Никогда не говори: не могу - Сергей Донской

«Где сын? – страшно заорал Бондарь, по-прежнему не различая окружающих его лиц. – Где мой сын?»

Антошка лежал на носилках, скрытый от глаз покрывалом, на котором проступили бордовые пятна. Маленький-маленький, тихий-тихий. И не получалось внушить себе, что сынишка просто уснул. Все из-за этих проклятых пятен.

Они и теперь всплывали перед взором Бондаря всякий раз, когда пытался уснуть трезвым.

Скорее бы добраться до дачи, оглушить себя водкой, а потом завалиться на диван у камина и отключиться, не видя багровых кругов перед глазами.

Разве не для того он забрался в эту глушь?

Бондарь потряс головой. За то время, пока он смотрел назад, по шоссе проехало всего две или три машины. Оно и понятно – водители предпочитают скоростную трассу, пролегающую значительно севернее. Да и вообще выбираться за город зимой, причем на ночь глядя, охотников мало, вот и пусто кругом.

Ну и хорошо, сказал себе Бондарь, возобновляя движение. Я никому не нужен, мне никто не нужен. И не надо лезть ко мне в душу, все равно ее уже не отогреешь.

Прежде чем возобновить разговор, Волопасов включил настольную лампу, затем сходил к двери, чтобы погасить верхний свет, потом вернулся и принялся заново устраиваться в кресле, делая это так обстоятельно, словно собирался просидеть за столом до скончания века. Когда он занялся такой же неспешной регулировкой колпака лампы, вопрос, зависший в воздухе, стал почти осязаемым.

– Зачем вам это нужно? – спросил Роднин.

– Я по молодости лет тоже, бывало, с прямого пути сбивался, – проскрипел Волопасов. – И срывы случались, и ошибки, и промахи. Я ведь, как и капитан Бондарь, не подарок был, ох не подарок. Он, стервец такой, мне меня самого напоминает, тридцатилетнего. – Генеральская голова качнулась – то ли осуждающе, то ли уважительно. – Мно-ого тогда начальству со мной повозиться пришлось. Упрямый был, черт. Горячий. И с гонором, в точности как Бондарь.

– Я за ним особого гонора не замечал. Дисциплинированный. Ответственный. Исполнительный. – Выдав такую лестную характеристику, Роднин нахмурился. – Был таким. До известных событий.

– Так ведь на то объективные причины имеются, – заметил Волопасов. – Парень семьи лишился. Я слышал, он в жене и сыне души не чаял.

– Трогательно, – сказал Роднин. – Но в нашем деле от сантиментов один сплошной вред, такое мое мнение.

– А с моим мнением ты, значит, считаться не намерен?

Мужчины умолкли. Между ними образовалась невидимая стена, мешающая смотреть друг на друга открыто и прямо, как в былые времена. Их тени словно бы сгустились в желтом сиянии настольной лампы. Стрелка настенных часов дважды щелкнула, отсчитывая минуты, прежде чем Роднин заставил себя задать неизбежный вопрос:

– Чего ты… Чего вы от меня хотите, Николай Артемьевич? Чтобы я закрыл глаза на состояние капитана Бондаря?

– Ты… Вы меня неправильно поняли, Василий Степанович, – угрюмо возразил Волопасов.

– Так объясните.

– Капитана нужно вытаскивать из болота, пока он не увяз по самые уши. Нельзя ему оставаться одному, ну никак нельзя. Пропадет парень, если станет шляться без дела, упиваясь горем… и водкой.

– Но вы сами подписали ему отпуск.

– Совершенно верно. – Чтобы он не успел наломать дров на службе. Однако получилось еще хуже, гораздо хуже. Бондаря дважды видели возле дома, в котором живет молокосос из «Сааба».

– За ним установили наблюдение? – поразился Роднин.

– Иначе было нельзя. Да, за капитаном присматривали по моему приказу. Но сегодня он исчез. Куда? – Волопасов посмотрел на подчиненного так, словно тот знал ответ.

– Понятия не имею, – вырвалось у Роднина.

– Вот и я тоже. А это чревато непредсказуемыми последствиями. Непоправимыми.

– Другими словами, вы предлагаете мне отозвать Бондаря из отпуска?

– Именно так.

Глаза Роднина превратились в две щелочки, непроницаемые, как смотровые щели.

– Мне не нужны в отделе неврастеники, – отчеканил он. – Пусть сначала пройдет медкомиссию, и если психиатры сочтут капитана годным для дальнейшей службы, то я не возражаю. В противном случае я буду вынужден подать рапорт о его полном служебном несоответствии.

– Принципиальная позиция, – скрипуче произнес Волопасов. – И, главное, беспроигрышная. Сломался человек – отправим его на свалку, другим заменим. Нехай капитан Бондарь сам со своими проблемами разбирается.

– У нас тут не реабилитационный центр!

– Но и не механический цех!

– Не пансион благородных девиц!

– Не девиц, нет, – согласился Волопасов, вырастая над столом одновременно со своей тенью, огромной и темной, как грозовая туча. – Но о благородстве забывать не стоит. Отличное, между прочим, свойство человеческой натуры.

– Тогда сам отзови Бондаря из отпуска, – запальчиво предложил Роднин, не заметив, что перешел с генералом на «ты».

Генеральская тень негодующе колыхнулась.

– Он не должен знать, что его опекает сам руководитель УКРО! Я хочу, чтобы инициатива исходила от тебя, от его непосредственного начальника.

– Но такой инициативы нет. – Выпрямившийся напротив товарища Роднин развел руками. – Нет и не предвидится. – Его собственная тень скопировала дважды повторенный жест. Будто гигантский нетопырь крыльями взмахнул. – Вот так, и никаких гвоздей.

Генеральская тень, распластанная на дубовых панелях, поникла.

– Под мою ответственность, – тихо произнес Волопасов.

– Хорошо, – неожиданно уступил Роднин. – Я позвоню Бондарю. Прямо сейчас. – Он кивнул на телефон. – Но ты не можешь требовать от меня, чтобы я допустил его к оперативной работе. Пусть сидит в кабинете, бумажной работой занимается.

– Штаны протирать? Это не то, что ему сейчас нужно.

– А что ему нужно? С табельным оружием по городу рыскать? Неуловимого мстителя из себя изображать?

– Не то, Вася, не то, – повторил Волопасов, тяжело оседая на место, словно вес собственного тела сделался для него черезмерным.

– Что ты предлагаешь? – отрывисто спросил Роднин.

– Ему нужно задание. По-настоящему ответственное. Вернее, кажущееся таковым.

– Даже не знаю, что придумать.

– А ничего придумывать не надо.

– Да? – заинтересовался Роднин.

– Да, – кивнул Волопасов. – Я уже все придумал.

– И какое же задание я должен поручить капитану Бондарю?

– Закрепи за ним одного из фигурантов по делу о теракте.

– Шутишь? Все шестнадцать человек в разработке.

– Значит, введем семнадцатого, – бесстрастно произнес Волопасов. С этими словами он поднялся с кресла, повернулся к Роднину спиной и размашисто начертил на листе ватмана дополнительный квадрат.

Линии получились четкими и ровными, свидетельствуя о том, что проведший их человек действует невозмутимо и обдуманно. И все же руководитель Управления контрразведывательных операций был не таким спокойным, каким хотел казаться. По рассеянности он воспользовался не тем фломастером, что прежде. Новый квадрат, возникший на генеральской схеме, отличался от прочих. Он был не зеленым. Он был ядовито-красным.

Ветер вроде бы слегка угомонился, однако объемистая сумка, набитая продуктами и водкой, становилась все тяжелее и тяжелее. Перекладывая ее с плеча на плечо, Бондарь то и дело согревал дыханием озябшие руки. На исходе четвертого километра они почти утратили чувствительность и стали восприниматься как две неуклюжие красные клешни. Поочередно засовывая их в карманы куртки, Бондарь старался почаще шевелить пальцами, чтобы они не подвели, когда придется возиться с замками калитки и двери.

Интересно, а дрова-то остались? Помнится, прошлым летом их было предостаточно – целая гора поленьев из корявых стволов выкорчеванных груш и черешен. Но дрова могли пойти на растопку чужих печей, и тогда дело плохо. Впрочем, плевать. Когда уже так плохо, что хуже не бывает, то перестаешь обращать внимание на всякие досадные мелочи. Кроме того, на даче имеется электрический обогреватель, он даже предпочтительнее камина, потому что с ним возни меньше. Включил и любуйся постепенно накаляющейся спиралью. Или, наоборот, покрепче закрывай глаза и спи.

Бондарь невольно прибавил шаг. Черная пашня завертелась и поплыла назад чуточку быстрее. Левой, подбадривал себя Бондарь, левой… левой… Каждый выдох превращался в туманное облачко, оседающее на меховом воротнике куртки. Каждый шаг сопровождался гулким ударом о мерзлую землю.

Гуп-гуп-гуп.

Если не считать этого топота, то было совершенно тихо, даже вороны перестали оглашать округу истошным карканьем, куда-то попрятавшись, а может, околев от стужи и безысходной тоски. Время приближалось к пяти, смеркалось. Бледно-желтая полоска на горизонте лишь оттеняла чернильную синеву, расплывающуюся по небосводу. И ни одного светящегося окошка впереди – поселок словно вымер. Неудивительно. Какой псих станет торчать на даче в холодном феврале?