Уляна - Юзеф Крашевский

— Извини, всегда время прекратить глупости.

— Август, как ты охладел!

— Тадеуш, ты с ума сошел. Что же ты думаешь состариться, одеревенеть прежде времени у ног твоей деревенской Омфалы? Разве стоит она, чтобы ты посвятил ей весь свет, надежды, будущность?

— Она посвятила мне все.

— Но ты, наконец, убьешь себя, замучишь, ты не выдержишь, тебя отравит эта однообразная жизнь без всяких развлечений, без движений, без оживляющих средств. Пока ты с ней, ты должен оторваться от целого света, потому что наше не знающее сострадания общество не примет тебя никогда. Ты осужден и изгнан.

Тадеуш вздохнул.

— Тебя нужно спасти, — продолжал Август.

— Я погиб, — отвечал Тадеуш, — оставь меня. Кому же какое дело, коли я счастлив?

— Счастлив! — воскликнул Август. — Но ты обманываешь себя, ты несчастлив! Взгляни на себя, загляни в свою душу. Ты страшно мучишься в цепях, тобою же самим скованных.

В эту минуту залились собаки, и охотники бросились к ружьям. Вскоре затем послышалось в стороне несколько выстрелов, и Тадеуш с нетерпением вскинул ружье на плечо.

— Пойдем домой, — сказал он.

— Пойдем.

По дороге они опять разговорились, и Тадеуш подробно рассказал приятелю свою сердечную историю.

В словах его выразилось столько печали, так заметно было, что настоящее тяготило его как камень, что Август, тронутый, решил в уме отвлечь Тадеуша от Уляны и пагубного для него уединения.

Тадеуш освоился со своим положением и не чувствовал его неприличия, тяжести, сраму; Август только стал открывать ему глаза. Тадеуш почувствовал стыд, беспокойство, удваивающуюся печаль, к которой уже был приготовлен.

Они вышли на крыльцо дома. Уляна беспокойно выглянула в окно. На ее глазах это был первый гость в Озерках; она не знала, что делать. Она привыкла встречать Тадеуша, не отступать от него ни на шаг, прислуживать ему; теперь же, удержанная стыдом, отозвавшимся в сердце, уставила лицо свое на окно и глядела с беспокойством. Ей хотелось бы бежать к нему, но она не смела; и тяжко ей, и беспокойно стало; предчувствие говорило ей, что этот чужой не принесет для нее ничего хорошего.

Тадеуш увидел ее, отвернулся и покраснел. Август угадал в этой женщине, глядевшей пламенными черными глазами, любовницу приятеля. Он остановился на пороге и уставил на нее удивленные глаза, так что Уляна покраснела, опустила голову и принуждена была отойти от окна.

— В самом деле хороша, — промолвил Август.

Тадеуш, входивший в эту минуту в двери, не слышал его восклицания. Август пробыл целый день, и Уляна не могла показаться; два или три раза подбегала она с детским любопытством к дверям и под влиянием страха вновь убегала. Тадеуш приходил к ней на минутку, она с нетерпением спрашивала его:

— Когда он уедет?

— Не знаю! — отвечал холодно Тадеуш.

И когда он вышел, Уляна следовала за ним глазами, душой, желанием, любопытством, страхом, и печальная принималась плакать. На сердце ее было грустно, тяжело.

Наступил вечер, Август не уехал. В слезах упала Уляна на постель в своей комнатке и при свете разведенного в камине огня в первый раз провела вечер одна в уединении и размышлении.

А там приятели болтали так весело, и их голоса доходили до слуха бедной Уляны. Но голоса была неясны, а слова непонятны. Уляна, не понимая их, пугалась. И предчувствие ее не обманывало. Август уговаривал Тадеуша уехать из дому.

— Послушай, — говорил он ему, — если привязанность твоя устоит против рассеяния, разлуки, новых впечатлений, я не скажу ни слова. Ты воротишься домой к прежней жизни: это будет доказательством, что тебе нет уже другой будущности. Но для чего же не попробовать лекарства, не смыть с нее пятна? Я еду в Варшаву. Не хочешь ли ты взглянуть на нее после стольких лет?

Тадеуш молчал. Август настаивал, но в этот вечер ничего не добился. Непрошеный, пробыл он в Озерках дня два, три и с упрямством друга, убежденного в спасительности своего совета, настаивал на выезде, уговаривал, заохочивал и просил.

Тадеуш молчал все более, все менее отговаривался, наконец, стал ссылаться на мелкие затруднения, которые Август отклонил тотчас же.

— Едем, — сказал он, — ты должен ехать.

— Но что же будет с Уляной?

— Пусть ждет тебя. Оставь ее тут хоть самовластной барыней в доме.

— Но ее станут тут преследовать.

— Ты опять бредишь. Ты должен ехать, говорю тебе, ты должен ехать со мной.

— Но как же я скажу ей это?

— Хочешь, я возьму это на себя?

— Ах, оставь, это невозможно, я не поеду!

— Ты дал мне слово и поедешь. Только на две недели. Тадеуш вышел и прямо побежал в комнату Уляны. Она сидела у окна и, облокотясь на руку, смотрела на сверкающее озеро. Это был взгляд, который ничего не видит, стеклянный, неподвижный, а глаза полны слез, которые невольно, незаметно навертывались и катились по лицу.

Когда он вошел, она задрожала, но улыбнулась.

— А что? Он уехал? — спросила она.

— Нет, — решительно ответил Тадеуш, — нет еще, но я еду с ним.

Она остолбенела.

— А я? — спросила она, ломая руки и поднимая голову.

— Ты остаешься здесь. Я скоро возвращусь, — бормотал Тадеуш, подходя к ней. — Я оставлю тебя здесь барыней в доме, прикажу, чтобы все слушались тебя, и скоро, скоро возвращусь, — прибавил он, собравшись с духом.

Уляна закрыла глаза руками, опустила голову и плача отозвалась:

— О, как хотите. А я могу воротиться в избу.

— Но я этого не хочу. Что же с тобою? — воскликнул Тадеуш. — Я возвращусь скоро, через неделю.

— Через неделю? И это скоро? — спросила она.

Тадеуш страдал невыносимо, горячился и не знал, как кончить начатый разговор. На счастье вошел Якоб, и раздача приказаний и распоряжений по дому прервали опасный разговор. Уляна отвернулась к окну и больше не трогалась.

На другой день, рано утром, у крыльца стояли запряженные лошади, а Тадеуш еще не мог вырваться из объятий почти помешанной женщины, которая хотела, чтобы он взял ее с собой.

— Я здесь с ума сойду, — кричала она, — одна, одна! Меня здесь убьют! Я не выдержу!

Напрасно успокаивал ее Тадеуш, обещая скоро возвратиться. В последнем объятии, она, словно предчувствуя будущность, схватила его и держала так сильно, что Тадеуш на зов Августа почти должен был насильно разорвать ее ручки и, поцеловав ее заплаканные глаза, убежал.

Громкий плач преследовал его. Уляна не смела выбежать, боялась постороннего и людей; она только кинулась к окну, выходящему на двор, чтобы не потерять из виду Тадеуша. Сердце говорило ей, что он не воротится таким, каким уезжает.

А он? И он смотрел на нее. В эту минуту она была ему дороже, чем когда-нибудь; при разлуке усиливается и угасающая привязанность, и возобновляется с новою силою, хоть и ненадолго, но опасно. Тадеуш, пасмурный, печальный, сел с Августом и взглядом прощался с Уляной, а в душе обещал себе воротиться к ней, скоро, очень скоро, завтра. Не знал он, что чувство, которое испытывал в эту минуту, придется разбросать по дороге, оставить в самом начале ее, рассыпать понемногу с уплывающими минутами, с вновь встречающимися впечатлениями.

И прежде, чем наступил вечер, уже полуулыбка, давно невиданная, играла на губах Тадеуша. Добрый Август рассеивал его живым рассказом, заставлял забыть о доме, о себе. Он подбирал самые веселые истории, удивительнейшие происшествия и чувствовал себя почти счастливым, когда увидел расцветшую на устах приятеля улыбку.

XV

Уляна осталась одна со своей страстью, печалью, думами. Одна, совершенно одна. Она не имела средств оторваться от них. Люди иного звания излечивают печаль, страдание, отчаяние, отдаляясь от причин, которые породили их, создавая себе новую, искусственную жизнь, взамен утраченной. Этого не могла сделать Уляна. Она оставалась одна на месте, где все напоминало ей Тадеуша; без занятий, без развлечения, она постоянно глядела на себя, на свои страдания. Прошла неделя. Уляна сидела у окна и напрасно глядела на дорогу; сидела под тополями, над озером, ждала Тадеуша, прислушивалась к каждому шуму. Сердце ее билось при каждом говоре на дворе. Не раз ночью вскакивала она и бежала смотреть, не приехал ли он, но его не было. Одна, совершенно одна, она считала длинные дни, пустые, бледные, проводимые за пряжей, в саду в грустных однообразных воспоминаниях. Не раз уже сожалела она о прежней жизни, с которой рассталась навсегда. Из деревни манили ее свобода, веселье, песни, голоса людей, которые счастливее ее. А эти люди глядели на нее, как на потерянную; ничто не связывало ее с ними, она была им чужая. Ее приветствовали насмешливой улыбкой, пасмурным взглядом; ни один не промолвил ей словечка, не протянул ей руки. Там, на другом берегу озера, на жнивье пели жницы, мелькали белые рубашки, и песни их доходили до ушей Уляны, напоминая ей прежнюю свободу. А она сидела с опущенными руками, без песни, без занятия, без цели, каждый день становясь грустнее, потому что каждый день напрасно ожидала возвращения Тадеуша.