Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи - Михаил Лобанов

Вчерашний барабанщик монопольной в стране Коммунистической партии, А. Яковлев заявляет ныне, что он всегда был сторонником многопартийности, а в последнее время великодушно согласился на двухпартийную систему (как в Америке). И много других откровений узнаем мы от «главного архитектора перестройки», вроде исповедуемой в прошлом (кем?) двойной-тройной морали, итога всякой революции («Революции готовят романтики, делают их фанатики, а плодами пользуются негодяи») и т. д. Мы потому так подробно остановились на идеологических превращениях А. Яковлева, что в нем, как в «главном архитекторе перестройки», наиболее характерно отразился тот «сталинизм», который в течение десятилетий служил средством паразитирования, мимикрии, а с резким общественным поворотом обратился в предмет ненависти к сталинизму, как воплощению государственности.

Сорок с лишним лет прошло со времени смерти Сталина, а споры о нем, борьба вокруг его имени, вокруг самого понятия «сталинизм» не прекращается. «Сталинизм» в том его варианте, который представлен выше в лице А. Яковлева, имеет отношение скорее к шкурнически-иезуитской тактике политиканов, чем к самой сути явления. Но существует и тот истинный сталинизм, с которым связана судьба миллионов людей, живших, боровшихся, страдавших в эпоху, неповторимую по драматичности, напряженности народного духа, по массовой самоотверженности, можно сказать, по общности судьбы. Сейчас с разрушением нашего государства мы с особенной остротой понимаем, что без государства нет и народа (еще Н. Карамзин в своей «Истории Государства Российского» писал, что судьба самого русского языка «зависит от судьбы Государства»). И сталинизм для десятков миллионов людей, страдающих ныне от разгула преступности, экономического разбоя, разграбления народных богатств, беспредела во всех областях жизни — сталинизм для народа в его нынешнем состоянии — это, прежде всего, сильное государство, способное навести порядок.

Либеральные, троцкистского толка критики сводят сталинизм к голому тоталитаризму, к подавлению «прав человека» (как будто нет тоталитаризма в Америке, где всеохватывающий контроль над личностью не имеет равных в мире или как будто процветают «права человека» в нынешней «демократической» России с невиданным ограблением вкладов, обреченностью людей на голодную смерть, с расправами над демонстрантами, расстрелом мирных людей у Дома Советов и т. д. и т. д.). Сводят сталинизм и к «зловещей» личности Сталина, хотя, по многим воспоминаниям, было в нем и то, что придавало ему обаяние. Удивительно, но он умел личное, даже и глубоко задевавшее его, отделить от государственного. Как в разговоре со мной метко заметил известный литературовед, историк Вадим Кожинов (и об этом же он писал): «Сталин даже не разделался с растлителем своей дочери, как это сделал бы кавказец». Сорокалетний сценарист довоенных фильмов о Ленине Каплер во время войны затеял «любовный роман» с шестнадцатилетней дочерью Сталина Светланой, просвещая ее по части пикантных американских фильмов и прочего прочего. Любовник поплатился ссылкой, где вполне благоденствовал на правах «деятеля культуры» (и это было время Сталинградской битвы). Кто знает, не извращена ли была после происшедшего вся дальнейшая жизнь молодой женщины, пошедшей по рукам все новых «поклонников», временных мужей, что во взаимоотношениях с отцом отозвалось обоюдным отчуждением. В журнале «Наш современник» (2007, № 9) опубликована статья Станислава Куняева «Лейтенанты и маркитанты», в которой помимо всего другого характерного для последних приводится и такая история. Стихописец Давид Самойлов (Дэзик Кауфман), добившись близости упомянутой Светланы, по телефону в циничной форме сообщает об этом своему кровному другу, грязно смакуя, как тем самым через неё он и этот его друг отомстили Сталину. И вот на «творческом вечере» Дэзика (так он и сам называл себя) в огромном зале разыгрался некий пурим в честь новоявленного национального мстителя в духе библейской Эсфири. Жуть берет, когда читаешь и видишь, в какое неистовство приходит зал от вскрика небезызвестного публичного лицедея-«остроумца»: «дочь какого же генералиссимуса соблазнил наш Дэзик». И кто же вызывает в этом племени такую неудержимую ненависть, беснование? Тот, кому еврейство обязано существованием своего государства, спасением от гитлеровского истребления.

И можно только поражаться великодушию этого великого человека. Модный в еврейских кругах физик Ландау в проклинаемый «демократами» 1938 год в возрасте тридцати лет был арестован как автор листовки, призывающей к свержению Сталина — «фашистского диктатора», «сталинского фашизма», к «решительной борьбе против сталинского и гитлеровского режима», против «сталинских палачей, способных только выдумывать нелепые судебные процессы о несуществующих заговорах» и т. д. Молодой ученый призывал «организовываться», «вступать в антифашистскую Рабочую партию и налаживать подпольную технику» и т. д. (Подлинство авторства Ландау в составлении этой листовки не подвергалось сомнению даже в девяностые годы минувшего столетия, «Известия ЦК КПСС», № 3, 1991). Молодого физика, не такого уж чудака-теоретика, призывавшего «сбросить фашистскую диктатуру Сталина», — Иосиф Виссарионович нашел возможным пощадить, отдав его на поруки академику Капице (хлопотавшему за него).

В «Записках епископа» митрополита Вениамина (Федченкова) (изд. Воскресение, СПб., 2002), который в Гражданскую войну возглавлял военное духовенство Армии генерала Врангеля на юге России, а впоследствии вернулся на Родину — есть такой эпизод «О Сталине»:

«В 1945 году, когда я был вызван из Америки на коронование («настолование») Патриарха Алексия, заехал я в Воскресенский храм в Сокольниках. Поклонился Иверской… и оттуда — на противоположную сторону, поехал на машине в Донской монастырь на могилу Патриарха Тихона. Сопровождал меня бывший келейник Патриарха Сергия (теперь наместник Троице-Сергиевой Лавры) архимандрит Иоанн.

Шел слякотный снег.

Я попросил его рассказать что-нибудь о Патриархе Сергии.

Между прочим он сообщил следующее. И. В. Сталин принял Митрополита Сергия, Митрополита Алексия и Митрополита Николая… Отец Иоанн не знал, о чем они там говорили. Только одно помнит: Митрополит Сергий, воротившись от И. В. Сталина, ходит в доме по комнате и, по обычаю, что-то про себя думает. А о. Иоанн стоит у притолоки двери молча… вдруг Митрополит Сергий полуголосом говорит:

— Какой он добрый!.. Какой он добрый!..

Это он так думал и говорил о Сталине.

Я говорю о. Иоанну:

— А вы не догадались спросить у Владыки: ведь он же неверующий?

— Спросил.

— И что же ответил Митрополит Сергий?

— «А знаешь, Иоанн, что я думаю: кто добрый, у того в душе живет Бог».

…Передаю слова Митрополита Сергия, а он был умнейший человек, и слов напрасно не бросал».

В глубоко противоречивой личности Сталина выразился дух самой эпохи с ее социально-историческими конфликтами, потрясениями внутри России, мировой войной, противостоянием разрушительных и созидательных сил. Жестокое время выразилось в нем в той неразрешимой многомерности, которая не оставляет окончательного решения и рождает потребность в соотнесенности с этим явлением даже и у его противников. Развенчивая Сталина как «величайшего преступника в истории», югославский политик М. Джилас в своих «Беседах со Сталиным» пишет: «Но Сталин — призрак, который. бродит и долго еще будет бродить по свету… немало еще осталось тех, кто черпает оттуда силы. Многие и помимо собственной воли подражают Сталину… И у Тито, спустя пятнадцать лет после разрыва со Сталиным, ожило уважительное отношение к его государственной мудрости. А сам я разве не мучаюсь, пытаясь понять, что же это такое — мое «раздумье о Сталине»? Не вызвано ли и оно живучим его присутствием во мне?»

История, избравшая Сталина для своих провиденциальных целей, несомненно, откроет новые неожиданные стороны в этом великом государственном деятеле.

О. Дмитрий Дудко[189]

Из мыслей священника о Сталине

…Как я заметил, у нас в России подвергаются осуждению те, кто имеет государственное направление. Государственность причисляется к какому-то пороку, преступлению. Так осудили государственника Ивайа Грозного, расширившего границы России, обвинив его в жестокости. Хотя стоило бы задуматься, мог ли молиться за всех казненных жестокий человек? Не есть ли здесь акт любви? Как это ни странно, за многие годы за Ивана Грозного подали голос только Сталин и в наше время — митрополит Иоанн Санкт-Петербургский. Так же — осудили святого Иосифа Волоцкого, победившего ересь жидовствующих и, может быть, надолго удержавшего духовный разброд России. Он тоже в лице судей оказался жестоким, хотя был добрейшей души человек.