Розовый сад - Марта Поллок

Господи! Как же ей не хотелось идти! От одной мысли о громкой музыке ее начинало мутить.

Константин хмыкнул, подошел к окну и резким движением раздвинул шторы. Комнату залил яркий солнечный свет. Затем он снова повернулся к Флоренс, напряженно наблюдающей за ним, и вопросительно поднял бровь.

Все это время ее мучил один-единственный вопрос: было или не было? Было ли что-нибудь между ними этой ночью? Держал ли он ее снова в своих объятиях, ласкала ли она его тело, сладкое воспоминание о котором не покидало ее вот уже два года? Да и сейчас стоит только о нем подумать, как ее бросает в дрожь.

Константин усмехнулся, словно прочитав ее мысли, подошел к кровати и присел рядом.

– Как спалось?

Флоренс судорожно сглотнула. Как ей спалось? Даже на это она не могла дать ясного ответа, ибо была не в состоянии вспомнить, что последовало за поцелуем в дверях дома Константина.

Он медленно поднял руку и провел по ее горячей, залившейся румянцем щеке.

– Когда я проснулся утром, ты спала как младенец, – чуть хриплым голосом произнес он.

О Боже, значит, они все-таки спали в одной постели. И что-то в его взгляде подсказывало ей, что не просто спали…

Нет, не может быть! Ведь их близость в день похорон Александрины так четко запечатлелась в ее, Флоренс, памяти! Сейчас же она абсолютно ничего не помнила. Она в смущении отвернулась.

– Тебя что-то беспокоит? – спросил Константин, поворачивая ее голову за подбородок лицом к себе и нежно проводя пальцем по ее нижней губе.

Беспокоит? Ничего себе, подумала Флоренс.

Да я сейчас просто расплачусь от тщетных усилий вспомнить хоть что-нибудь!

Но она не расплакалась. Глупо лить слезы, если не сумеешь объяснить их причину даже себе самой. Но зачем Константин так ведет себя, зачем он…

От его ласки тело Флоренс напряглось помимо ее воли. На нее нахлынула теплая волна желания, и даже сердечная боль отступила.

Но молодая женщина упрямо мотнула головой, отстраняясь от его руки.

– Не надо, Константин, – прошептала она. – Что бы там ни было сегодня ночью, я ничего не помню. – И вдруг в полный голос крикнула:

– Ни-че-го! Слышишь?

Она думала, что Константин рассердится, вспылит, наговорит ей массу неприятных вещей. Однако вместо всего этого он сел еще ближе, почти касаясь ее бедром.

– Может, освежить твою память? – насмешливо спросил он и стал медленно, очень медленно наклоняться к ней.

Сердце Флоренс вдруг дернулось и забилось где-то в горле, губы, не желающие слушаться доводов рассудка, раскрылись ему навстречу…

Но в последнюю секунду ей удалось овладеть собой, стряхнуть с себя сладкое наваждение, порожденное воспоминаниями о той, первой их близости.

Она вышла из оцепенения и откатилась на другой край кровати, туда, где Константин спал этой ночью. Судорожно поискала глазами, что бы кинуть на себя, чтобы скрыться в ванной и привести себя в порядок.

Константин неторопливо поднялся с постели, как бы не замечая, что Флоренс уклонилась от его поцелуя, потянулся томно, как кот, и лениво направился к огромному, от пола до потолка, гардеробу. Небрежным жестом открыл его, провел рукой по вешалкам, выбрал что-то и небрежно бросил на кровать.

– Вот, возьми!

Молодая женщина инстинктивно протянула руку и поймала то, что белой птицей летело к ней. От этого жеста простыня соскользнула с ее груди, обнажив розовые соски. Константин оценивающе посмотрел на нее, и, судя по всему, остался доволен увиденным.

Флоренс вызывающе вздернула подбородок.

Она уже не девочка, ей тридцать пять лет, и она уже занималась любовью с этим человеком два года назад… а может, и сегодня ночью.

Так почему же, как застенчивый подросток, стесняется предстать перед ним обнаженной?

Тем более что Константин явно наслаждался ее смущением.

Вот только бы вспомнить, что произошло этой ночью, снова подумала Флоренс. Тогда бы я в любом случае чувствовала себя куда увереннее.

Флоренс спокойно откинула простыню, поднялась и стала натягивать белую шелковую рубашку Константина.

Он все еще стоял у раскрытой створки гардероба и следил за каждым ее движением.

Флоренс застегнула пуговицы под внимательным взглядом Константина, ее пальцы слегка дрожали.

Рубашка едва доходила ей до бедер, оставляя открытыми длинные стройные ноги и подчеркивая своей белизной золотистый оттенок кожи. Флоренс намеренно не смотрела в сторону Константина, но чувствовала, что он не сводит с нее горящих глаз.

– Я позвонил твоему отцу и заверил его, что ты цела и невредима, – тихим голосом сообщил Константин.

Голова ее дернулась, будто от удара, – и она резко обернулась. Боже праведный, отец!

Ни сегодня утром, ни вчера вечером она ни разу о нем не вспомнила. В висках снова застучали молоточки, и молодая женщина болезненно поморщилась.

– Голова болит? Сейчас принесу таблетки, – суховато сказал Константин и направился в ванную комнату, прилегающую к спальне.

Конечно, болит, и в основном от тебя, раздраженно подумала Флоренс, слушая, как он возится в поисках нужного лекарства. Значит, отцу теперь известно, где она провела ночь. А ведь могла бы что-нибудь сочинить. Например, что заночевала у Джиллиан и просто забыла позвонить ему и предупредить, чтобы он не волновался.

Дурацкий звонок Константина все испортил. Конечно, смешно до сих пор отчитываться за каждый свой шаг, но она прожила с отцом так долго, что это просто вошло в привычку. И кстати, еще не бывало, чтобы она не ночевала дома!

Порой, находясь за сотни миль от родного города по производственной необходимости, – когда дела требовали ее присутствия на выставках цветоводов в соседних провинциях, – Флоренс обязательно успевала добраться до дому даже заполночь, заставляя свой автомобильчик мчаться на предельной для него скорости.

Ее даже несколько раз штрафовали за превышение скорости, и все потому, что «надо быть дома в эту ночь»! Как ни странно, Флоренс не знала, что такое гостиница или мотель, никогда не ночевала у подруг: Отец страшно сердился, если об этом заходила речь.

Дом – святое место, любил говорить он. Переночуешь в гостях – опозоришь собственный дом. Чужие простыни и подушки – какая мерзость!

Чужие простыни и подушки, мысленно повторила Флоренс. Чужие простыни и подушки.

Вот я и попала в беду, девочка тридцати пяти лет от роду. Меня напоили и изнасиловали.

Грубое слово, но разве это не так?

Мною воспользовались, как и раньше, когда нужно было продвигать в городе садовый и цветочный бизнес, украшать огромные дома, устраивать выставки, заботиться, ухаживать, поить-лечить-кормить и даже открывать новые рабочие места! Я – для всех, для меня – никто.