Занавес молчания - Андрей Быстров

Нет, все неправильно! Слепая ярость охватила профессора. Что за идиотские выходки! Он порывистым движением выключил музыкальный центр, стукнул кулаком по столу. Должно быть какое-то объяснение этому очевидному бреду!

Андрей Владимирович открыл бар. Пятьдесят грамм коньяку – это поможет успокоиться... Нет, еще пятьдесят.

Несколько умиротворенный, профессор уселся в кресло. Не с диска нужно начинать, а с того, как он мог появиться здесь. Когда Илларионов отпирал дверь, ключ повернулся как всегда легко и свободно. В квартире не тронут, не сдвинут ни один предмет. Кто бы ни принес пластинку, он действовал ювелирно, и расчет, очевидно, строился на том, что профессор не заметит подмены. Помимо того, в небольшой коллекции Андрея Владимировича редких дисков больше не было – остальных полно в любом музыкальном магазине, где продается классика. Но подменили именно этот, который труднее всего достать. Не потому ли, что профессор часто слушает его? Тогда эти люди должны быть осведомлены о привычках Илларионова. Само по себе это не так сложно: расспросить друзей, коллег, наконец, установить в квартире специальную аппаратуру. Но опять возникает проклятый вопрос: зачем?

Часто слушаемый диск мог быть подменен как раз с той целью, чтобы Андрей Владимирович в ближайшее время включил его. Но как они узнают что включил? Все-таки шпионская аппаратура в квартире? По всей видимости, да, и, следовательно, им уже известно, что он запускал пластинку в ознакомительном режиме.

Подскажет ли им это, что подмена обнаружена? Едва ли. Если они давно следят, то знают, что этим режимом профессор любит пользоваться. Нередко так он решал в задумчивости, какую бы запись прослушать целиком, какая сейчас лучше приладится к эмоциональному состоянию. Ему не нравилось делать выбор умозрительно, по памяти.

Итак, если Илларионов прав, они ждут, чтобы прозвучали «Итальянские композиторы» или, скажем, какое-то определенное произведение из сборника (впрочем, начиная с одного произведения, профессор, как правило, слушал затем и остальные). И что же случится потом? Выяснить это можно лишь одним способом: запустить диск.

Профессор колебался. Будь тут дело в самой музыке, ни к чему совершать подмену. Что-то не так с этим диском... Если бы речь шла о диске компьютерном, тогда понятно, цель, к примеру, – внедрение вирусоподобной программы. Но здесь...

Как убедить таинственных наблюдателей, в существовании которых сомневаться не приходилось, что он слушал пластинку, и при том не слушать ее? Включить, уйти в другую комнату, закрыть дверь поплотнее? Нет. Неизвестно, зачем им нужно, чтобы звучал этот диск, и лучше бы он вовсе не звучал. Но они должны услышать музыку, и выход есть. Кассета, записанная для Бахметьева еще с собственного диска Андрея Владимировича.

Правда, в квартире может оказаться аппаратура не только для подслушивания, но и для подглядывания, какие-то миниатюрные телекамеры. В таком случае они увидят, что Илларионов поставил не диск, а кассету. Но если загородить собой музыкальный центр, стоящий у стены, этот риск сводится к наименьшему, да и не так уж профессор Илларионов опасался наличия телекамер. Замысел построен на звуке, а не на изображении. Принцип бритвы Оккама гласит: «Не следует множить сущности сверх необходимости».

Наклонившись над музыкальным центром, профессор экономными движениями достал кассету из ящичка, вложил ее в отделение кассетоприемника и прикоснулся к выпуклой кнопке воспроизведения. Потом снова сел в кресло и, сохраняя невозмутимый вид, принялся за чтение писем.

Кассета отзвучала... Ничего не произошло. Ничего необычного не случилось и позже в этот день.

Только на следующее утро.

19

Ника приехала на автобусе. «Эскорт» мог здесь пострадать – дорога к даче Щербакова местами ремонтировалась, а местами находилась в таком отвратительном состоянии, что на чужой машине лучше не добираться. От автобусной остановки Ника полчаса шла через лес, тропинками напрямик срезая дорожные петли.

О встрече она договорилась по телефону. На работе Щербакова не оказалось, Ника позвонила на дачу. Она не сказала боссу, зачем ей нужно его видеть, просто «по неотложному делу», и он ответил – приезжай. А что она могла сказать? Иван Антонович, ваше имя в проскрипционном списке? Она не знала, как выстроить беседу и зачем вообще едет к новоиспеченному владельцу телекомпании СПКТ. Что-то надо было сделать, и она выбрала самое очевидное.

Ника недолюбливала Щербакова, сначала заочно. До телекарьеры он выпускал скандальную газетку «Вся эта суета», и его хамоватым репортерам ничего не стоило вытащить на свет интимные подробности жизни известных и уважаемых людей. А каким языком писались эти статейки! Приблатненный жаргон. Если подробностей не хватало, они высасывались из пальца. Суд? И отлично! Суд – это реклама, реклама – это тираж.

Потом, когда Щербаков перебрался на СПКТ (и познакомился с Никой, тогда ему было двадцать девять лет), он запустил проект «Судьба человека». Вопросы, которыми он терзал в прямом эфире несчастных собеседников, строго выдерживались в манере «Всей этой суеты» – удивительно, как вообще кто-то соглашался участвовать в его передачах. Эстрадные «звез-дкжи», как называла их Ника, – шут с ними, им все божья роса. Но были и серьезные актеры, художники, писатели. Они-то что искали в щербаковском инквизиторском карцере?

Хвала Всевышнему, проект «Судьба человека» вскоре почил в бозе, а Щербаков активно двинулся наверх. О его последнем предприятии, захвате контроля над СПКТ, судачили много и зло, намекали, что чуть ли не он лично подставил прежнего владельца. Зависть, так считала Ника; она никогда не прислушивалась к закулисному шипению.

С ее точки зрения, у Щербакова были и привлекательные черты. Сам журналист, он понимал журналистов, их нужды, специфику психологии. Не досаждал мелочной опекой, пренебрегал формальностями, мог порой бескорыстно помочь в трудную минуту. Мотивы – вопрос другой. Но не все ли равно утопающему, почему его вытащили из реки: желая героически покрасоваться или по доброте душевной?

Так или иначе, Ника приехала к Щербакову, потому что больше ей не к кому было ехать.

Она нажала кнопку переговорного устройства у ворот:

– Иван Антонович, это я.

– А, Ника! – задребезжало в металлической сетке. – Проходи, поднимайся на второй этаж. Захлопни калитку за собой.

Клацнул автоматический замок, калитка приоткрылась. По мощеной дорожке Ника дошла до трехэтажного особняка с многочисленными террасами и балкончиками, с расчаленной наверху антенной-тарелкой. По наружной винтовой лестнице из некрашеного дерева она поднялась к двери второго этажа, постучала.

– Открыто, – донеслось из комнаты.

Ника с усилием надавила пружинную дверную ручку и очутилась в кабинете владельца СПКТ. Щербаков сидел у большого панорамного окна во вращающемся кресле модели «президент» перед экраном включенного компьютера.

– Привет, – буднично поздоровался босс. – Я, видишь, работаю, так что пить не буду – а ты, если хочешь, возьми в баре пивка холодненького.

– Спасибо, – сказала Ника.

Она достала бутылку «Будвайзера», открыла, налила в бокал. Глядя на янтарные пузырьки, она вдруг ощутила болезненную неловкость. Какое глупое положение! Сейчас он спросит об ее неотложном деле, и что отвечать?

Но Щербаков не спросил. Он устремил тревожный взгляд в окно мимо экрана.

– Что это, – пробормотал он, – как будто ворота... Но ведь у меня...

Он не договорил. Ворота распахнулись, и к дому с ревом устремился огромный джип. В открытых окнах справа и слева, наполовину высунувшись, повисли вооруженные короткими автоматами братки.

Щербаков издал отчаянный полувизг-полувопль, бросаясь на пол. Он опоздал на какую-то долю мгновения. Пули расколошматили оконное стекло, взорвали монитор. Две ужасные алые розы с черными бутонами расцвели на лбу Щербакова, ближе к правому виску. Он упал на пол... Уже мертвым.

Упала и Ника. Нет, она не была ранена, более того, ее не могли увидеть снизу, так как она стояла в глубине комнаты, – но, когда стреляют, надо падать.

Хлопнули дверцы джипа, прозвучала спокойная команда:

– Все в дом. Мочить с контрольным выстрелом все, что шевелится.

– А если кошка? – остроумно пошутил кто-то.

– Хоть аквариумная рыбка, – отрезал командный голос. – Кино «Тернер и Хуч» видел? Ничего живого не оставлять!

Ника лежала не двигаясь, в оцепенении. Почему-то ей было не страшно, а только очень, очень жалко себя. Сейчас померкнет навсегда этот яркий мир. Не будет больше ни пива «Будвайзер», ни сигарет «Мальборо», ни компьютерного бильярда, в который так весело игралось с Борисом...

Мысль о Борисе придала ей сил. Что толку здесь валяться, все равно ведь убьют... Надо хотя бы попробовать спастись!

Она поползла к балконной двери, когда шаги загрохотали на лестнице. Дверь, к счастью, оказалась незапертой, Ника выскользнула на балкон. И что дальше? Убийцы уже в комнате. Внизу стоит джип, в нем, возможно, и никого... Но нечего и думать о том, чтобы захватить машину. Если даже ключи в замке, Нику изрешетят пулями, прежде чем она успеет развернуться.