Убийство. Кто убил Нанну Бирк-Ларсен? - Дэвид Хьюсон

— Да.

Лотта не могла остановить рыдания.

— Что она там делала? Нанна никогда бы не села в машину к незнакомому человеку.

Бирк-Ларсен налил себе еще кофе. Чтобы сдержать крик, рвущийся наружу.

Пернилле без причины передвигала фотографии, приколотые к пробковой доске на стене.

— Мы должны… — Она высморкалась, сделала два глубоких вдоха. — Мы должны думать о мальчиках.

Она снова плакала, но не желала показывать это.

Бирк-Ларсену мучительно хотелось действовать. Убежать из дома. И он знал, что невысказанная мысль — это тоже предательство.

— Нужно сказать им, — выговорил он.

Лунд вошла в штаб Либеральной партии. Там пахло потом, полированным деревом и старой кожей. Скоугор, чересчур элегантная и чересчур самоуверенная советница Хартманна, говорила по телефону о деталях пресс-релиза. Когда она закончила, Лунд сказала:

— Я хочу его видеть.

— Он на встрече.

— А-а, — протянула Лунд.

Она наблюдала, как Скоугор вернулась к компьютеру, стала что-то печатать стоя, как делают крайне занятые люди.

— Вы уже подготовили заявление? — спросила она.

Продолжая печатать:

— Да. Мы больше не можем ждать.

— Но вам придется подождать.

Скоугор глянула на дверь позади себя, сказала медленно, будто говоря с умственно отсталым:

— Мы не можем.

Лунд пересекла помещение. По дороге оттолкнула Скоугор, когда та налетела на нее с криком, и открыла дверь.

Троэльс Хартманн выглядел удивленным, как и дама, сидящая рядом с ним.

Кирстен Эллер. Полноватая женщина с предвыборных плакатов. Сейчас она не улыбалась. Она не любила, когда ее отрывали от дел.

— Простите, — сказала Лунд политику в отглаженной синей рубашке, — но нам необходимо поговорить.

Минутой позже Кирстен Эллер оказалась у окна на диване, откуда она не могла слышать беседу.

Хартманн пытался объясниться:

— Если пресса подумает, будто я лгу…

— Это дело об убийстве. Вся информация конфиденциальна. Мы не можем упускать наши шансы…

— А как же мои шансы?

Он был необычным человеком: сполна одарен харизмой политика, окутан аурой беспечной искренности. И умудрился задать свой вопрос без видимого смущения.

Ожил ее мобильник, она выхватила его из сумки, вздохнула, увидев номер, но тем не менее ответила:

— Бенгт? Давай я тебе перезвоню.

Звуки молотка на заднем фоне.

— Я дома. Пришли плотники. Какое дерево ты бы хотела для сауны?

Лунд нахмурилась. Хартманн пока терпеливо ждал.

— А какое дерево обычно используют в саунах?

— Сосну.

— Прекрасно, сосна подходит.

— Но это зависит от…

— Не сейчас. Я перезвоню тебе.

Отбой.

Хартманн уже направлялся к женщине, сидящей на диване в его кабинете.

Лунд поймала его за локоть, посмотрела прямо в глаза. Было в них что-то…

— Мы поймаем его очень скоро. Пожалуйста, не мешайте нам.

— Как скоро? Сегодня?

— Надеюсь.

Хартманн медлил. Наконец сдался:

— Ладно. Я подожду. Но только один день.

— Спасибо, — сказала она.

— Полярная сосна.

Лунд остановилась.

— Полярная сосна. Она лучше подходит для сауны, чем обыкновенная. Меньше смолы.

— Вот как.

В двери возник Майер, пора было уходить.

Кирстен Эллер улыбнулась, когда Хартманн наконец вернулся к ней:

— Плохие новости, Троэльс?

— Вовсе нет. Все прекрасно.

Она не спускала с него внимательных глаз.

— Правда? А мне показалось, что вы встревожены.

— Да нет же, это мелочь.

— Если я развожусь с Бремером, то взамен мне нужна свадьба, а не интрижка на три дня.

— Разумеется, — согласился он, энергично кивая.

— И это подразумевает честность во всех вопросах.

Хартманн улыбнулся ей:

— У нас нет никаких проблем, Кирстен. Может, приступим к делу?

В начале третьего Пернилле и Тайс Бирк-Ларсен стояли на сером тротуаре возле фонтана и смотрели, как на площадку выбегают дети, закутанные в теплые куртки, шапки и варежки, с рюкзаками за спиной, с яркими воздушными змеями в руках.

Вторник. Да, по вторникам они всегда что-то мастерили.

Эмиль семи лет, с короткими светлыми волосами, и шестилетний Антон, рыжий, каким был когда-то его отец. Они бросились к родителям вприпрыжку, поднимая змеев повыше в надежде, что их подхватит холодный предзимний ветерок. У Эмиля был красный змей, у Антона желтый.

— Почему папа с тобой? — тут же поинтересовался Эмиль.

Вышли на серую улицу, встали на переходе, подождали, пока все машины проедут, перешли дорогу, бережно сжимая маленькие ручки.

Антон хотел знать, нельзя ли поехать в парк запускать змеев, и надулся, когда мама сказала «нет».

Над ними нависало темное тяжелое небо. Стали складывать вещи мальчиков в машину. Звонок. В ухе Бирк-Ларсена зазвучал озабоченный голос Вагна Скербека.

— Не надо сейчас приезжать домой, — сказал он.

— Почему?

— Полиция обыскивает ее комнату. И фотографы приехали.

Бирк-Ларсен моргнул, посмотрел на Пернилле, которая усаживала мальчиков в их кресла — каждого удобно устроить, поправить, застегнуть ремни, поцеловать в макушку.

Не злиться, подумал он. Не сейчас.

— Сколько они там пробудут?

— Не представляю. Хочешь, я прогоню их?

Бирк-Ларсен никак не мог сообразить, что сказать.

— Подумай о детях, Тайс. Вряд ли им нужно видеть это.

— Не нужно. Позвони, когда они уедут.

После того как все уселись в машину, он объявил:

— Давайте-ка запустим ваших змеев. Едем в парк.

Два радостных вопля на заднем сиденье. Пернилле подняла на него глаза.

Она все поняла без слов.

Майер вел машину в своей манере.

— Значит, парень с плакатов все-таки получил ваш голос?

— В смысле?

— Вы улыбались ему, Лунд.

— Я многим улыбаюсь.

— Он все время смотрел на ваш свитер.

Лунд по-прежнему была в черно-белом свитере с Фарерских островов, таком теплом и удобном. Она купила его сразу после развода, во время отпуска: увезла Марка на острова, чтобы смягчить удар. Свитер ей так понравился, что потом она купила еще таких же, только разных цветов и с разным рисунком, через один интернет-магазин…

— Моя бабушка была в таком, когда я видел ее в последний раз, — сказал Майер.

— Как мило.

— Да не очень. Тогда она лежала в ящике. Ненавижу похороны. Они такие… — он ожесточенно посигналил выехавшему под колеса велосипедисту, — бесповоротные.

— Вы придумали это, — сказала она, и он не возразил.

На Фарерских островах было зелено и покойно. Тихий, сонный мир вдали от урбанистического закопченного ландшафта Копенгагена.

— Готов поспорить, он не на грудь вашу пялился. То есть…

Она не слушала, пусть себе болтает. Может, выговорится.

В зеленом мире Фарер почти ничего не происходило. Люди просто жили день за днем. Сезоны сменяли друг друга. Коровы пускали ветры. Прямо как в Сигтуне.

— Куда мы едем, Майер?

— У себя дома Люнге не показывался с прошлого вечера. У него есть сестра, держит парикмахерскую на Христианхаун. Сегодня утром он навестил ее. Встреча переросла в скандал. — Майер осклабился. — Есть такие мужчины.

Сестра Люнге оказалась миловидной женщиной с длинными прямыми волосами и скорбным лицом.

— Где он? — спросил Майер.

— Понятия не имею. Он мой брат. Я его не выбирала.

Люнге прятался в переулке, когда она пришла утром открывать парикмахерскую. Прорвался внутрь силой. Но ему не повезло: в кассе было всего пять тысяч крон. Он забрал деньги, разгромил что под руку попалось и ушел. Сестра осталась собирать с пола осколки зеркала и разлитый шампунь, за чем и застали ее полицейские.

Лунд пошла осмотреться, предоставив Майеру задавать вопросы.

— Куда он пошел, по-вашему?

— Откуда мне знать, я от него отреклась. Но он болен.

— Это нам известно.

— Да нет. — Она постучала пальцем по виску. — Не только в этом смысле. Он болен. Болеет. Ему в больницу надо. — Она перестала мыть полы. — Никогда не видела его в таком плохом состоянии. Он просто хотел денег. Не забирайте его снова в тюрьму. Там он окончательно свихнется.

— У него есть какие-то друзья, подружка? Куда он мог пойти?

— Никого у него нет. После того, что он сделал, никто не хочет с ним общаться. — Она подумала с минуту. — Правда, была та женщина…

— Что за женщина? — спросила подошедшая Лунд.

— Тюремный волонтер, из тех, что навещают заключенных. — Сестра нахмурилась. — Вы, наверное, знаете, что это за люди. Верующие. Борются за каждую душу до последнего… Она звонила мне с месяц назад. Умоляла не бросать его. Говорила, что ему это поможет.

Они ждали продолжения.

— Ничего ему не поможет. Я его знаю. И потом… — Она обвела взглядом маленькую парикмахерскую. — У меня своя жизнь. И у меня есть право жить своей жизнью.