Каббала - Артур Уэйт

Прошло уже много лет с тех пор, как этот труд вышел в свет, но с самого момента выхода она не была принята в оккультистских кругах Парижа, где на все до сих пор смотрят глазами Элифаса Леви и видят лишь картинки на эту тему, вызываемые волшебной палочкой этого кудесника. Лишь двадцать два года спустя во Франции появилось новое важное исследование под названием La Kabbale Juif Поля Вийо6, сразу же вызвавшее всеобщий интерес. Свою вторую книгу об Израиле и его Тайном Учении я опубликовал еще в 1914 г. и от изысканий в этой области перешел в более высокие сферы мистики, когда Вийо заставил меня на некоторое время вернуться на былые стези научного исследования, напомнив мне о несчетных вещах и пролив новый свет, пока я был в своих странствиях. Должен признаться, он доставил мне некоторое удовольствие, которое можно было бы назвать злорадством, стоило мне подумать о парижских ecoles esoteriques, об их слепой вере в Элифаса Леви, этого grand cabbaliste, о его вопиющих Mysteries de la Kabbale, о великолепном докторе Папюсе, который прилизал эти Тайны, украсив их оборочками и рюшами незабвенной миссис Браунинг и ее Aurora Leigh; но последнего из всех, Шато (Chateau), который «разоблачил» латинские пассажи из Kabbala Denudata Розенрота и, переоблачив их во французские обновки, прослыл «переводчиком» всего Зогара. К вящему смущению всей этой братии, наконец в их двери в первый раз постучал тот, кто облечен властью и знамениями и готов изгнать торговцев товара с гнильцой вон из пределов Каббалистического Храма. Les ecoles отослали Карппа в Ковентри, и я предвижу, что Вийо предстоит не без удовольствия засвидетельствовать заговор молчания по отношению к себе, который ожидает его и с этой стороны.

Невозможно в краткой заметке изложить адекватно или хотя бы дать нечто похожее на описание столь большого труда: я вынужден ограничиться лишь замечаниями по тому или иному поводу, хотя и это крайне сложно, поскольку поневоле меня тянет на проблемы, которые мне ближе, тропы, по которым уже приходилось хаживать, и я здесь не беспристрастный свидетель. Начальная общая глава о еврейской мистике полна подобными искушениями, во второй же рассматривается вопрос о так называемых предтечах Каббалы и роли, скажем, Ибн Гвироля, одного из них. Хотелось бы более подробно сравнить то, что сказано о нем с этой точки зрения, с исследованием Исаака Майера, вышедшим уже сравнительно давно в Америке. Но мои читатели могут и сами это сделать, тем более что глава о Сефер Йецире у Вийо все это отодвигает в сторону: она достаточно репрезентативна, хотя в ней немало того, что по праву можно было бы назвать новым. Те, кто знаком с переводом Кнута Стенринга с моей вводной статьей, найдут его в данном случае весьма полезным. Вывод Вийо – что Сефер Йецира не «предисловие» к Сефер ха-Зогар, но что оба памятника принадлежат одной традиции, первая более эксплицитная, чем вторая, и представляет как бы некое краткое суммирование опроделенных каббалистических тем, «особенно Божественного Откровения, осмысляемого в форме символического письма, и эманации и космической эволюции, созерцаемой с мистической, а также с естественной точки зрения и развиваемой с целью выявления гармонической аналогии». Предполагаемое авторство рабби Элиши бен Абуйи отвергается – pace Роберта Эйслера – с насмешливой ссылкой, в которой опровергается гипотеза Эпштейна, где трактат рассматривается как назидание для юношества.

Древность Зогара рассматривается в длинном эксурсе, где дается строгий анализ слабых мест в аргументации противников его древности, от которых автор не оставляет камня на камне. Эти аргументы рассматриваются последовательно и всесторонне, во всем разнообразии, как излагают их один за другим их сторонники, от времени введения огласовки, о чем, как вы помните, упоминается в Зогаре, до более древних времен первых сообщений об Эйн-Соф и сфирот. Далее излагается история рабби Ицхака из Акко и о том поиске великого текста, который он предпринял, как это рассказано в моей книге, и с теми же результатами. Вийо, как и некоторые другие исследователи, в том числе профессор Шиллер-Шинесси, приходит к выводу, что Зогар не является фальсификацией рабби Моше де Леона; что это сборник различных текстов, созданных в разное время; что аргументы, опровергающие это, неубедительны; что Зогар представляет древнюю традицию, школу и является «аутентичным выражением» древнееврейской мудрости, несмотря на «интерполяции, лакуны и изменения» в том его виде, в котором он дошел до нас, что объясняется следствием длительного развития. Вийо идет дальше, цитируя примеры из творений рабби Моше де Леона, в подлинности которых нет сомнения, что не может не смутить сторонников его авторства. Что касается французской версии Зогара Де Поли, ему известно об имеющихся там пропусках, на некоторые из которых он, по крайней мере, указывает. Несмотря на это, его критический очерк посвящается с любовью и благодарностью Эмилю Лафюма-Жиро, чей подвижнический труд редактора дал нам французский Зогар после смерти его переводчика. Мало того, один из самых пространных из приводимых им отрывков из Зогара7, это перевод Де Поли, хотя в остальных случаях он предпочитает давать собственные переводы.

Я остановился на вещах, отношение к которым нового исследователя явно небезынтересно читателям. В остальном Вийо вводит в свою книгу очерки о доктрине сфирот; об отношении Каббалы к пантеизму; о Шхине Пребывающей Славы и Метатроне, Ангеле Присутствия; о мессианской теософии, преимущественно излагая положения зогарической школы, возникшие на его почве сект, движения Шабтая Цви и крайностей позднего хасидизма. Глава о влияии Каббалы на ранних ее иследователей-христиан напоминает мои монографии, хотя я опустил ряд имен, что оказалось для меня не без последствий: написанные ими труды до сих пор пылятся на моих полках. Любопытный и довольно обширный материал посвящен теме Каббалы и масонству. Для Банамозага и некоторых других «масонская теология», как напыщенно ее называют, по уверениям автора, идентична тайной традиции Израиля. По этой теме приводятся высказывания личностей, заслуживающих уважение, и шутов гороховых, впрочем не без намеков на некоторое различие между ними, и, что более важно, если не самоочевидно, на тот факт, что сия пресловутая теология, в конце концов, peu de chose*. Вийо не дает читателю скучать и от души пичкает его всеми этими благоглупостями и чепухой; но сам он, судя по всему, явно не масон, к этой стороне дела он относится не очень серьезно и умудряется упустить суть всего соответствия, в той мере, в какой она все же существует и насколько я сам пытался выявить его здесь и в других работах. Вместе с тем он упускает еще одну возможность развлечься по причине незнания Высоких Ступеней их ритуалов и их Устава, в которых они возводят свое происхождение к Каббале.

Книги написаны в весьма вольном стиле, хотя это не значит, будто автор все время уклоняется от главных проблем, но обращается он с ними действительно весьма своеобразно и не торопится переходить к следующей теме, пока не исчерпает все возможности рассмотреть предмет со всех сторон. Можно, впрочем, сказать, что тема, в сущности, одна – это зогарическая Каббала, хотя у читателя складывается впечатление, как это, безусловно, и замыслено, будто лучшее свидетельство эпохи тайной традиции, которую, собственно, и означает вошедшее в язык еврейское слово «Каббала», – это milieu, среда, атмосфера, в которой суждено было родиться самому христианству и в которой оно произрастало вначале. Космическая материя и туманности, так сказать, которые кристаллизовались в основном каббалистическом тексте – это многовековая история теософской мысли Израиля в Палестине, в Вавилоне и в выдающемся месте встречи жизни и мысли, Александрии.

Не складывается впечатление, будто Вийо сам сын Израиля, и, хотя он пишет с увлечением и явным знанием дела, едва ли он и из Сынов Учения. Свой труд он точно охарактеризовал в подзаголовке: это критический этюд. Таким он и открывается нам; но я не нашел подтверждений его личной причастности глубинной жизни традиции. Объект его созерцания Шхина, предстающая перед нами как Дева Израиля в Зогаре, доказательство этому: сделано это добротно и не без симпатии; но от начала и до конца это критическая позиция просвещенного критика. О зогарическом учении о полах он пишет мало, а что в этих положениях таится нечто глубокое, ему не приходит в голову. Весь его труд – это исследование того, что окружает главное, но не само главное. Вот почему в глаза бросается его явная эрудированность, но не оставляет чувство, что не хватает чего-то важного, а именно живого духа того явления, которое он пытается раскрыть перед нами.

Что касается Германии, то, по некоторым данным, там носятся с планами издать, в частности, переводы Бахира и Сефер Йециры, но мне не доводилось слышать о капитальном научном труде по корпусу еврейской мистической литературы или его наиболее репрезентативным текстам. Остается добавить, что еврейские исследования в Англии почти совсем не охватывали тему Каббалы: еще пятнадцать лет назад доктор Дж. Абельсон говорил, что «трудов на английском, к сожалению, очень мало», и это заявление можно повторить и сегодня. Есть, правда, его собственное обширное исследование, называющееся «Имманентность Бога в раввинической литературе»; оно вышло в 1912 г., там можно ознакомиться с учением о Шхине, значением Мемры и раввинской теософией Слова. Через год после появления труда Абельсона вышла небольшая книжка о еврейской мистике, где есть главы о Сефер Йецире (датируемой, как можно понять, VI в.), Зогаре, десяти сфирот и о душе в человеке. В ней со всей убедительностью доказывается, что Зогар значительно позднее II в. и что многое в нем развивает учения, «воплощенные в Талмуде и мидрашим»; но что он «едва ли мог быть создан одним автором и в один исторический период».