Нюрнбергский дневник - Густав Гилберт

Позже Геринг заметил: — Знаете, а Гесс ненормален. Может, память к нему и вернулась, ладно, но он до сих пор одержим манией преследования. Он все время говорит о какой-то там машине, которая встроена под полом его камеры, чтобы своим гулом довести его до сумасшествия. Я сказал ему, что я слышу такой шум и у себя в камере. А он продолжает стоять на своем. Я даже всего и не припомню, что он болтает… Выходит — если кофе слишком горяч, он считает, что его хотят ошпарить, если остыл — значит, специально действуют ему на нервы. Хотя вообще-то он такого не говорил, но все равно нечто подобное приходилось от него слышать!

— Трудновато вам приходится поддерживать всю вашу группировку в постоянной боеготовности? — как бы между прочим заметил я.

— Да, приходится следить даже за тем, чтобы они друг другу глотки не перегрызли.

— Ну, что касается доказательств, то материал собран убийственный, вы не находите?

Геринг ушел от прямого ответа:

— Разумеется, не дело обвинителя подыскивать для нас оправдание. Это уж наша забота. Но есть много такого, что они сознательно игнорируют — например, то, как способен видоизмениться приказ, миновав всю исполнительную цепочку. Как уполномоченный по вопросам выполнения четырехлетнего плана я, к примеру, распорядился, чтобы оплата труда иностранных рабочих ничем не отличалась бы от оплаты труда немецких рабочих, но обязал взимать с иностранных рабочих больший налог. И министерство финансов издает соответствующую директиву, эта директива направляется потом в министерство труда… в конце концов, выходит так, что иностранные рабочие выплачивают чуть ли не три четверти своей зарплаты в виде налогов. Я и возразил, что, мол, не должны же иностранные рабочие умирать с голоду.

Я молчал, и Геринг понимал, что уходит от прямого ответа на мой вопрос. Наконец, он все же удосужился ответить мне:

— Я пока что не в состоянии все это оценить. Неужели вы полагаете, что я мог бы всерьез принять того, кто пришел бы однажды ко мне и рассказал о живых людях вместо подопытных кроликов, которых доводили до переохлаждения? Или о том, как людей заставляли рыть для себя могилы, в которые потом их бросали тысячами? Я бы сказал ему: «Отвяжись со своим бредом!»

Он разыграл этот диалог настолько убедительно, что я невольно спросил себя, не имел ли он место в действительности.

— Это просто слишком уж невероятно, чтобы поверить! Если отнять несколько нулей от тех цифр, что приводились в передачах зарубежных радиостанций, тогда, вероятно, в это еще можно было поверить. Но — Бог мой! — это же проклятье какое-то! Такого просто не могло быть. И я просто отметал все — как вражескую пропаганду.

Здесь Геринга призвал к себе его защитник.

Вечером капеллан Тереке рассказал мне, что Геринг высказал пожелание участвовать в богослужении, чтобы угодить капеллану.

— Понимаете, если я, как старший группы, появлюсь в часовне, остальные тоже последуют моему примеру.

Камера Франка. В дополнение к разговорам Франка самого с собой: «Сколько же лет нам — сколько лет Европе — сколько лет Германии… Знаете, а варварство, по-видимому, отличительная черта немца. Иначе откуда бы взялись эти приспешники Гиммлера, готовые выполнить любой его приказ? И потом, меня приводит в ужас мысль, что, возможно, Гитлер представлял собой лишь некую промежуточную ступень в развитии нового, антигуманного типа, обреченного на саморазрушение. С Европой покончено. А Гитлер заявил: «Война начнется еще при моей жизни». Вот так — один безумец — и миллион отправлены на тот свет!.. Смерть — самая милостивая форма жизни. Я абсолютно свыкся с этой мыслью».

Затем Франк обратился к доказательствам, предъявленным в течение последних дней, свидетельствующих о том, как Чемберлен, Даладье, Рузвельт и Папа Римский убеждали Гитлера не нападать на Польшу. «Нет такого человеческого существа, которого бы эти послания оставили равнодушным. Как с точки зрения психологии вы можете объяснить такую степень бесчувственности? Можно ли вообще говорить о таком человеке, как способном на какие-то человеческие чувства? Что же это за напасть для Германии! Что за напасть для целого мира! И они еще называют его топко чувствующим. Да любой тонко чувствующий человек никогда бы не остался равнодушным к подобным увещеваниям. Освальд Шпенглер сказал мне в 1933 году: «Все продлится 10 лет — и против Германии встанет фронт, а потом Германия, стоявшая во главе подъема западной цивилизации, станет провозвестником заката этой цивилизации». Далее Франк утверждал, что Освальд Шпенглер, Рихард Штраус, Макс Вебер и другие немецкие интеллектуалы были его добрыми друзьями. «Воспоминания о них я возьму с собой в могилу».

В завершение нашей беседы Франк снова вернулся к теме своей личной виновности: «Всех нас погубил яд тщеславия, всех, и меня в том числе. Не передавайте мои слова остальным. Я сам скажу об этом на процессе, только по-другому».

Камера Риббентропа. Риббентроп вернулся к теме, больше всего его волновавшей — к отягчающим его вину доказательствам, приведенным в течение двух последних недель. Его беспокоили показания Лахузена, который процитировал его резкие антисемитские высказывания в поддержку проводимой Гитлером политики.

— Что касается этого еврейского вопроса, то я никогда бы не смог произнести того, что он мне приписывает — в первые годы я даже пытался сблизить евреев из других стран с Гитлером. Лично я всегда считал антисемитскую политику безумием. Разумеется, на людях я был вынужден всегда и во веем поддерживать Гитлера. Но подобные утверждения — это исключено. Разумеется, я отношусь к числу самых верных его соратников. Такое вам понять нелегко. Фюрер представлял собой невероятно притягательную личность. Осмыслить это невозможно, то есть это надо почувствовать самому. Знаете, даже теперь, семь месяцев спустя после его гибели мне так и не удается окончательно избавиться от его влияния. Не было человека, которого ему бы не удалось околдовать. Даже если самые известные представители интеллектуальной элиты собирались на дискуссии, они без всякого преувеличения на какое-то время переставали существовать, осенённые этой духовной силой личности Гитлера. Даже на переговорах перед заключением Мюнхенского соглашения и Даладье, и Чемберлен не устояли перед его обаянием.

— На самом деле?

— Да, конечно, — я сам был тому свидетелем.

Риббентроп поведал мне затем, что, вероятнее всего, решения о проведении в жизнь тех или иных мер антисемитского характера принимались им под влиянием Гиммлера и Геббельса.

— Знаете, в последние два года стало невозможно даже заговорить на эту тему с Гитлером. Я рассказывал вам, как меня в 1944 году поставили в известность о том, что творилось в Майданеке и как он ответил мне, что это, дескать, вас не касается — это касается лишь его самого и Гиммлера.

— Неужели всего этого мало, чтобы доказать всему миру, что он — отпетый головорез?

Риббентроп покачал головой и невольно воздел вверх руки — жест беспомощности. После тягостной паузы он не совсем внятно пробормотал:

— Этот массовый психоз не пощадил никого из нас — так мне сказал мой адвокат.

Утреннее заседание.

М-р Олдермен на основании документов представил доказательства, что решение о развязывании агрессивной войны против России было принято не позднее 18 декабря 1940 года и получило кодовое название «Операция Барбаросса» Директива Гитлера гласила: «Германский вермахт должен быть готов к тому; чтобы еще до завершения войны с Англией в результате непродолжительной кампании сокрушить Советскую Россию… Подготовку, которая потребует значительного времени — если ничего не изменится, — следует начать уже сейчас и завершить до 15 мая 1941 года… На соблюдение необходимых мер секретности разработки плана нападения следует обратить особое внимание».

Вышеупомянутая директива была подписана лично Гитлером, а также Кейтелем и Йодлем. Другой документ послужил доказательством участия в планировании этой операции в течение последующих месяцев Редера и Геринга. Даже расовый теоретик усмотрел возможность для воплощения своих тезисов в жизнь. За два месяца до нападения им были разработаны свои собственные планы, согласно которым оккупированные территории России должны были стать жизненным пространством для немцев. Именно он назначил себя имперским комиссаром для осуществления централизованного контроля над восточными областями.

Обеденный перерыв. Когда обвиняемые уже стали собираться в столовую, Розенберг, обратившись ко мне, заметил:

— Вот подождите — пройдет 20 лет, и вам придется заниматься тем же! Вам от этой проблемы не уйти!

Встав в очередь, Фриче затронул тему переселения в восточных областях: