Полет аистов - Жан-Кристоф Гранже

— Нет! — Голос Нелли дрожал. — Я только знала, что у него больное сердце. Он ведь скончался от инфаркта? Луи, вам нет смысла продолжать путешествие. Все кончено…

— Нет, Нелли. Наоборот, все только начинается. Я позвоню тебе позже.

— Луи, мой мальчик, когда вы вернетесь? На линии опять начались сильные помехи.

— Не знаю, Нелли. Поцелуй Жоржа. Береги себя.

И повесил трубку. Я был совершенно расстроен, как всякий раз после разговора с приемной матерью. Нелли ничего не известно. В самом деле, Бреслеры достаточно богатые люди, чтобы позволить себе роскошь не лгать.

Было восемь часов. Я быстро сочинил факс Эрве Дюма, упомянув в нем о сегодняшних ужасных открытиях. В заключение я пообещал инспектору, что теперь сам тоже займусь расследованием прошлого Макса Бёма.

Сегодня вечером Марсель решил сводить нас с Йетой в ресторан. Идея довольно странная, учитывая то, что произошло с нами в этот день. Однако Минаус предпочитал контрасты — и заявил, что нам необходимо расслабиться.

Ресторан находился на Русском бульваре. Марсель с видом церемониймейстера спросил у затянутого в грязный белый смокинг метрдотеля, можно ли нам расположиться на террасе. Тот ответил утвердительно и указал нам на лестницу. Терраса находилась на втором этаже.

Она представляла собой узкий длинный зал с открытыми окнами, выходящими на широкий бульвар. До нас долетали запахи, которые не на шутку меня встревожили: пахло подгорелым мясом, сосисками, копченым салом. Мы уселись за столик. Я оглядел зал: панели под дерево, коричневая обивка, медные люстры. Тихонько переговаривающиеся между собой семейные пары. Только из одного уголка доносились громкие звуки: это были болгары, перебравшие ракии, местной водки. Я принялся изучать меню на английском языке, а Марсель тем временем назидательным тоном объяснял Йете, что ей следовало выбрать. Он сидел спокойно, такой длиннобородый, с лысым яйцевидным черепом. Она сидела слишком прямо, испуганно поглядывая по сторонам. Ее звериная мордочка настороженно выглядывала из седеющей шевелюры. Для меня было совершенно непостижимо, что могло связывать два этих странных существа. Со вчерашнего вечера цыганка не произнесла ни единого слова.

Подошел официант. И тут же возникли проблемы. «Салаты из свежих овощей» закончились. Икра из баклажанов — тоже. Не осталось даже «туркии» — блюда, приготовленного в основном из овощей. То же самое и с рыбой. Моему терпению пришел конец, и я спросил у официанта, что вообще осталось у них на кухне. «Только мясо», — ответил он по-болгарски с противной улыбкой. Я покорно согласился на гарнир из зеленой фасоли и картофеля, подчеркнув при этом, что мясо мне приносить не нужно. Марсель пожурил меня за отсутствие аппетита, пустившись в подробные рассуждения на физиологические темы.

Овощи подали через полчаса. Рядом с ними на тарелке красовался сочащийся кровью кусок едва прожаренного мяса. Волна отвращения поднялась к самому моему горлу. Я вцепился официанту в куртку и приказал немедленно унести тарелку. Тот начал отбиваться. Приборы полетели на пол, стаканы разбились. Официант принялся меня оскорблять и даже хватать за пиджак. Мы вскочили, и дело уже почти дошло до рукопашной, когда Марселю все-таки удалось нас разнять. Официант, бормоча ругательства, забрал тарелку, в то время как пьянчужки за дальним столом подзадоривали меня, приветственно поднимая стаканы. Я словно обезумел, меня всего трясло. Поправив рубашку, я вышел на балкон, чтобы успокоиться.

На Софию опустилась прохлада. Балкон находился как раз над площадью Народного Собрания, где заседает болгарский парламент. Отсюда я мог любоваться большей частью города, залитого мягким светом.

София расположена в низине. Когда спускается вечер, окрестные горы становятся нежно-голубыми. А красновато-коричневые краски города еще больше сгущаются. Устремленная вверх, сложная по планировке, вычурная, София с ее кроваво-красными зданиями и белыми каменными оградами представлялась мне средоточием тщеславия в центре Балкан. Меня удивили ее живость и многообразие, не соответствовавшие расхожим представлениям о неприглядной жизни в Восточной Европе. Конечно, в Софии хватало и безликих зданий, и очередей на бензоколонках, и пустых магазинов. Однако это был светлый город, овеваемый свежим ветром, радостный и безрассудный. Его непредсказуемые подъемы и спуски, оранжевые трамваи и пестрые лавочки делали его похожим на странный парк аттракционов, где посетителям то весело, то страшно.

Марсель вышел ко мне на балкон.

— Как ты? — осведомился он, похлопав меня по плечу.

— Все хорошо.

Он нервно хохотнул:

— Свой цыганский ресторан мне явно придется открывать без тебя.

— Марсель, извини. Надо было предупредить, — ответил я. — При виде даже небольшого кусочка мяса мне хочется бежать, куда глаза глядят.

— Ты вегетарианец?

— В общем, да.

— Ничего страшного. — Он окинул взглядом город в огнях, потом повторил: — Ничего страшного. Мне тоже не хотелось есть. Это была не самая удачная идея — пойти в ресторан.

Он помолчал.

— Райко был моим другом, Луи. Настоящим близким другом, чудесным парнем, знавшим лес, как никто другой, находившим любое растение в самом отдаленном уголке. В семье Николичей он был мозговым центром. Без него не обходился ни один сбор растений.

— Почему ты не виделся с ним целых полгода? Почему никто не сообщил тебе о его смерти?

— Весной я уехал в Албанию. Там вот-вот может начаться свирепый голод. Я пытаюсь призвать французские власти к состраданию. Что касается Марина и остальных, с чего бы им меня оповещать? Они сами были напуганы. Кроме того, я ведь не цыган.

— А у тебя самого есть какие-нибудь соображения по поводу гибели Райко?

Марсель пожал плечами. Он сделал паузу, видимо, собираясь с мыслями.

— Я не нахожу объяснений. Мир цыган жесток. В первую очередь они жестоки друг к другу. С легкостью размахивают ножом, еще легче — кулаками. У них менталитет уличной шпаны. Однако настоящая жестокость — за пределами их мира. Это жестокость чужаков, гадже, к цыганскому племени. Она неотступно преследует цыган повсюду, ходит за ними по пятам уже много веков. Я повидал немало трущоб, расположенных в предместьях крупных городов Болгарии, Югославии, Турции. Там в бараках, утопающих в грязи, живут целые семьи, не имеющие ни профессии, ни будущего, постоянно испытывающие гнет расизма. Иногда на них яростно нападают в открытую. А иногда атака организуется изощренно. То есть с применением правовых норм и законных мер воздействия. Впрочем, смысл один и тот же: «Цыгане, убирайтесь отсюда!» Мне не раз доводилось видеть, как цыган выселяли при помощи полиции, бульдозеров, поджогов… Я видел, Луи, как под развалинами бараков, в пламени горящих фургонов гибли дети. Цыгане — это чума, их надо предать позорной смерти. Ты спрашиваешь, что могло случиться с Райко?

Откровенно говоря, не знаю. Возможно, это убийство, совершенное расистами. Или предупреждение цыганам, чтобы они убирались из этого края. Или даже стратегия, направленная на дискредитацию цыган. Как бы то ни было, Райко стал невинной жертвой в какой-то грязной истории.

Я хорошенько запомнил его слова. В конце концов, все это действительно могло не иметь никакого отношения ни к Максу Бёму, ни к его тайнам. Я сменил тему:

— Что ты думаешь о «Едином мире»?

— О врачах из гетто? Отличные ребята. Доброжелательные и самоотверженные. Впервые болгарские цыгане получили реальную помощь. — Марсель повернулся ко мне. — А ты сам, Луи, ты-то зачем полез в эту историю? Разве ты и вправду орнитолог? Что это за важное дело, о котором ты говорил Марину? И какую роль во всем этом играют аисты?

— Да я и сам не знаю. Марсель, я кое-что скрыл от тебя: Макс Бём действительно нанял меня следить за аистами. Тем временем он скончался, и с момента его смерти загадок становится все больше и больше. Мне нечего к этому добавить, кроме того, что с нашим орнитологом все не так просто.

— Почему же ты взялся за эту работу?

— Я десять лет учился и пахал до изнеможения, а сейчас, когда все это позади, меня тошнит от любой умственной деятельности. Все эти десять лет я ничего не видел, ничего не чувствовал. Мне захотелось покончить с этим интеллектуальным онанизмом: от него только и остается, что чудовищная пустота внутри да такая жажда бытия — хоть головой о стенку бейся. Марсель, это превратилось в навязчивую идею. Разорвать круг одиночества, познать неизведанное. Поэтому когда старина Макс предложил мне проехать через всю Европу и Ближний Восток в Африку, ведя наблюдение за аистами, я не раздумывал ни секунды.

К нам присоединилась Йета. Она была рассержена. Официант отказался ее обслуживать. В итоге все мы остались без ужина. Спустились сумерки, глубокое небо теперь напоминало темное сукно.