Вампир Лестат - Энн Райс

И вдруг его обуяла и лишила разума невыносимая жажда. Вытянув руки, словно когтистые звериные лапы, и обнажив клыки, он коброй бросился на шею Энкилу.

Все произошло точно так, как описывал мне Старейший: Энкил поднял руку, и черный демон отлетел в дальний конец комнаты, ударившись спиной о пол. А рука Энкила тут же вернулась в прежнее положение.

Увидев, что несчастный плачет, я испытал еще более жгучий стыд. Он был слишком слаб, чтобы добыть жертву для себя или своих подопечных. А я подговорил его на этот поступок из чистого любопытства. Мрачность и убогость, которые нас окружали, скрипящий под ногами песок, отвратительный запах горящего факела и вид спаленного солнцем бедняги, всхлипывающего в углу, совершенно выбили меня из равновесия.

– Что ж, тогда напейся моей крови, – сказал я, содрогаясь при одном виде его торчащих клыков и протянутых ко мне рук.

Однако ничем другим помочь ему я не мог.

Глава 12

После того как все закончилось, я приказал черному демону никого не пускать в склеп. Хотя я не представлял себе, каким образом он может удержать кого-нибудь и не позволить войти, я отдал ему свои распоряжения с самым важным видом и поспешил прочь.

Вернувшись обратно в Александрию, я направился в магазин, торгующий предметами древности, и украл два великолепно расписанных и украшенных золотыми пластинами саркофага, а вдобавок прихватил значительное количество полотняных бинтов, в какие заворачивали мумии. Со всем этим я снова помчался в пустыню и спустился в склеп.

Трудно сказать, чего в тот момент было во мне больше – смелости или страха.

Как это часто бывает, когда мы отдаем свою кровь или берем ее от нам подобных, пока обожженный демон насыщался, перед моими глазами возникали разного рода видения. То, что я мысленно видел, было связано с Египтом, с его историей, и свидетельствовало о том, что за четыре тысячи лет в языке, религии и искусстве Египта почти не произошло изменений. Впервые мне было понятно все, что я видел, и я проникся огромной симпатией и любовью к Матери и Отцу– как к реликвиям этой страны, не менее значительным, чем ее пирамиды. Эти видения еще больше разожгли мой интерес и превратили его в нечто сродни преданности и благоговению.

Должен признаться все же, что я в любом случае похитил бы Мать и Отца – только ради того, чтобы выжить.

Под впечатлением от приобретенных мною новых знаний и неведомого мне прежде чувства возвышенной любви к Акаше и Энкилу я приблизился к ним, чтобы уложить обоих в саркофаги. Я был уверен, что Акаша позволит мне сделать это, и в то же время сознавал, что Энкил способен одним ударом размозжить мне голову.

Однако Энкил, так же как и Акаша, подчинился мне без какого бы то ни было сопротивления. Они позволили мне обернуть их бинтами и уложить в деревянные саркофаги, имеющие форму тел и украшенные изображениями совершенно других лиц и длинными иероглифическими надписями, обращенными к мертвым. Они позволили мне взять их с собой в Александрию.

Держа под каждой рукой по саркофагу, я вышел из склепа, оставив там обеспокоенного и взволнованного демона.

Из чувства уважения и желания сделать все, как подобает, едва добравшись до города, я нанял людей и велел им со всей осторожностью доставить саркофаги в мой дом. Потом я спрятал их в саду глубоко под землей, все время объясняя вслух Акаше и Энкилу, что им не придется провести в земле много времени.

Когда настала следующая ночь, мысль о том, что мне придется оставить их одних, привела меня в ужас. Поэтому я охотился совсем рядом с домом, в нескольких ярдах от калитки сада. Потом я послал рабов, приказав им нанять для меня лошадей и повозку и готовиться к путешествию вдоль берега до Антиохии, города на реке Оронт – этот город я хорошо знал и любил, к тому же мне казалось, что там все мы будем в полной безопасности.

Как я и опасался, вскоре в моем доме появился Старейший. Я ждал его, сидя в полутемной комнате на кушетке в позе истинного римлянина. Возле меня горела лампа, а рядом лежала копия какой-то поэмы на латинском языке. Я боялся, что он почувствует близкое присутствие Акаши и Энкила, а потому намеренно мысленно посылал ему лживые видения – как будто я спрятал их в самой большой пирамиде.

Перед глазами все еще вставали картины Древнего Египта, пришедшие ко мне от обожженного демона. Я видел перед собой страну, в которой законы и верования почти не изменялись с давних времен, страну, которая имела рисуночное письмо, пирамиды и мифы об Осирисе и Исиде еще в те далекие века, когда Греция пребывала во тьме, а Рим даже не существовал. Я видел великие разливы Нила, горы по обоим берегам реки, ограждавшие долину. Теперь я воспринимал ту эпоху совсем по-другому и смотрел на все иными глазами. И дело было не только в том, что образы были навеяны мне древним существом, но и в том, что я успел увидеть в Египте и узнать о нем за последнее время, в моем ощущении, что именно здесь лежит начало всех начал, возникшем у меня после множества прочитанных книг задолго до того, как я стал одним из сыновей Матери и Отца, которых намеревался сейчас увезти отсюда.

– Почему ты решил, что мы доверим их тебе? – с порога задал вопрос Старейший.

Одетый в короткую полотняную юбку, он обошел мою маленькую комнату. Блестящая кожа его лысого черепа и округлого лица и глаза навыкате отражали свет лампы.

– Как ты осмелился похитить Мать и Отца?! – продолжал он. – Что ты с ними сделал?!

– Это ты оставил их под палящими лучами солнца, – ответил я. – Это ты пытался их уничтожить. Ты был тем, кто не верил древним легендам. Тебе было поручено заботиться о Матери и Отце, оберегать их, и ты мне солгал. Ты стал виновником смерти множества нам подобных по всему миру, и ты мне солгал.

Он был совершенно ошеломлен. Он считал меня зазнавшимся гордецом и наглецом. Ну и что из этого? Да, он обладал возможностью превратить меня в пепел, точно так же как пытался сделать это с Матерью и Отцом. Но ведь она пришла ко мне! Именно ко мне!

– Я не знал, что может произойти, – заговорил он, крепко сцепив пальцы. От напряжения на лбу его вздулись вены. Он старался запугать меня и выглядел сейчас как огромный нубиец с голым черепом. – Клянусь тебе всем, что для меня свято, я понятия не имел, что может случиться. Тебе не понять, каково это – год за годом, десятилетие за десятилетием, век за веком охранять их, заботиться о них и знать, что они могут говорить, могут двигаться, но не делают ни того ни другого!

Я не испытывал к нему симпатии. Для меня он был не более чем загадочной фигурой, стоящей посреди комнаты и обрушивающей на меня жалобы на свои немыслимые муки. О каком сострадании могла идти речь?