Круглая печать - Камил Икрамов

— Это неправда, — сказал отец. — Есть люди, которые так считают, но это от невежества. Великий писатель всегда служит своему народу, а не командует им. Знай, сынок, язык, на котором мы с тобой говорим, своей жизнью во многом обязан великому Навои.

— А граф Толстой? — спросил Садык. — Он был прислужник царя?

— Кто тебе наговорил эти глупости! — удивился отец. — Ты уже большой мальчик. Писатель Лев Толстой был врагом царя. Ты задаешь мне такие вопросы, как будто я никогда не объяснял тебе, кто такой был Алишер Навои и кто был Толстой.

— Можно, я спрошу еще? А если бы они сейчас жили, они бы за рабочих были?

Отец рассмеялся:

— Да, с тобой надо еще разговаривать.

— Сегодня вечером? — обрадовался Садык. Он хотел рассказать отцу обо всем, что случилось.

— Нет, — сказал отец, — сегодня вечером я занят. А ты побудь сегодня дома, помоги матери.

5

Поздно ночью, когда улица Оружейников спала крепким сном, случилось два события, до времени оставшиеся почти незамеченными.

Через дувал дома, где жил когда-то кузнец Саттар, перелез долговязый человек с мешком в руке. Это был Саидмурад. Врач сказал, что, пока он не приведет собаку, которая его укусила, прекратить уколы невозможно.

Саидмурад подкрался к очагу, где раньше спал Доберман, но там было пусто. Что-то темнело под лестницей, ведущей на чердак. Саидмурад направился туда. Он нагнулся, чтобы лучше разглядеть, что это там, как вдруг над его головой раздался звонкий, заливистый лай. В страхе он шарахнулся назад. «А что, если она укусит в голову?» — подумал Саидмурад. Ежедневно посещая теперь пастеровский пункт, Саидмурад знал, что укусы в голову особенно опасны.

Доберман стоял на ступеньке, и в лунном свете сверкали его белые молодые зубы. «А она злая, — подумал Саидмурад, — но все равно, ловят же другие собак». И, держа мешок, как наволочку, когда ее надевают на подушку, Саидмурад двинулся на собаку. Он сделал шаг. Доберман продолжал лаять. Саидмурад сделал еще один шаг, и Доберман, вместо того чтобы отступить, опустился на ступеньку ниже, Саидмурад задержался на месте.

— Тише, тише! — сказал Саидмурад. — Иди сюда! — и потряс мешком.

То ли голос Саидмурада не понравился собаке, то ли пыль от мешка попала ей в нос, но собака неожиданно сделала прыжок и, если бы Саидмурад не успел отскочить, наверняка укусила бы его за руку. Теперь собака была на земле, она кидалась на Саидмурада со всех сторон, а тот, отбиваясь мешком, забрался на лестницу и отступал вверх, сдавая собаке по ступеньке. Саидмурад боялся повернуться к собаке спиной, он неистово хлестал ее мешком по морде. А щенок хватал мешок зубами, норовя отнять у Саидмурада единственное средство защиты. На верхней ступеньке лестницы Саидмурад понял, что, как только он потеряет преимущество в высоте, собака обязательно укусит его еще раз. «Бешеная, — думал Саидмурад, — бешеная! Если бы она не была бешеная, разве бы она кидалась такая маленькая на такого большого…» На последней ступеньке лестницы Саидмурад бросил мешок, побежал по галерее и опять прыгнул во двор. Через секунду он был уже верхом на дувале, а еще через две, ругаясь, бежал по улице. За ним несся сердитый и звонкий собачий лай.

…А недалеко от того места, где все это происходило, у широкого арыка появился мальчик с доской под мышкой. Он шел по направлению к дворику махалинской комиссии. Это был Кудрат. Он прислонил дощечку к дувалу, встал на нее, подтянулся и перелез во двор.

Дверь конторки была притворена, и Кудрат испугался, не заперта ли она на замок. Но нет, об этом новые хозяева махалинской комиссии не позаботились.

Кудрат и представить себе не мог, что он когда-нибудь ночью еще полезет в этот дом. И если бы не то, что он все время чувствовал себя причиной всех несчастий, он бы никогда на такое не решился.

Папка, конечно, в железном ящике. Кудрат знал, что он сделает с ней. Он сначала мелко изорвет каждый листочек, а потом сожжет все на пустыре. Спички у него с собой.

Дрожа от страха или от волнения, Кудрат ощупал замок на ящике и, не теряя времени, направился к столу. Он поднял доску и в углублении нащупал ключ. А печать? Печать лежала в другой ножке, и она была на месте. Это немного успокоило мальчика.

Он сел на пол возле ниши, где стоял железный ящик, и вставил ключ в замок. Замок был точно такой же, какой висел на этом ящике при Махкам-ака. Если замок такой же, то ключ должен подойти, на это Кудрат и рассчитывал. Он стал медленно поворачивать ключ. Заело… Пол-оборота прошло, а дальше заело. «Бывает», — утешал себя Кудрат. Еще раз. Может быть, в другую сторону? Еще раз. Может, надо сильнее нажать? Он нажал сильнее. Но больше ключ не поворачивался. «Спокойнее, спокойнее, — уговаривал себя мальчик, — не может быть…» Он покачал ключ то в одну, то в другую сторону, вытаскивал его, снова вставлял, даже поплевал на него для смазки. Ничего не вышло. На столе лежал карандаш. Он вставил его в отверстие ключа и с силой нажал. Карандаш сломался.

Кудрат не замечал, сколько времени прошло с тех пор, как он забрался в конторку. Потный, он сидел на полу и все пробовал, пробовал, пробовал. Наконец он встал, положил ключ на место и вышел во двор.

Неужели он так ничего и не сделает!

Он уже было собирался перелезть обратно через дувал, как вдруг в голову ему пришла мысль: а что, если посмотреть во двор милиционера Исы — действительно есть там кто-то посторонний? Ведь он видел во дворе сапоги и видел, что потом они исчезли.

Кудрат разбежался, подпрыгнул на дувал, подтянулся на руках и заглянул в соседний двор.

Как же сюда могли попасть люди? Со стороны переулка дувал слишком высок. Слева — бутылочный склад, а за той стеной, где сарай, — дом бухгалтера Таджибекова. Уж не померещились ли ему те сапоги?

Несколько минут Кудрат висел на дувале, зацепившись за край локтями и подбородком.

Ясно, что здесь никто не живет и даже никто не бывал давно. Вот яма, в которой месили глину. Около нее валяется кетмень — тяжелая кованая мотыга. На кетмене ком прилипшей глины. Его так и бросили возле ямы.

«А раз так, — подумал Кудрат, — то почему бы мне не посмотреть, что там в сарае? Замка на двери не видно».

Кудрат спрыгнул во двор, отряхнулся и направился к сараю. Дверь открылась легко, только сильно скрипнула. В дальнем углу стояла высокая деревянная узбекская кровать, на ней лежали стеганые тюфячки и одеяла, несколько подушек. На стене рядом с кроватью висел тяжелый ковер.

«А ковер здесь зачем?» — подумал Кудрат. Он насторожился. Медленно, на цыпочках — почему на цыпочках, он и сам не смог бы объяснить — мальчик приблизился к ковру и сквозь мягкий ворс стал ощупывать стену. «Ага! — подумал он. — Видно, здесь дверь или окно. Нет, скорее всего, ниша, в ней-то, наверно, и стоят сапоги». Недолго думая Кудрат приподнял ковер — и в лицо ему ударил яркий свет.

Это была не ниша и не дверь. Это было большое окно, которое выходило… в одну из комнат дома бухгалтера Таджибекова. За мутным стеклом Кудрат увидел людей, сидящих на ковре возле низенького столика. Двоих он знал. Это сам бухгалтер Таджибеков и милиционер Иса. Двух других Кудрат видел впервые.

Если бы Кудрат сразу же отскочил от окна, его бы не заметили. Он промедлил какую-то секунду или две, для того чтобы разглядеть двух незнакомых, и как раз в эти секунды Таджибеков поднял глаза к окну и вскрикнул. В то же мгновение в руках у обоих незнакомцев оказались револьверы.

Кудрат шарахнулся от окна.

— Стой! — крикнул бухгалтер Таджибеков.

Но Кудрат сломя голову выбежал из сарая и бросился к дувалу. Он подпрыгнул, ухватился за край, пальцы сорвались. Он еще раз подпрыгнул, и тут его схватили. Его схватили сразу несколько рук, и, прежде чем он успел крикнуть, во рту у него оказалась тряпка.

…Кудрат лежал в сарае на полу. Руки и ноги были у него связаны. Четверо крупных мужчин стояли над ним. Таджибеков держал в руках керосиновую лампу.

— Я знал, что этим кончится, — сказал он. — Я знал, что все неприятности будут от этих проклятых мальчишек. Они совсем распустились.

— Ты вор, да? — дрожащим голосом сказал милиционер Иса. — Теперь ты попался! Я тебя посажу в тюрьму.

— Не говори глупости, — сказал Таджибеков. — Какая тюрьма…

— Его надо убить немедленно, — сказал человек с рябоватым лицом. — Убить и закопать здесь. Никто не узнает об этом.

— Это же мой дом, — сказал милиционер Иса. — Как же…

— Нет, нет, — возразил Таджибеков, — здесь его убивать нельзя. То есть можно, но нельзя здесь закапывать. Вы уедете, а мы же здесь жить будем. Нужно его убить, а завтра Барат едет в горы и увезет его в мешке. Выбросит где-нибудь в камышах.

Они говорили так, как будто тот, кого еще предстояло убить, давно уже был мертв.