Барнар — мир на костях 3 (СИ) - "Angor"

— Амелия! — вскричал Иорик. — Что за гривуазные выходки? — он хотел убежать, но ноги не двигались с места, словно у завороженного.

Поэт сильно сконфузился. Тарелка выпала из его хватки. Содержимое забрызгало сапоги. Полуобнаженная волшебница же прижалась к нему. Платье вот-вот сползëт с её округлых бёдер.

— Ты не хочешь меня? — она облизнула Бэбкоку правое ухо.

Тот, наконец, вздрогнул и отскочил.

— Послушай, — нервно начал он. — Мне не нужно нечто подобное! И я… Я дезавуирую не потому, что не имею желаний… Или не потому, что ты не соблазнительная. Просто это всё так дико! Оденься, пожалуйста!

Ведьма взглянула на него с отчаянием, сменяющимся холодной злобой. И поспешно набросила верхнюю часть блио обратно. Поэт метнулся к двери, обогнав её.

— Кажется, ты не так поняла меня! — он замахал ладонями, намереваясь не выпускать чародейку, пока не объяснится. — Амелия… Что на тебя нашло?

Она не отвечала. Лишь продолжала сверлить Бэбкока глазами, сжимая кулаки.

— Хорошо… Что ж. Ладно, тогда говорить буду я, — Иорик перевёл дыхание, намереваясь собрать разлетающиеся мысли воедино.

— Я ведь не краснобай, ты знаешь. Хотя разве только малость. Но если посмотреть на мир с отстраненной точки зрения, то всё само по себе довольно пустое. Если ты понимаешь, о чем я, — поэт оперся спиной о косяк у входа. — Не знаю, что толкнуло тебя на такую разнузданность. Однако, отбросив деликатность, могу заявить, что догадываюсь. Но всё же это совершенно на тебя не похоже. Ты исключительный человек, Амелия, в самом отличном смысле этого слова. При атаке крепости, у которой бастионы кишат пушками, осаждающим приходится рыть траншеи, чтобы не пасть под обстрелом.

Она рассмеялась и откинулась на обшарпанный диван возле окна.

— Продолжай, — объявила Амелия царственным тоном. — Интересно, к чему ты подведешь свои теоретические знания о военном деле. В котором я, кстати, разбираюсь гораздо больше, чем ты.

— Ох… — поэт так потëр свои веки, что перед взором всё заискрилось. — Сиречь: я уже не тот, что раньше. Утехи от соития не вызывают интереса без такого важного чувства, как любовь. Кто-то возможно, скажет, что я парю в эмпиреях. Однако лучше мечтать о достойном, нежели бросаться в омут обыденной скучной страсти, которая ничего не оставляет после себя.

Волшебница вставила ноготь указательного пальца между двумя передними зубами и задумалась.

— Решил стать степенным? — поникшим голосом спросила она.

— Пожалуй, это куда лучше, чем то, что ты предлагала сейчас, — с серьёзным видом ответил Иорик. — Когда крепость захватывают молниеносно и легко, то это не вызывает того удовольствия, как, например, при долговременном бое. При таком сражении, когда нет уверенности ни в чем. Я это к тому, что всё высокое даёт высокое. А низкое даёт только низкое. Если пару лет назад я беззаботно плыл по прозрачному узкому руслу на рыбацкой лодочке и восторгался пышными грудями любой женщины, которая проявит ко мне внимание. То теперь же… Моя жизнь похожа на фарватер. В нём значение имеет уже большое судно, несущее истины. Потому мне не нужно соитие с красоткой. Я ищу улов крупнее. Я ищу любовь.

— Ты просто смешон! — ведьма презрительно скривила губы. — Жалкий дурак!

— Ну, я хотя бы не лицемер, как ты! — парировал поэт. — Может, хватит казаться сильной? Думаешь, что я не смогу понять тебя? Долго ещё собираешься носить маску или всё же не испугаешься и откроешься?

— Считай меня просто фривольной, — безэмоционально отчеканила чародейка и поднялась с места.

Иорик преградил ей дорогу.

— Хватит, Амелия! Когда ты выйдешь через дверь, так и не описав того, что творится на душе. То твоим другом я больше называться не буду. Своё презрение оставь для чужаков. Но ко мне так относиться не позволю.

Она пожала плечами. По лицу её пробежала нервная дрожь. Он заметил, как глаза подруги с каждой секундой намокали плотнее.

— Я любила его, — натянуто выдавила чародейка. Бэбкоку не требовались уточнения, чтобы понимать, о ком идёт речь. — Но либо я слишком самовлюбленная и гордая, так как никогда бы не созналась в подобном. Либо я настолько не люблю саму себя, что избегаю любви к другим. С детства я из кожи вон лезла, чтобы родители сказали мне хотя бы одно доброе слово. Мать изменяла отцу направо и налево. Ей не было до меня никакого дела. Её волновали только пышные дорогие наряды и излияния ухажеров. Я же почти всё время проводила сначала с няньками, затем с гувернантками. А отец думал только о политике и о золоте. Он рассчитывал выдать меня удачно замуж за титулованного мужчину, чтобы стать ближе к королевскому двору, — слезы затекали ей в рот, а иные капли срывались с подбородка. — Внимание они обратили на меня только тогда, когда поняли, что у меня есть магические способности. Что в кругу знати считалось мерзостью. Благородная кровь не должна нести в себе колдовские пороки. Дабы никто не прознал об этом, меня закрывали дома, словно в тюрьме. Когда я случайно применяла волшебство, так как не умела ещё контролировать энергию, меня пристегивали на цепи в подвале и били до тех пор, пока я не попрошу прощения. Ты даже не представляешь, каково это — просить прощения, когда ты ничего плохого в особенности не сделала. Нет ничего удивительного в том, что я сломалась. Я просто родилась на этот свет и была в этом виновата. Всю свою проклятую жизнь я старалась быть хорошей. Я старалась доказать себе, что могу приносить пользу. Я ждала похвалы. Я хотела заставить поверить себя, что я здесь не лишняя. Мои родители навсегда внушили мне, что я кусок дерьма. А я так и не поняла, почему. Я уже давно не знаю, что значит быть собой. Потому что когда я пыталась быть собой, меня таскали за волосы и ломали ребра. Для родителей я могла быть хорошей только без магии. Они желали, чтобы я избавилась от неё, но не понимали, что это часть меня. Они мечтали, чтобы я надевала платья, расшитые драгоценными камнями и прикидывалась светской тупицей. Чтобы послушно вышла замуж за того, кого не люблю. И теперь, — слова, вырывающиеся из её груди, дрожали от гнева. Она захлебывалась горькими слезами. — Теперь… Ты спрашиваешь меня, почему я такая закрытая. Тебя удивляет, что я никому не позволяю знать своих чувств? Я же просто привыкла молчать. Ибо стоит мне только раскрыть сердце, как меня тут же столкнут в подвал. И будут бить, пинать, пока я не попрошу прощения. И эту картину уже никто и никогда не вытянет отсюда, — она указала пальцем на висок.

Иорик ощутил, как в горле встал ком. Он заключил подругу в крепкие объятия. И впервые, наверное, поэт не представлял, что сказать. Амелия замочила ему всё плечо. Влага пробралась через одежду до кожи.

— Ты хотел понять, что у меня на душе… — тихо произнесла волшебница. — Я задыхаюсь, Иорик. Вообрази, как тебя окунают постоянно с головой в воду. Ты пытаешься вынырнуть, но от тебя это не зависит. Ты способен испытывать только страх и мучения. Но умереть тебе не дают. В какой-то момент тебе позволяют сделать один вздох. Однако затем вновь топят. И так без конца. Один глоток кислорода и снова удушье. И что самое страшное… Когда-нибудь ты начинаешь привыкать. И уже боишься бороться. Сам добровольно убиваешь надежды.

— Спасибо, что поделилась всем! — Бэбкок, обхватив её локти, заглянул в глаза. — А сейчас тебе пора умыться и продолжить занятия с Конрадом. Мы обязаны выстоять в этой битве под названием жизнь. Но для этого потребуется множество отдельных побед. И я уверен, что между ними найдётся достаточно времени, чтобы дать себе возможность быть собой, быть слабым.

Амелия вновь надела маску и вышла. Шаг её был властным. Взгляд спокойным и уверенным. Наемник ожидал ведьму в пустом вестибюле.

— Чего так долго? — он развел ладонями. — Обычно тренировки уже вовсю идут. Ты в порядке?

— Приготовься, — хладнокровно изрекла чародейка с хрипотцой.

Она направила на него ладони. Одна бровь её поползла вверх. Мужчина почувствовал, как по телу пробежала ледяная волна. Из ноздрей хлынули струи алой крови.