся на несколько ступеней и присел на край парты, глядя в билет. Адам Василевич встал и прошёлся по подиуму.

— Пусть вас не удивляет, что я включил в билеты вопрос о словах моей супруги, Марыси Миколаевны, произнесённых на годовщину нашей свадьбы. Понимание высказанной ею мысли очень важно для любого образованного человека. Я твёрдо помню, что рассказывал об этой мысли в моих лекциях, и если вы слушали внимательно, то не могли не запомнить её, — он с усмешечкой посмотрел на Лявона.

«Любовь — это высшая цель каждого человека», — Лявон прекрасно знал эту бессмысленную фразу супруги Адама Василевича, тот останавливался на ней раз двадцать. Адам Василевич любил отвлечься от темы лекции и рассказать о своей жизни и о своей жене. Слушать его Лявону нравилось, жизненные перипетии Адама Василевича не отличались бурностью, но были занятны, как и любая тема в его изложении. Он был хороший рассказчик, эмоциональный и увлекающий, умело погружающийся в детали и нюансы, но не погрязающий в них. Например, он очень живо и ярко описывал свой семейный быт: волнующую покупку первого автомобиля, анекдотические отношения с тёщей, перебранку с соседями, традиционное квашение капусты, походы в обувной магазин, тяжбу с нерадивыми кровельщиками, из-за которых у него текло с потолка и множество других незамысловатых, но весёлых происшествий.

Развеявшись рассказом, Адам Василевич насколько возможно серьёзнел и произносил в очередной раз сакральное изречение супруги, после которого делал многозначительную паузу. Предполагалось, что Лявон, как любой образованный человек, всё понимает, и объяснения излишни. Однако Лявон не понимал, и после ряда попыток отчаявшись проникнуть в суть этих слов, просто забавлялся контрастом между серьёзностью фразы и насмешливой манерой лектора, которой он не изменял даже теперь. Получалось, что Адам Василевич подшучивает над словами супруги, сам того не замечая.

Записав требуемую фразу на бумагу, Лявон перешёл к первому вопросу. Каковы итоги семестра? За этот семестр Лявон ещё более глубоко изучил жизнь Адама Василевича, его взгляды на общество и политику (он сам называл их демократическим социализмом), науку (он почитал превыше всего физику и механику, ссылаясь на связь между прогрессом техники и уровнем жизни), искусство (предпочтение отдавалось фотографии), религию (личный Бог отрицался, но предполагалось существование высших цивилизаций на других планетах, периодически направляющих ход земной истории), здоровье (основой его считались соблюдение распорядка дня и правильное питание) и спорт (самым гармоничным видом спорта был признан биатлон). Лявон педантично переписал всё это на листок, в конце немного напрягшись над биатлоном. Он всегда путал биатлон с баскетболом, пока однажды не узнал, что по-английски «бол» значит «мяч», и отсюда следовало, что в баскетболе играют с мячом, в то время как в биатлоне никакого мяча нет. Чтобы не ошибиться, ему каждый раз приходилось восстанавливать эту логическую цепочку в памяти.