Государи и кочевники - Валентин Рыбин

Русские, как и было задумано, пересели в лодки. В пятидесяти саженях от берега, на фоне зелёных волн, чётко вырисовывались чёрно-белые мундиры и треуголки офицеров. Казаки были в киверах с султанами. Самого Карелина Кият-хан отличил без особого труда, хотя и видел по-стариковски плохо: в честь встречи «урус-хан» был в чёрном фраке и цилиндре, оттого выглядел щеголевато, держался важно, с некоторым превосходством над другими. Кадыр-Мамед не стал дожидаться, пока Карелин выйдет на берег, шагнул прямо в сапогах в воду, ведя за собой жеребца.

— Здравствуй, Силыч! — крикнул он обрадованно и бросил ему поводья. Тот сел на коня и выехал к поджидавшему Кияту.

— Здравствуйте, достопочтенный Кият-ага, — поздоровался с седла. Хан пожал его руку и не отпустил. Так, держась за руки, они поехали по коврам к приготовленным юртам.

В суматохе и ликовании никто не обратил внимания на прибывшего с русскими Якши-Мамеда. Уязвлённый тем, что русские, встретившись с Кият-ханом, сразу забыли о нём, он свернул в сторону и затерялся в толпе среди соотечественников. Хозяева и гости уже входили в юрту, когда Карелин вспомнил о нём и отыскал в людской толчее.

— Дорогой Якши! — позвал он властно. — Ну-ка, давайте сюда!

Якши-Мамед неохотно подошёл и, взглянув на отца, отвернулся. Кият сделал вид, что не заметил старшего сына. Войдя в юрту, сел рядом с Кадыр-Мамедом. Расселись на ковре офицеры и оба брата Герасимовы.

— Дрожайший хан, — обратился Карелин к старику, — пригласите сына к дастархану, отчего он стоит у порога?

Кият насупился, недовольно повернулся к старшинам и заговорил по-туркменски. Сидящие кружком туркмены сдержанно засмеялись и все посмотрели на Якши-Мамеда. Тот, поняв всю нелепость своего положения, презрительно усмехнулся, выругался и покинул юрту.

— Нехорошо получилось, — пожалел Карелин. — За что вы его так унизили, Кият-ага?

— Ай, дурачок, без моей воли взял жену из дурного рода.

Карелину показался довод неубедительным, и он ещё раз вступился за обиженного:

— Жаль, жаль… Право, Кият-ага, ваш старший сын прекрасной души человек. Вы слышали… Некие разбойники украли с российского судна четырёх музуров? Мог бы разразиться скандал в Астрахани, но Якши отыскал и вернул этих людей.

— Привёз он музуров? — с недоверием спросил Кият.

— Разумеется. Я вознаградил его богатым подарком.

Кият-хан покачал головой, но сказать, что и украл этих музуров Якши-Мамед, не посмел: не по-отцовски обличать собственного сына. Впрочем, и Карелин тотчас сменил тему разговора. Объявил хану и его близким, что приехал он не со злым умыслом, а единственно для выбора наилучшего места под устройство фактории. Ныне замышляет купечество русское завести большую промышленную торговлю с туркменцами. И предвидя вопрос: «Отчего шах торгует туркменскими култуками?» — Карелин ругнул откупщика Мир-Багирова, назвал его хлопоты происками и рассказал о поездке купца Герасимова в Тифлис к командующему.

— Большие убытки потерпел наш купец, — кивнул Карелин на Герасимова. — И рыбы много пропало, и сети порастащили.

— Да, да, Силыч, был такой грех, — согласился Кият. — Не думали наши люди, что купец ещё раз приплывёт к нам, вот и растянули его добро. Посмотри на эти талаги, Силыч… — Кият достал из-за пазухи старые, перечёркнутые контракты Герасимова и подал начальнику экспедиции. Александр и Никита переглянулись.

— Григорий Силыч, так это же мои контракты! — воскликнул старший Герасимов. — Только как они попали сюда? Ведь я своими глазами видел их у прокурора Нефедьева. Стало быть, прокурор их сюда прислал?

— Ай, понимать тут нечего, — небрежно ответил Кият. — Талаги от твоего прокурора к Мир-Багирову попали, от него к Мир-Садыку, потом у нас оказались!

— А ведь, пожалуй, это и есть вещественное доказательство происков астраханских властей, — сказал Карелин и свернул контракты. — Кият-ага, с вашего позволения, я оставлю сии бумаги при себе.

— Возьми, возьми, Силыч, — согласился Кият, — только прости нас, неразумных: все убытки возместим.

Не оставим купца в обиде. И контракты новые подпишем, и сами вместе со своей землёй к твоему государю пойдём.

Кият положил ладонь на руку Карелина и заговорил о «вольной Туркмении» — земле для других неказистой с виду, но богатой нефтью и рыбой, солью и птицей, каракулем и коврами. Богатства эти могли бы и теперь, и в будущем кормить всех, да разве можно извлечь из них пользу, если на туркменской земле постоянно звенят мечи и льётся кровь! У алчных соседей одна забота — покорить прибрежных туркмен, подчинить их своей воле. Хан Хивы мечтает видеть иомудов у своих ног, со склонёнными головами, шах персидский о том же думает. Туркмены, как могут, отбиваются от врагов и сами немало вреда им приносят. Но думают кочевые племена не о войне, а о мире. Думают о том, какой бы богатой могла стать «вольная Туркмения», когда б нашёлся у неё могучий защитник. С помощью русских дворян и купцов он, Кият-хан, мог бы развить торговлю на Каспии до невиданных размеров. Пусть примет государь к себе, пусть построит на побережье крепости и поселит в них гарнизоны, пусть поставит на Челекене, на Красной косе, на Огурджин-ском, на Атреке и Гургене рыбные заводы. Пусть кочевой народ приобщится к промышленному делу. Тогда не будет его страшить ни холод, ни голод, ни нашествие недругов. А коли вспыхнет большая война между русскими и каджарами, то «вольная Туркмения» может дать русскому государю не менее 20 тысяч джигитов…

Карелин предполагал пробыть в Гасан-Кули несколько дней и принял все меры, дабы обезопасить лагерь от всевозможного нападения или какого-либо иного инцидента со стороны людей Мир-Садыка. По словам Кията, каджары находились неподалёку, и сюда доходили слухи, будто бы они настраивают гургенцев против русских. Прежде всего надо было охранять лодки, чтобы обеспечить возможное отступление на корабли. Возле лодок постоянно находились часовые, причём на ночь число их удваивалось. Экспедиционный лагерь — караульная палатка, выдвинутая несколько вперёд к селению, две кибитки, в которых жили офицеры, две палатки для урядников, писца, рисовальщика, коллектора и толмачей, а также «парусиновая казарма» казаков — всё это надёжно охранялось стражей. Каждый день вступало в караул по 12 человек с урядником. Ночевали люди и в катерах. Пространство между берегом и стоявшими в заливе парусниками было отмечено буями, на которых светились фонари. Казакам приказано было держать ружья заряженными, а у пушки постоянно горел фитиль.

Предосторожности эти, однако, не мешали общению с атрекцами. Каждый день они приходили к русским, рассматривали пушку, нарезные ружья и беседовали с казаками. В самом селении тем временем собирались подписи под прошением к русскому государю.

Вместе с Киятом Карелин побывал в гостях у Махтумкули-хана. Сердар жил с женой и пятью детьми, трое из которых были сыновьями. Старшему, Мамеду, хмурому и диковатому, как и отцу, было десять лет. У Кадыр-Мамеда угощались пловом. Сидели в просторной роскошной юрте. Опрятность и порядок в ней говорили о строгости её хозяина, а раскрытый Коран на сундучке — о благочестии и набожности. Разговор, однако, не касался ни аллаха, ни легенд, хотя Карелин и пытался услышать от хозяев что-либо любопытное.

Вечерком, когда туркмены сидели на топчане возле карелинских кибиток и вместе с Санькой писали новую талагу на откуп рыбных култуков, в заливе появилась оранжевая гями. Косые лучи заходящего солнца обливали её золотом, казалось, она излучает сияние.

— Вах-хов, — уныло проговорил Абдулла. — Вот и пальван Огурджали пожаловал.

— Зови Кеймира сюда, — приказал Кият-хан. — Он нам нужен.

Пальвану особого приглашения не требовалось. Высадившись на берег и увидев палатки русских, он сразу направился к ним. Его встретили казаки и, похохатывая, привели к топчану, на котором восседали хозяева-атрекцы и их гости. На Кеймире был новый халат, юфтевые сапоги и чёрный косматый тельпек. Кият сразу обратил внимание на его одежду. Не дав ему поздороваться с Карелиным и купцом, сказал язвительно:

— Что, Огурджали, шерсть с моих овец продал — новую одежду себе купил?

— Какую шерсть, хан-ага? — притворно удивился Кеймир.

— Хай, эшек! — выругался старец. — Абдулла, скажи — чью шерсть он продал Саньке?

— Твою, хан-ага, твою. Обстриг твоих овец и за шерсть купил кузницу и получил в придачу ещё десять червонцев.

— Запомни, Огурджали! — прохрипел Кият-хан. — Ты уйдёшь от меня не раньше, чем я сниму с тебя шкуру!

Карелину перевели, за что Кият ругает пальвана, и Григорий Силыч, вспомнив недавние торги на Огурджинском, покачал головой и засмеялся:

— Ну, пальван, фантазии у тебя — хоть отбавляй!

— Спасибо слуге моему, — обиженно сказал Кият. — Если б не он, я и не знал бы о краже.