Дикарь - Лидия Чарская

Все это случилось как раз в ту минуту, когда послышались тяжелые гааги и сам Август Карлович, хозяин пансиона, появился в классной комнате, где собралась теперь молодежь.

Неизвестно, зачем пожаловал сюда Верт, пришел ли он объявить своим пансионерам важную новость о войне, или посмотреть, как встретили они эту новость, сами прочитав сегодняшнюю газету. Причина его прихода, конечно, разъяснилась бы сама собой, если бы этому не помешал Малыш.

Выскочив из-за парты и вплотную приблизившись к Верту, мальчик уставился в него загоревшимися глазами.

— Август Карлович, — раздался тут же энергичный, настойчивый голосок, — скажите, пожалуйста, кем вы себя считаете — русским или германцем? И любите вы Россию и желаете ли ей успеха? Если…

Но Малышу не удалось окончить фразу.

Старик побледнел, поднял дрожащие руки и положил их на плечи мальчика.

— Как, неужели вы сомневались в том, что я люблю Россию и желаю ей всякого добра? Пусть Август Верт плохо говорит по-русски, но он русский душой и предан стране, в которой родился, вырос и в которой живет шестой десяток лет…

Он не договорил.

Володя не дал ему договорить. Не помня себя, мальчик подскочил и, забыв все условия обращения ученика с директором, с диким неистовым воплем повис у него на шее.

— Урра! Август Карлович! Ура! Ура! Ура!

Остальные не остались молчаливыми свидетелями происшедшего. Пять сильных рук протянулись к Верту и крепко по очереди сжимали его пальцы. И молодые, просветленные глаза улыбались ему радостно и дружески мягко.

А сверху Амалия Ивановна, жена Верта, уже звала мальчиков обедать.

— Земляника нынче на третье, земляника со сливками! — пробовала она прервать, соблазняя напоминанием о любимом блюде пансионеров, эти слишком бурные проявления восторга.

Но на этот раз ничто не помогло. Суп стыл на столе, там, в столовой, а пансионеры, окружив своего директора, всячески спешили выразить ему свою радость по поводу произнесенных им слов.

ГЛАВА III

Ночное совещание

Темная августовская ночь… Окна пансионного дортуара раскрыты настежь. Мягко и ласково льет серебряный месяц потоки своих нежных лучей. Назревающие в саду груши, сливы и яблоки распространяют нежный аромат, властно врывающийся в окна дома.

Положив на подоконник свою большую, с кудлатой шевелюрой голову и глядя в озаренные месяцем и звездами серебряные дали, сидит, глубоко задумавшись, Марк. Невеселые думы.

Отовсюду идут грозные известия. Дымятся пожарища, пылают города, кровью своих доблестных сынов заливаются поля Бельгии, Франции, Сербии, России.

В пансионе Августа Карловича Верта все эти события находят самый живой отклик. И, несмотря на август, пансионеры еще не съезжаются, занятия еще не начинаются, благодаря чему шесть оставшихся на лето пансионеров могут посвящать теперь все свое время толкам о войне. Особенно горячо относится к ней Марк Каменев.

«Мне семнадцать лет, — думает с мучительным упорством Марк, — и я могу уже считаться почти взрослым. А взрослому сильному человеку стыдно сидеть без „дела“ в такое исключительное время, когда наши храбрецы — солдаты и офицеры — проливают кровь за честь своей родины».

Сегодняшнею ночью эти мысли положительно не давали Марку покоя. Он не мог сомкнуть глаз и сидел у окна, погруженный в раздумье.

Серебряный месяц скрылся на минуту за облако и чуть темнее стало в дортуаре пансиона. И вдруг белая небольшая фигура выросла перед Марком.

— Малыш?

Да, это он, Малыш.

— Ты тоже не спишь, Володя? Отчего? — тихим шепотом срывается у Марка.

— Я думаю!.. — звучит в ответ приглушенный, обычно звонкий голос.

— О чем?

— О них, конечно… О наших героях. Послушай, Марк, война кипит, люди гибнут за родину. Идут не только те, кто обязан идти, а добровольцы-юноши, даже мальчишки… Ну, а мы — ты, я, Стовровские, Клеонов, ничего не делаем, хотя сильны, молоды, полны жизни!

— Ты ошибаешься. Малыш, сильных и молодых нас только трое: я, Стась и Клеонов, а вы все еще дети.

— Но ты забываешь, что в Германии, Англии и Франции такие же дети служат бойскаутами, разведчиками, и матери благословляют их идти в армию, — гордо выпрямляя свою маленькую фигуру, произнес Володя.

Марк взглянул на него, перевел взгляд на выплывший из-за туч месяц, и лицо его осветилось задумчивой улыбкой.

— Я понимаю тебя, Малыш. Ведь я думаю о том же. Сейчас ты, словно, открыл мне глаза, Володька! Дай мне пожать твою руку. Умная у тебя голова, братец. Да, да, конечно! Бежать отсюда тайком, — это я считаю гадким и недостойным. Бежать, чтобы вернули с первой же станции, это бесполезно и глупо. Мы поступим иначе… Вот что: разбуди их всех, разбуди, Малыш, и приведи сюда. Мы сговоримся. Я буду ждать, Малыш. Не теряй времени, слышишь, Володя?

Месяц по-прежнему то скрывался, то снова появлялся из-за облака, озаряя своим нежным светом группу подростков, собравшуюся у окна.

Марк, Володя Рокотов, Леонид Клеонов, братья Стовровские и Веня Зефт разместились на подоконнике, и горячо беседовали между собой. Сейчас говорил Марк, и все его слушали жадно, стараясь не проронить ни слова.

— Господа, в нашем плане не должно быть ничего дурного, преступного, — говорил Марк, — и, стало быть, нам нечего действовать тайком, исподтишка. Август Карлович и наши близкие должны одобрить наш план и пойти нам навстречу. Наше дело правое и светлое: мы хотим принести посильную помощь нашей родине, мы хотим отдать и свою жизнь, если это понадобиться… Мы соединимся, образуем тесную маленькую дружину и будем стараться проникать всюду, где только есть неприятель. Будем стараться определять его численность, отмечать его расположение и доносить начальству ближайших русских частей. Мы на свой счет обмундируем себя, запасемся оружием, патронами и съестными припасами. И когда все будет готово, начнем нести нашу разведочную службу. Не знаю, хорошо ли я придумал, господа? — закончил вопросом свою речь Марк.

— Молодчинище, Марк! Так, именно так! Все верно, все прекрасно. Ты достоин носить столь благородное имя, как Марк Великолепный! — забывая всякую осторожность, завопил Малыш и повис на шее своего старшего и любимого товарища.

Стась и Кодя Стовровские подвинулись к Марку. Старший, шестнадцатилетний Стась первый протянул ему руку:

— Я — первый член твоей дружины…

— А я должен сказать тебе, Марк, — начал Леонид Клеонов, — что твоя идея нашла горячий отклик в моем сердце.

— Господа! — вдруг прозвучал голос Вени Зефта. — Дайте и мне сказать свое слово. Я всей душой присоединяюсь к вам, всей душой, всем сердцем. Многие думают почему-то, что мы, евреи, трусливы… Но мне кажется, что ошибаются те, которые такого мнения о моем народе. Однако не об нем я сейчас говорю, а о себе. Я люблю нашу общую родину, мой отец научил меня любить ее с детства, и я более чем уверен, что он, узнав о нашем решении, отпустит меня служить в нашей будущей бойскаутской дружине. Я еще молод, господа, и не очень силен здоровьем. Однако, никто не скажет, что у меня нет меткого глаза, нет проворства, ловкости. Не правда ли, господа?

— Правда, Вениамин, правда!

Маленький евреи словно задохнулся от радости, и лицо его загорелось ярким румянцем.

— Я буду рад… счастлив, если… если… — начал он смущенно и не докончил.

— Довольно, однако, разводить сантиментальности! К делу, братцы, к делу! — энергично, прерывая этот лепет, поднял голос Малыш. — Прежде всего необходимо придумать название нашей дружины, выработать правила и наметить полный и подробный план действий. Но до поры до времени следует все это держать в глубочайшей тайне, пока мы не соберем достаточно денег и не запасемся всем необходимым. Так ли я говорю, господа?

— Так, так, разумеется! Ты, Малыш, у нас молодец, что и говорить! — зазвучали громкие, оживленные голоса вокруг Володи.

— Тише, господа, тише! — остановил, разбушевавшуюся молодежь Марк, самый благоразумный из них всех.

Но это было слишком позднее предупреждение.

Скрипнула дверь дортуара, и на пороге показалась шарообразная Фигура Августа Карловича.

— Это еще что такое? Правда, время необычайное, но вам, мальчишкам надо спать. Да, спать! Shlafen, sofort schlafen!

При первых же звуках голоса Верта, пансионеры устремились к своим постелям.

Один Малыш вместо того, чтобы направиться к своей постели, бесстрашно шагнул навстречу старику.

— А с вас штраф, Август Карлович, — смело произнес Володя. — Разве забыли? Теперь строго-настрого запрещается говорить по-немецки. С вас штраф.

— Ну, тут-то ты прав, плутишка, — добродушно рассмеялся Верт. — Ja, ja, du bist…

— Опять штраф! Опять! — весело закричали остальные мальчики.