Тридцать дней тьмы - Дженни Лунд Мэдсен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Держась чуть позади Эллы, как знающий свое место телохранитель, Ханна вошла во впечатляющий своими размерами дом, похожий на те, что фигурируют в новейших скандинавских жилищных архитектурных проектах. Просторные комнаты с огромными окнами, из которых открывался настолько органичный вид на окружающие пейзажи, что горы казались частью помещения. Детали интерьера свидетельствовали о безукоризненном вкусе, чему в немалой мере способствовала дорогая дизайнерская мебель. Дом был каким-то уж слишком современным и красивым для такой крохотной захолустной деревушки. Интересно, кстати, сколько он мог стоить? Однако вид со вкусом подобранной роскоши был омрачен заполнявшей все помещение атмосферой глубочайшей скорби. Осматриваясь по сторонам и видя вокруг себя сплошь заплаканные и убитые горем лица, Ханна ощутила, как постепенно проникается общим горем. Еще до того, как поздороваться, она увидела, что центр комнаты занят кроватью, к которой были прикованы взгляды всех собравшихся. На ней при полном параде лежал Тор. Мертвый. Ханна с трудом сглотнула. Зачем он здесь лежит? Разве это нормально, присутствовать на собственной торжественной церемонии прощания? Ханна не привыкла к виду мертвых тел. Однажды ей довелось видеть мертвеца. Он лежал на рельсах близ станции Дюбёльсбро[16], а двое полицейских пытались, довольно безуспешно, прикрыть труп, однако она была слишком любопытна. Она увидела его, проезжая мимо на велосипеде. Труп полностью окоченел и лежал на рельсах завернутый в пластик, наружу выглядывала только голова. Не стоило ей на это смотреть. Жизнь вокруг нее продолжалась как ни в чем не бывало, да иначе и быть не могло. Спускаясь по лестнице и неся свой велосипед, она увидела идущего навстречу паренька с бумбоксом на плече. Громкая музыка, шорты, бейсболка, серая майка, он прыгал и приплясывал и вообще был полон жизни. У нее возникло желание вцепиться в него и закричать: «Стой! Там на рельсах лежит покойник!» Однако делать она этого так и не стала. Ведь это она, Ханна, столкнулась со смертью человека, погибшего во время неистовой летней грозы, а вовсе не этот мальчуган с бумбоксом. Для него жизнь светила всеми своими красками, так зачем же было лишать его этого чувства? Напоследок она оглянулась и посмотрела на автомобильный мост: там стояла зеленая машина, на которой приехал, прежде чем прыгнуть вниз, тот самый человек, который лежал здесь сейчас холодный и окоченелый. А в голову ей упорно лезла навязчивая мысль: в момент его гибели я была в магазине и стояла перед трудным выбором между красным и белым вином.
– Элла!
Какая-то женщина кинулась к Элле и с таким отчаянием обняла ее, как будто пыталась переложить на ее хрупкие плечи собственное горе. Элла в ответ также заключила ее в объятия. Ханне показалось, что всеобщему молчанию, сопутствующему этой тягостной сцене, не будет конца. В душе у нее возникла целая гамма чувств: сначала сострадание, затем ощущение какого-то дискомфорта и, наконец, легкое раздражение. В самом деле, сколько можно тянуть с тем, чтобы представить присутствующим пришедшего проститься с покойным незнакомого человека, ставя его тем самым в неловкое положение? Ханна переступила с ноги на ногу и покашляла. Элла услышала, выскользнула из объятий женщины и представила ее Ханне: Вигдис. Ханна поняла, что это сестра Эллы и мать Тора. Она решила, что будет говорить по-датски, надеясь, что никого этим не оскорбит. Кроме того, в данной ситуации ей показалось это более естественным, чем воспользоваться английским:
– Мои глубочайшие соболезнования. Я безумно скорблю о вашей потере.
Ханна рассматривала Вигдис, та казалась на пару лет младше Эллы, хотя, разумеется, могла значительно состариться в течение этой ночи. Вигдис ограничилась кивком – вполне понятно, не имея сил на дальнейшее общение с незнакомкой. С ее кривящихся от плача губ слетело несколько быстрых исландских фраз. Элла в ответ сказала что-то ободряющее, утешительное, стремясь, насколько это было возможно, разделить с сестрой ее тяжкую ношу. Ханна исподволь окинула взглядом собравшихся: горестные лица, краткое перешептывание, в непонятных ей исландских словах сквозили скорбь, недоумение, отчаяние. Глаза ее скользили по углам комнаты, старательно избегая ее середины, где было установлено погребальное ложе Тора, ибо, хотя ее так и подмывало увидеть мертвого юношу, она находила, что разглядывать его было бы неподобающим. Наверное, осматривая комнату, Ханна подсознательно пыталась отыскать некий уголок, куда можно было бы заползти, спрятаться, она весьма остро ощущала себя здесь чужаком, коим на самом деле и являлась. В углу комнаты сидел похожий на каменное изваяние пожилой человек. С безучастным выражением на лице он, тем не менее, не отрывал глаз от мертвого мальчика. Что это было такое – некая редкая форма стоического самобичевания? Ханна обратила внимание на то, что, хотя многие подходили к нему выразить свои соболезнования, человек-статуя на это никак не реагировал. Вероятно, это был отец Тора, Эгир. У Ханны возникло некое неприятное ощущение. Лучше бы она сюда не приходила. Она уже горько сожалела, что сомневалась в словах Эллы относительно смерти Тора. И даже чувствовала своего рода вину: она так стремилась отыскать какую-нибудь смерть для своего детектива – и вот вам она, пожалуйста. Она постаралась поскорее прогнать эту мысль – вовсе не обязательно, что это было убийство, и даже вероятнее всего нет. Ханна попробовала взять себя в руки, она должна стиснуть зубы и ради Эллы побыть здесь, решительно отбросив в сторону свое отвращение к возможности оказаться втянутой в личные дела других. Черт подери, вот бы сейчас напиться! Или хотя бы пропустить чашечку кофе. Бессонная ночь настигла ее, как удар тяжелого мяча по затылку. Она сделала глубокий вдох и, внезапно увидев
