Нет имени тебе… - Елена Радецкая

– Решительно не пойму, как же это с вами случилось…

– Потеря памяти называется амнезией, – произнесла я назидательным тоном. – Происходит это от травмы, душевной или физической.

По моей просьбе она рассказала, как ехала с Анелькой по Большой Мещанской улице, как увидели меня, лежащей в подворотне, как внесли в экипаж и привезли домой. Когда она описывала, как я лежала на спине, бледная, словно полотно, с разметавшимися волосами, голос ее так дребезжал, что я подумала, вот-вот заплачет. Но нет, сдержалась.

– Вы помните то место, где подобрали меня? Отведите меня туда, давайте завтра сходим. Если я там окажусь, может, ко мне память вернется…

Она тут же согласилась, только сказала, что мы поедем, пешком – далеко. А я думаю, не так уж и далеко.

– Но как же не помнить, какого вы роду-племени, есть ли у вас муж, дети, счастливы вы или несчастливы? Как же так?

– Были бы у меня дети, наверное, помнила бы. Впрочем, не знаю. А то, что была несчастлива – это вряд ли.

Тут горбунья сказала что-то вроде: «Ну, конечно, такая красавица…» И тогда случился глупый и неприличный с моей стороны разговор на тему: не родись красивой… Сказанув что-то, я пыталась поправить дело негодными рассуждениями о том, что счастье – состояние не постоянное, человек не может быть счастлив круглосуточно, и вообще это зависит больше от внутренних причин, чем от внешних, и, очень возможно, что счастливыми или несчастливыми рождаются. В общем, чем дальше, тем хуже…

– Странные слова вы говорите, – горестно вздохнув, сказала Зинаида.

– Что же странного? Допускаю даже, что счастье – свойство характера. – Я все еще пыталась исправить бестактность. – Хотя мое нынешнее положение иначе как несчастьем не назовешь…

Разве последние слова не были правдой? Однако где-то в глубине души у меня таилась уверенность: я живу – это уже счастье. До последнего момента я надеялась очнуться от дурного сна, проснуться утром в своей комнате. Только почему я решила, что сон такой уж дурной? Я не в тюрьме, никто надо мной не издевается, не мучает, не пытает. Во всей этой истории меня больше всего томило непонимание того, что случилось. Как можно войти в подворотню, а выйти из нее полтора столетия назад? Впрочем, если разобраться, это не единственное, чего я не понимаю. Не говоря уж об устройстве Вселенной, некоторые вопросы школьной программы для меня совершенно неразрешимы. Из всех мыслей о моем приключении самая здравая была о безумии. Спросила горбунью:

– Похожа я на сумасшедшую?

Она посмотрела на меня своим долгим внимательно-печальным взглядом и покачала головой.

– Вы справедливо говорили о счастье, – неожиданно сказала она. – Одни люди всю жизнь плачутся, жалуются на судьбу, а другие не потакают унынию.

Она выглянула в коридор, позвала Наталью и велела принести мою одежду.

– Это то, в чем вас нашли. Все вычищено. Посмотрите, – попросила она, – может, чего вспомните?

– Самой царице такое носить не зазорно! – сказала Наталья и бережно положила на кровать произведение театральных мастерских Додика, оно топорщилось кринолином и дрожало оборками.

– Хорошо уже то, что я не воображаю себя Екатериной Великой!

Наталья засмеялась, и горбунья улыбнулась:

– А это что же?

Наталья положила на платье трусы, а я изобразила удивление и ответила вопросом:

– Наверное, что-то вроде усеченных панталон?

– Я доверяю Натальиному чутью, – вздохнув, сообщила Зинаида. – Она сразу сказала, что вы не из простых. Да я и сама это вижу, сразу понятно. А тетушка настаивает послать Егора в театры, разузнать, не пропал ли кто из французской или итальянской труппы…

Тут она завернула что-то по-французски, что я, естественно, понять не смогла, зато выдала все, что знала:

– Шерше ля фам! Парле ву франсе?

– Когда-то меня учили, – отозвалась Зинаида. – Но я все забыла. С кем мне здесь болтать по-французски? Пригласили Анельке учителя, так она заболела, а потом наотрез отказалась учиться. Ей занятий по музыке с лихвой хватает.

– Вот и я, похоже, забыла французский. Если знала…

– Может, по-итальянски?

– Подозреваю, бедная фемина и по-итальянски не говорит. А что доктор обо всем этом думает?

– Когда он был лекарем в полку, случился у него один раненый капитан, который себя не помнил. Так он вскоре концы отдал.

– Если завтра не будет дождя, – сообщила Зинаида, то в комнатах станут зимние рамы выставлять, вот тогда-то мы и поедем на поиски подворотни.

Еще раз Зинаида пришла ко мне, когда весь дом уже спал.

– Есть у меня голубок, – сказала она. – Хочу вам показать. Подобрала его со сломанной ножкой, распрямила ее и к щепочке прибинтовала. Ножка срослась, а голубок в клетке живет и по комнате летает, совсем ручной. Только его, должно быть, выпускать положено, он летать должен на воле, а боюсь: выпущу – не воротится. Как считаете?

– Голуби обычно прилетают домой.

– Так я не знаю, где его дом. Он не обычный голубок, не уличный.

– Вроде меня! – Я засмеялась, а она нет, и взглянула чуть ли не укоризненно.

Я накинула хламиду, которую мне презентовали в качестве халата, надела вышитые тапочки, и мы пошли в соседнюю комнату. Она была больше моей. Два окна, уставленных комнатными цветами, между ними высокое и стройное трюмо в изящной оправе, на столешнице флакончики и фарфоровая шкатулка с выпуклыми цветочками. Печь выложена белыми фигурными изразцами. Большой гладкий шифоньер красного дерева. Комод. В углу киот с иконами, под ним – горящая лампада. На постели много подушек в наволочках с кружевными вставками. Бюро с чернильницей и книгами. Столик для рукоделия с коробочками и корзиночками, где лежали лоскутки, ленточки и цветные нитки. В блюдцах – бисер разного цвета. На стенах, кроме симметрично развешанных гравюр, вышитые картинки. Возле рукодельного столика подобие мольберта с пяльцами.

– Покровец для нашей церкви вышиваю.

Она показала на незаконченную вышивку бисером: крест, а вокруг орнамент. Потом откинула шаль на большой клетке, там затрепыхался белый, как снег, голубь.

– Я зову его Белышом. Он ко мне привык, и я льщу себя надеждой, что он меня любит. Если б завела чижа или канарейку, то не мучилась бы, – вздохнула Зинаида. – Держала бы в клетке, и выпускать не надо.

– Положитесь на судьбу. Я думаю, он к вам вернется.

– Почему-то я верю вам, – сказала Зинаида. – А наш дом, наверное, кажется вам неприветливым, мрачным? Не надо вежливость соблюдать, говорите как есть.

– Я же и не видела его как следует. Но мрачным он мне не кажется. Для меня это добрый дом.

– О нет. Я знаю, дом не ухожен и печален, не то что при матушке. С нею отсюда ушла жизнь. При ней было все, а теперь ничего.