Гроза - Неизв.

– Ты ж сама начальник. – Люба бросила в рот виноградину, лукаво косясь на Валерию.

– У каждого начальника есть свой, вышестоящий. Но я правда не могу уйти, пока не удостоверюсь, что с тобой всё нормально. – Руки той обняли девушку сзади, губы жарко дохнули на шею, чмокнули. – Погоди, я к себе на минутку забегу. Переодеться надо.

Она стремительно выскользнула из домика, а Люба, стоя в дверях, провожала её взглядом. Слабость ещё чуть-чуть омрачала яркий день, давя на голову густой грозовой тучей, но сердце уже рвалось вперёд – к свету, к нежности, к яблоням и сирени.

Любин телефон ожил на столе: вызывала мама.

– Ну ты где?

– Мам, я на парах, – понижая голос, будто разговаривала из аудитории, ответила Люба. – Прямо от Оксаны в универ поехала.

– Домой сегодня придёшь? – желала мама знать.

– Постараюсь, мам. – Закончив разговор, Люба хмыкнула. Прямо как Лера: «Завтра постараюсь быть, Виталий Сергеевич». Даже голос похоже прозвучал.

Вернулась Валерия минут через пятнадцать, уже причёсанная, в белой футболке и серых брюках-слаксах с накладными карманами. Вручив Любе букетик тонко, грустновато и светло пахнущих ландышей, она смущённо улыбнулась:

– В город за цветами ездить времени не было, так что вот… Что росло на участке, то и нарвала.

– Ой, Лер, спасибо… Они лучше самых дорогих роз. – Целуя её, Люба с глухим и серым, как призрак ночной боли, ропотом огорчения в душе ощутила резкий, спиртовой запах от её губ, нахмурилась. – Ты чего это? Никак, к бутылочке прикладывалась? И часто ты так?

– Всего одну рюмочку опрокинула, больше не буду, – виновато созналась Валерия, покрывая виски, лоб и щёки Любы тёплыми, краткими и быстрыми чмоками с коньячным букетом. – Ну, а ты как хотела? Меня всё ещё потряхивает! Как вспомню твои губёшки белые – колени слабеют.

– А сейчас они какие? – Люба вдохнула проникновенно-печальный, щемяще-свежий аромат ландышей, сложила губы бантиком и протянула их Валерии.

– Сейчас ничего… нормальные, – усмехнулась та, прильнув к ним ласковым поцелуем. И поправила себя с задумчиво-чувственными искорками в глубине взгляда: – Самые прекрасные губки на свете.

Яблоневые лепестки белыми лодочками падали в чашки с дымящимся чёрным чаем, путались в тёмных прядях волос Валерии, усыпали собой грядки, а на дорожках уже успели слежаться в рыжевато-ржавую массу, недолговечные, как сам май.

– Скажи, ты меня не бросишь, Лер? Больше не скажешь, чтобы я выкинула это из головы? Я не намерена от тебя отступаться, если что. – Люба цедила в свою чашку тонкой струйкой сгущёнку, и та расплывалась там бежевыми дымными клубами.

В прищуре ресниц Валерии дышала седая нежность облаков на горизонте, весенняя тревожная неустроенность и тёплая, земная и душистая чайная тьма.

– Обратной дороги для нас уже нет. Подумать надо, что со всем этим делать… С родителями пока говорить рано: нельзя тебе волноваться в ближайшее время. Побереги сердечко. Оно слишком дорого мне.

Пискнув от пушистолапой нежности, Люба сорвалась со своего места, обняла её за плечи и чмокнула в макушку. Принеся из дома гитару, она положила её на колени Валерии.

– Бабушка хотела тебе отдать. Старьё, конечно… У тебя же своя есть.

Та прижала тусклый желтоватый корпус к себе, бережно коснулась струн, лаская их с сожалением, как умирающие цветы.

– Да что ты будешь делать – уже опять расстроилась… Знаешь, у меня бы рука не поднялась инструмент выкинуть, даже старый. Это как людей выгонять на улицу на старости лет. Мол, отжили, отработали, отлюбили, отдышали своё – идите, помирайте где-нибудь на обочине или в канаве.

Любе вдруг представился дедушка Андрей, понуро бредущий по дороге с оттягивающим сутулую, ноющую спину рюкзаком с вещами, и слёзы едкой солью защипали глаза.

– Струны ей поменяем – и будем играть, – сказала она. – Научи меня играть на гитаре, а, Лер? Научишь? Хороший официальный предлог для встреч, кстати.

– Ну, если хочешь, можем попробовать, – улыбнулась Валерия.

Её взгляд снова спрятался под ресницами, устремлённый к струнам, а пальцы терпеливо подкручивали колки и проверяли звук.

«Будет ли что-то дальше? – думалось облетающим на ветру яблоням. – Вполне вероятно. И, возможно, даже что-то очень хорошее».

21 февраля – 12 апреля 2015 г.