Помните! (сборник) - Эдуард Асадов

Что хорошо, а что тут невозможно?

Ее любовь, ее счастливый взгляд,

Да, это праздник радости, и все же

На свете столько всяческих преград,

Ведь оболгут, опошлят, заедят,

К тому ж он старше, а она моложе.

Ну что глупцам душа или талант!

Ощиплют под чистую, как цыпленка,

Начнут шипеть – Известный музыкант,

И вдруг нашел почти наивный бант,

Лет двадцать пять… практически девчонка…

Но разве чувство не бывает свято?

И надо ль биться с яркою мечтой?

Ведь были же и классики когда-то,

Был Паганини в пламени заката,

Был Верди. Были Тютчев и Толстой.

А впрочем, нет, не в этом даже дело,

И что такое этажи из лжи

И всяческие в мире рубежи

Пред этим взглядом радостным и смелым!

Ведь если тут не пошлость и не зло

И главный смысл не в хмеле вожделений,

А если ей и впрямь его тепло

Дороже всех на свете поклонений?!

И если рвется в трубке телефонной:

– Люблю, люблю! Без памяти! Навек!

Люблю несокрушимо и бездонно! —

И снова горячо и восхищенно:

– Вы самый, самый лучший человек!

Так как решить все «надо» и «не надо»!

И как душе встревоженной помочь?

И что важней: житейские преграды

Иль этот голос, рвущийся сквозь ночь?

Кидая в ночь голубоватый свет,

Горит вдали последняя звезда,

Наверно, завтра он ответит «нет»,

Но нынче, взяв подаренный портрет,

Он по-секрету тихо скажет «да»!

1984

Они студентами были…

Они студентами были.

Они друг друга любили.

Комната в восемь метров – чем не семейный дом?!

Готовясь порой к зачетам,

Над книгою или блокнотом

Нередко до поздней ночи сидели они вдвоем.

Она легко уставала,

И, если вдруг засыпала,

Он мыл под краном посуду и комнату подметал,

Потом, не шуметь стараясь

И взглядов косых стесняясь,

Тайком за закрытой дверью белье по ночам стирал.

Но кто соседок обманет,

Тот магом, пожалуй, станет.

Жужжал над кастрюльным паром их дружный

осиный рой,

Ее называли «лентяйкой»,

Его – ехидно – «хозяйкой»,

Вздыхали, что парень – тряпка и у жены под пятой.

Нередко вот так часами

Трескучими голосами

Могли судачить соседки, шинкуя лук и морковь.

И хоть за любовь стояли,

Но вряд ли они понимали,

Что, может, такой и бывает истинная любовь!

Они инженерами стали.

Шли годы без ссор и печали.

Но счастье – капризная штука, нестойко порой, как дым.

После собранья, в субботу,

Вернувшись домой с работы,

Жену он застал однажды целующейся с другим.

Нет в мире острее боли.

Умер бы лучше, что ли!

С минуту в дверях стоял он, уставя в пространство взгляд.

Не выслушал объяснений,

Не стал выяснять отношений,

Не взял ни рубля, ни рубахи, а молча шагнул назад…

С неделю кухня гудела:

«Скажите, какой Отелло!

Ну целовалась, ошиблась… Немного взыграла кровь.

А он не простил – слыхали?»

Мещане! Они и не знали,

Что, может, такой и бывает истинная любовь!

1960

Трусиха

Шар луны под звездным абажуром

Озарял уснувший городок.

Шли, смеясь, по набережной хмурой

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – хрупкий стебелек.

Видно, распалясь от разговора,

Парень между прочим рассказал,

Как однажды в бурю ради спора

Он морской залив переплывал.

Как боролся с дьявольским теченьем,

Как швыряла молнии гроза.

И она смотрела с восхищеньем

В смелые, горячие глаза…

А потом, вздохнув, сказала тихо:

– Я бы там от страху умерла.

Знаешь, я ужасная трусиха,

Ни за что б в грозу не поплыла!

Парень улыбнулся снисходительно,

Притянул девчонку не спеша

И сказал: – Ты просто восхитительна,

Ах ты, воробьиная душа!

Подбородок пальцем ей приподнял

И поцеловал. Качался мост,

Ветер пел… И для нее сегодня

Мир был сплошь из музыки и звезд!

Так в ночи по набережной хмурой

Шли вдвоем сквозь спящий городок

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – хрупкий стебелек.

А когда, пройдя полоску света,

В тень акаций дремлющих вошли,

Два плечистых темных силуэта

Выросли вдруг как из-под земли.

Первый хрипло буркнул: – Стоп, цыпленки!

Путь закрыт, и никаких гвоздей!

Кольца, серьги, часики, деньжонки —

Все, что есть, на бочку, и живей!

А второй, пуская дым в усы,

Наблюдал, как, от волненья бурый,

Парень со спортивною фигурой

Стал, спеша, отстегивать часы.

И, довольный, видимо, успехом,

Рыжеусый хмыкнул: – Эй, коза!

Что надулась?! – И берет со смехом

Натянул девчонке на глаза.

Дальше было все, как взрыв гранаты:

Девушка беретик сорвала

И словами: – Мразь! Фашист проклятый! —

Как огнем, детину обожгла.

– Наглостью пугаешь?! Врешь, подонок!

Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь! —

Голос рвется, яростен и звонок:

– Нож в кармане? Мне плевать на нож!

За убийство «стенка» ожидает.

Ну а коль от раны упаду,

То запомни: выживу, узнаю!

Где б ты ни был – все равно найду!

И глаза в глаза взглянула твердо.

Тот смешался: – Ладно… Тише, гром… —

А второй промямлил: – Ну их к черту! —

И фигуры скрылись за углом.

Лунный диск, на млечную дорогу

Выбравшись, шагал наискосок

И смотрел задумчиво и строго

Сверху вниз на спящий городок,

Где без слов по набережной хмурой

Шли, чуть слышно гравием шурша.

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – «слабая натура»,

«Трус» и «воробьиная душа».

1963

«Сатана»

Ей было двенадцать, тринадцать – ему,

Им бы дружить всегда.

Но люди понять не могли, почему

Такая у них вражда?!

Он звал ее «бомбою» и весной

Обстреливал снегом талым.

Она в ответ его – «сатаной»,

«Скелетом» и «зубоскалом».

Когда он стекло мячом разбивал,

Она его уличала.

А он ей на косы жуков сажал,

Совал ей лягушек и хохотал,

Когда она верещала.

Ей было пятнадцать, шестнадцать – ему,

Но он не менялся никак.

И все уже знали давно, почему

Он ей не сосед, а враг.

Он «бомбой» ее по-прежнему звал,

Вгонял насмешками в дрожь

И только снегом уже не швырял

И диких не корчил рож.

Выйдет порой из подъезда она,

Привычно глянет на крышу,

Где свист, где турманов кружит волна,

И даже сморщится: – У, сатана!

Как я тебя ненавижу!

А если праздник приходит в дом,

Она нет-нет и шепнет за столом:

– Ах, как это славно, право, что он

К нам в гости не приглашен!

И мама, ставя на стол пироги,

Скажет дочке своей:

– Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,

Зачем нам твои враги!

Ей – девятнадцать. Двадцать – ему.

Они студенты уже.

Но тот же холод на их этаже.

Недругам мир ни к чему.

Теперь он «бомбой» ее не звал,

Не корчил, как в детстве, рожи.

А «тетей Химией» величал

И «тетей Колбою» тоже.

Она же, гневом своим полна,

Привычкам не изменяла

И так же сердилась: – У, сатана! —

И так же его презирала.

Был вечер, и пахло в садах весной.

Дрожала звезда, мигая…

Шел паренек с девчонкой одной,

Домой ее провожая.

Он не был с ней даже знаком почти,

Просто шумел карнавал,

Просто было им по пути,

Девчонка боялась домой идти,

И он ее провожал.

Потом, когда в полночь взошла луна,

Свистя, возвращался назад.

И вдруг возле дома: – Стой, сатана!

Стой, тебе говорят!

Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?!

Значит, встречаешься с ней?!

С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!

Не смей! Ты слышишь? Не смей!

Даже не спрашивай почему! —

Сердито шагнула ближе

И вдруг, заплакав, прижалась к нему:

– Мой! Не отдам, не отдам никому.

Как я тебя ненавижу!

1964

Стихи о маленькой зеленщице

С утра, в рассветном пожаре,

В грохоте шумной столицы.

Стоит на Тверском бульваре

Маленькая зеленщица.

Еще полудетское личико,

Халат, паучок-булавка.

Стоит она на кирпичиках,

Чтоб доставать до прилавка.

Слева – лимоны, финики,

Бананы горою круто.

Справа – учебник физики

За первый курс института.

Сияют фрукты восточные

Своей пестротою сочной.

Фрукты – покуда – очные,

А институт – заочный.

В пальцах мелькает сдача,

В мозгу же закон Ньютона,

А в сердце – солнечный зайчик

Прыгает окрыленно.

Кружит слова и лица

Шумный водоворот,

А солнце в груди стучится:

«Придет он! Придет, придет!»

Летним зноем поджарен,

С ямками на щеках,

Смешной угловатый парень

В больших роговых очках.

Щурясь, нагнется низко,

Щелкнет пальцем арбуз:

– Давайте менять редиску

На мой многодумный картуз?

Смеется, словно мальчишка,

Как лупы, очки блестят,

И вечно горой из-под мышки

Толстенные книги торчат.

И вряд ли когда-нибудь знал он,

Что, сердцем летя ему вслед,

Она бы весь мир променяла

На взгляд его и привет.

Почти что с ним незнакома,

Она, мечтая о нем,

Звала его Астрономом,