Уроки милосердия - Джоди Пиколт

Я оставляю слово «красавица» без внимания.

– Я испекла хлеб, внутри которого оказалось лицо Иисуса, – сообщаю я первое, что приходит в голову.

– Серьезно? – смеется бабушка. – И кто это говорит?

– Люди, которые верят, что Бог может явиться в домашней выпечке.

Она поджимает губы.

– Были времена, когда я видела Бога в каждой крошке хлеба.

Я понимаю, что она протягивает оливковую ветвь – знак примирения, серебро своего прошлого. Я замираю, ожидая продолжения.

– Знаешь, чего мне больше всего не хватало? Не кроватей, не дома, не матери даже. Мы говорили о еде. О жареной картошке с грудинкой, о бабке, о пирогах. Тогда за папину халу, свеженькую, прямо из духовки, я бы жизнь отдала.

Именно поэтому бабушка каждую неделю печет четыре буханки, хотя ей и одной много. Не потому, что собирается их съесть, а потому, что хочет иметь роскошь отдать остальное тем, кто нуждается.

Я делаю недовольную гримасу, когда звонит мой сотовый, – наверное, Мэри будет меня распекать, потому что вместо меня на смену явилась Робена. Но когда я достаю телефон из кармана, то вижу, что номер незнакомый.

– Это детектив Уикс. Можно поговорить с Сейдж Зингер?

– Ничего себе! – восклицаю, узнавая голос звонящего. – Не ожидала, что вы мне позвоните.

– Я провел небольшое расследование, – отвечает он. – Мы ничем вам помочь не можем, но если вы хотите куда-то отправить свою жалобу, советую обратиться в ФБР.

ФБР? Невероятный шаг со стороны местной полиции! Именно агенты ФБР арестовали Джона Диллинджера[14] и супругов Розенберг. Они обнаружили отпечатки пальцев, обличившие убийцу Мартина Лютера Кинга-младшего. ФБР расследует серьезные дела, касающиеся нынешней национальной безопасности, а не дела, которые откладывались десятилетиями. Они, скорее всего, засмеются, не дав мне закончить объяснения.

Я поднимаю голову и вижу, что бабушка у кухонного стола заворачивает одну из буханок в фольгу.

– По какому номеру звонить? – спрашиваю я.

Просто чудо, что я вернулась в Уэстербрук, не съехав с дороги, – так сильно я устала. Я вхожу в булочную, воспользовавшись своими ключами, и обнаруживаю спящую Робену – старушка сидит на огромном тюке с мукой, прижавшись щекой к деревянному столу. Радует то, что на полках остывают буханки хлеба, а по запаху слышно, что в печи пекутся другие.

– Робена! – Я мягко пытаюсь ее разбудить. – Я вернулась.

Она садится.

– Сейдж! Я прикорнула всего на минутку…

– Все в порядке. Спасибо, что помогла. – Я натягиваю фартук и завязываю его на талии. – Как настроение Мэри по десятибалльной шкале?

– Баллов двенадцать. Очень возбуждена, потому что ожидает завтра наплыва посетителей, – спасибо буханке с Иисусом!

– Аллилуйя! – равнодушно восклицаю я.

По пути домой я пыталась дозвониться до местного отделения ФБР, но мне ответили, что необходимо обратиться в Министерство юстиции в Вашингтоне. Там мне дали другой номер, но, по всей видимости, в отделе особых преступлений рабочие часы, как в банках. Я попала на автоответчик, который просил меня перезвонить по другому номеру, если дело безотлагательное.

Трудно решить, безотлагательное это дело или нет, учитывая, сколько времени Джозеф хранил свои секреты.

Поэтому я решила закончить печь хлеб, выставить буханки в стеклянные витрины и уйти еще до того, как Мэри откроет магазин. Перезвоню уже из дома.

Робена рассказывает мне, какие и когда она поставила таймеры: одни отсчитывают время выпечки, другие – пока подойдет тесто, третьи – сколько подходят уже оформленные буханки. Я чувствую, что следует поспешить, поэтому провожаю ее до входной двери, искренне благодарю и запираю за ней дверь булочной.

И тут мой взгляд падает на буханку с Иисусом.

Оглядываясь назад, я не могу объяснить Мэри, почему так поступила.

Хлеб зачерствел, он твердый как камень, с пестрыми семечками и пигментами, которые и создали поблекшее уже лицо. Я беру ухват, которым засовываю и достаю хлеб из затопленной дровами печи, и швыряю буханку с Иисусом в ее зев, на обжигающе красные языки пламени.

Робена сделала багеты и булочки, а мне необходимо до рассвета испечь еще массу разнообразного хлеба. Но вместо того, чтобы замешивать тесто согласно обычному распорядку, я меняю завтрашнее меню. Мысленно делаю расчеты, отмеряю сахар, воду, дрожжи, растительное масло. Соль и муку.

Закрываю глаза и вдыхаю сладкий запах муки. Представляю себе магазин с колокольчиком над стеклянной дверью, который звенит, когда входит посетитель; звук падающих в кассу монет, словно гаммы, – этот звук заставляет девушку, сидящую в кассе и полностью погруженную в чтение, поднять голову. Оставшуюся часть ночи я пеку по одному-единственному рецепту, поэтому, когда первые лучи солнца показываются над горизонтом, полки «Хлеба нашего насущного» плотно забиты узелками и кольцами халы по дедушкиному рецепту. Хлеба много, чтобы никто и представить не мог, что такое голод.

Я досыпала на рынке. Я не спала с тех пор, как похоронила отца; без звона колоколов, свиста и фанфар, по поводу которых он шутил, на маленьком кладбище за домиком. Однако причиной моей бессонницы было не горе. Не спала я, потому что было некогда.

У меня не было денег заплатить налоги. У нас не было сбережений, деньги мы получали с базара, где ежедневно продавали хлеб. В прошлом папа пек хлеб, пока я тащилась через деревенскую площадь. Но сейчас осталась только я.

Я ловила себя на том, что работаю круглосуточно. По ночам я закатывала рукава и формовала огромные массы теста в булочки; замешивала еще тесто, пока первая партия поднималась; последние буханки я доставала из сложенной из кирпича печи, когда солнце, словно невзначай, выглядывало из-за горизонта. Потом нагружала корзину и тащилась на рынок, где боролась со сном, пока продавала свои изделия.

Я не знала, как долго это может продолжаться. Но я не позволю Баруху Бейлеру забрать единственное, что у меня осталось, – дом моего отца и его дело.

Однако покупателей в городке было все меньше и меньше. Слишком опасно становилось. Тело моего отца было одним из трех, обнаруженных на этой неделе в окрестностях нашей деревушки. А еще пропал маленький ребенок, который пошел в лес и не вернулся. Все тела были изуродованы одинаково, как будто на них напал голодный зверь. Испуганные жители городка предпочитали питаться овощами с собственных огородов и консервами. Вчера я встретила всего с десяток человек, сегодня только шестерых. Даже некоторые торговцы решили отсидеться в безопасности за запертыми дверями. Рынок стал серым местом-призраком, а по булыжной мостовой гулял ветер, словно предупреждая о чем-то.

Я открыла глаза и обнаружила, что меня будит Дамиан.

– Обо мне мечтаешь, дорогуша? – спросил он. Протянул руку, едва не касаясь моего лица, и отломил кусок от багета. Засунул хлеб в рот. – М-м-м, ты почти такой же искусный пекарь, каким был твой отец. – Всего лишь на секунду на его лице мелькнуло сострадание. – Соболезную твоей утрате, Аня.

Остальные покупатели говорили мне то же самое.

– Спасибо, – пробормотала я.

– С другой стороны, мне нисколько не жаль, – произнес Барух Бейлер, становясь у капитана за спиной, – шансы когда-либо получить с него налоги были слишком малы.

– Еще не конец недели, – запаниковала я.

Куда я денусь, если он вышвырнет меня на улицу? Я встречала женщин, которые продавали себя, бродили, словно привидения, по переулкам городка, и в глазах у них была пустота. Я могла бы принять предложение Дамиана выйти за него замуж, но это всего лишь еще одна сделка с дьяволом. С другой стороны, сколько пройдет времени, пока зверь, который нападает на жителей городка, найдет меня?

Краем глаза я заметила приближающуюся фигуру. Новый житель нашего городка. Ведущий на поводке брата. Он прошел мимо меня, даже не взглянув на хлеб, и остановился у пустого деревянного прилавка, где обычно раскладывал свой товар мясник. Потом он повернулся ко мне, и я почувствовала, как под ребрами вспыхнул огонь.

– А где мясник? – спросил он.

– Сегодня он не работает, – пробормотала я.

Я разглядела, что он моложе, чем мне изначально показалось, вероятно, всего на пару лет старше меня. Я еще никогда и ни у кого не видела таких глаз – золотых и сияющих, как будто подсвеченных изнутри. Щеки пошли ярко-красными пятнами. Каштановые волосы неровно упали на бровь.

На нем была одна белая рубашка, та, что он носил под пальто, которое продал в прошлый раз, когда явился на городскую площадь. Интересно, что он сегодня собирался обменять на мясо?

Он молчал и только щурился, разглядывая меня.

– Торговцы в страхе разбегаются, – сказал Барух Бейлер. – Как и все остальные в этом забытом Богом городишке.