Чаша и Крест - Вера Семенова

С чувством легкой мстительности я вытащил из кармана записку Рандалин и протянул ее Гвендору, зная, что орденскую тайнопись он постичь еще не успел. Но меня до сих пор невольно коробило, когда он, пусть необычный, но все-таки не связанный с орденом человек, начинал хладнокровно рассуждать о его делах.

— Хм, — сказал на это Гвендор, внимательно повертев листок и поднеся его к пламени свечи. — Вот еще один пробел в моем образовании. Видимо, валорские воины — самые невежественные ребята в вашем ордене. Но писала явно женщина — это понятно по почерку. И записка вряд ли любовная, иначе вы не стали бы с такой легкостью отдавать мне ее в руки.

Я слегка покраснел.

— Простите, я не стал сразу вам рассказывать… Тогда, на корабле чашников, была женщина. Она назвалась Рандалин. Она дралась со всеми, как воин, и все чашники слушались ее беспрекословно. Она заставила Ронана поклясться своей душой, что наш орденский флот будет пропускать их корабли с миром на всем Внутреннем океане.

Гвендор поднял брови.

— И я пропустил это занимательное зрелище? Жалко, что мачта не стукнула меня по голове часом позже.

— А теперь она прислала мне две книги — очень редкие, и эту записку, — и я процитировал текст, благо за длинную дорогу от гавани к библиотеке успел запомнить его наизусть.

— И что вас так беспокоит, Торстейн? Что произвели неизгладимое впечатление на полководца вражеской армии?

— Я вообще ни на кого не собираюсь производить впечатление! — громко закричал я, — И меньше всего на нее, — прибавил я, немного успокоившись. — В ней есть что-то такое… пугающее. Может, кого-то из мужчин и могут привлечь женщины, для которых шпага — это продолжение руки, но меня увольте.

Гвендор опять полуобернулся к окну, так что мне была видна только невредимая сторона его лица, и меня поразило сочетание нежности, боли и тоски, отразившееся в его чертах.

— Напрасно, Торстейн, — сказал он тихо. — если бы вы только знали, как это может быть замечательно.

— Да если Скильвинг узнает, что она мной заинтересовалась, как вы утверждаете, он меня задушит на расстоянии. Я не знаю, какие у них отношения, но явно близкие.

— Скильвинг? — переспросил Гвендор, слегка нахмурившись. — Это Великий Магистр вашего враждебного Ордена?

— Он самый.

— И почему вы решили, что он в близких отношениях с этой Рандалин?

— Да я сам видел, как они обнимались на палубе.

— А как она выглядит?

Я слегка замялся, подбирая слова.

— Ну, она достаточно высокого роста. Такая… худенькой не назовешь, все на месте. Волосы острижены. Рыжие, — прибавил я, отчетливо вспомнив такой редкий оттенок золотой меди.

Гвендор совсем отвернулся к окну.

— И она приглашала вас заехать в Ташир? — голос его прозвучал совсем низко, почти сорвавшись на хрип.

— Ну в общем… А почему вы… вы что. ее знаете? — спросил я, пытаясь заглянуть ему в лицо. Но что-иибудь прочитать на нем было бесполезно — обе его половины застыли, как камень, полностью закрывшись от собеседника.

— Нет, — сказал он спокойно. — Но я хотел бы взглянуть на эту вашу Рандалин. И еще у меня есть вопрос к господину Скильвингу.

— Ха! — воскликнул я в полном потрясении. — Вы всерьез полагаете, что он станет вам отвечать?

— Смотря о чем спрашивать, — хладнокровно заметил Гвендор.

Некоторое время мы молчали, глядя в окно. По площади прошла пятерка младших воинов — заметив Гвендора в окне, они дружно и радостно отсалютовали ему, что в который раз меня удивило. Потом под окнами появился Бэрд и замахал руками, указывая в сторону длинного здания орденской трапезной. Наступал час обеда.

— Вы поедете со мной в Ташир, Торстейн, или останетесь здесь писать свои книги? — неожиданно спросил Гвендор, не отрывая взгляда от окна.

— Никто вас в Ташир не пустит. Во-первых, вы в личной гвардии Ронана, а Великий Магистр там давно не показывается. Во-вторых, это ваши драгоценные чашники занимаются там скупкой всякого добра на побережье, а мы ведем там войну. В третьих, Ташир отвратительное место. Голые скалы и песок. В тот день, когда я добровольно соглашусь поехать туда, можете объявить меня умалишенным и поместить в орденскую лечебницу. Гвендор! Вы это серьезно?

— И принимая во внимание особые заслуги означенного Гвендора перед Орденом, настоящим указом возводим его в ранг старшего магистра и повелеваем ему немедленно отбыть в крепость Альбу в Ташире с вверенным ему отрядом, чтобы укрепить гарнизон и поддержать воинский дух в его защитниках.

Ронан никогда не читал указы с листа. Голос его далеко разносился под сводами зала для приемов в Доме Магистрата, и он то и дело обводил собравшихся огненным взглядом. В такие минуты я легко мог понять, как он поднимал войско ордена на штурм.

Мы стояли в середине зала, перед шестью высокими креслами, на которых восседал магистрат. Одно кресло — Лоциуса — было пустым. Сзади и сбоку от нас в шеренге были построены ряды младших и старших воинов.

Гвендор, слева от меня, застыл не шелохнувшись. Ему удивительно шел темно-синий орденский костюм с ослепительно белым плащом. Лицо его было собранным и вместе с тем поразительно спокойным, словно для него было обычным делом представать перед магистратом в практически полном составе. Который раз я поразился тому, насколько естественно он смотрится в орденских интерьерах — человек, закинутый сюда по странной случайности. Он подстриг волосы, так чтобы они не касались плеч, и выбрил короткую бородку — видимо, вспоминая, как он выглядел раньше.

Я перевел взгляд на сидящих перед нами командоров. В крайнем кресле старый Ньялль с седой курчавой бородой мягко ухмылялся, подперев подбородок рукой. На моей памяти это был первый случай, когда он выбрался из своего Морского дома ради орденских собраний.

Рядом с ним сидел Брагин — командор Эбры, с длинными волосами, заложенными за пояс, и ушедшим в себя вдохновенным взглядом. Я не мог поручиться, что он понимает, о чем идет речь, а не сочиняет очередную поэму в стихах.

С левой стороны от Ронана располагался Фарейра — командор Ташира. Его прямая заинтересованность в этом деле была понятна, учитывая, что Гвендор поступал в его подчинение — но на его широком заплывшем лице я не мог прочесть ничего, кроме смутно выраженного сочувствия. К тому же я был уверен, что он мысленно считает время, оставшееся до того, как он окажется перед накрытым столом.

Вообще все командоры взирали на Гвендора с одинаковым сожалением — невелика же милость Великого Магистра, если он отправляет спасшего его человека в окончательно гиблое место, под огонь горцев, которым безразлично, что-либо, кроме собственной независимости.