Выход в свет. Внешние связи (СИ) - Хол Блэки

Но Мелешин сделал хитрый ход, опять вывернув так, как ему угодно, и втерся в доверие, став закадычным приятелем чемпиона. Ну, какие из них друзья-товарищи? Парни происходят из разных социальных слоев и имеют разные интересы. Однако различия не помешали спортсмену встать на задние лапки, преданно заглядывая в рот Мэлу, и это противно.

Попал ты, Петечка, в лапы к монстру почище крылатого чудовища из лаборатории. Мелёшин подставит тебя, не задумываясь, и вся страна будет потешаться, следя по телевизору за приемом. Но если тебе очень хочется — получай. Сам виноват, пойдя на поводу у сомнений. "Вдруг премьер-министр не обратит на меня внимания, или не вовремя улыбнусь? А если не так пожму руку?". Чего бояться? Я же не схожу с ума, размышляя сутки напролет, с какой ноги выбираться из автомобиля на зеленую дорожку. У меня полно других дел, от которых голова кругом.

Опять же Мелёшин. Чего он добивается, навязываясь к Пете с советами? Я могла бы предположить, что Мэл старается ради меня, отмазывая в своеобразной манере от приема, но в альтруистический порыв верилось с трудом. Мэл замыслил какую-то цель и попер к ней, умело лавируя между препятствиями. И цель состоит в том, чтобы наказать меня — не прямо, так косвенно — за обман и предательство. С другим.

И новенький телефон как нельзя некстати выплыл из недр сумки. Мэл тут же сделал вывод, на какие шиши куплена эта штуковина — по глазам было видно. Не за восемь же еженедельных висоров?

Ну и пусть подозревает во всех смертных грехах. Я кручусь, как могу, чтобы выжить. Увы, Мэл никогда не узнает подробностей из моей преступной жизни, да и ни к чему загружать ими голову. У него есть более приятные дела. Мэл сейчас расслабляется в обществе своей подружки.

В памяти всплыли слова парней об Эльзе, означавшие, что меня отнесли к другой весовой категории девушек, и глаза подозрительно увлажнились. Вытерев слезливость рукавом куртки, я проморгалась. Было бы из-за чего реветь. Подумаешь, не больно-то хотелось идти на дурацкий прием. Зато теперь не бедствую и распоряжаюсь немалой суммой. Хоть за что-то можно сказать Пете спасибо: парень подвигнул меня на авантюру с продажей коньячной фляжки. Жаль, что раритет продан. Один-два глоточка горячительного напитка не помешали бы поднятию тонуса.

Обсосав на несколько рядов свои переживания, я не сразу вспомнила о болеутоляющей мази. Флакончик пропал, и вместо него на тумбовом столе белел клочок бумаги, придавленный ножкой от сломанного стула. Записка карандашом гласила: "К Э. Безмерная благодарность! Что мы можем сделать для вас? А."

И этот признательный товарищ туда же: добровольно лезет в петлю долга. Я ведь помогла от чистого сердца, не задумываясь о награде, а неизвестный аноним предлагает оказать услугу баш на баш.

На глаза опять навернулись слезы. Все мужики — бесчувственные солдафоны. Возьму и напишу разгромный ответ, что не нуждаюсь в раболепных предложениях, и навсегда забуду дорогу на чердак.

Рука с пером зависла над листочком. На месте А. и любого из горнистов я бы тоже чувствовала себя обязанной, — как в медпункте, когда вручила свой долг Пете, — поэтому ребят можно понять и не ранить надуманными обидами.

Что могут сделать парни в солнечной униформе? Только одно, имеющее для меня неизменную важность.

И я приписала внизу: "Встретиться. Э."

Послеобеденная сиеста обычно располагает к отдыху с позевыванием и замедлением умственных процессов, перегруженных калориями. Мне же достался мизер калорий, а незапланированное соседство в столовой привнесло сердитый задор в настроение.

Настала пора разрешить ситуацию со вчерашним пропуском работы, для чего привлечь Стопятнадцатого. Ни капельки не обижусь, если ситуация с прогулом закончится плачевно для младшего помощника архивариуса. Пусть меня благополучно уволят, и дело с концом.

Спустившись на полуторный административный этаж, я добрела до знакомой обшарпанной двери любимого деканата, миновала устойчиво безжизненную приемную и постучала в рабочее обиталище Генриха Генриховича. И вроде бы не опоздала. Как велели, пришла почти в полдень. Разве что где-то ошивалась лишних сорок минут. Но я же дама, а женскому полу простительно чуть-чуть задерживаться. В крайнем случае, наплету о слабости организма и пяти обмороках по дороге.

— Прошу, входите, — отозвался густой бас Стопятнадцатого.

Мужчина, без пиджака и с засученными рукавами рубашки, возвышался громадой на фоне окна-иллюминатора. Правая рука декана утонула по локоть в черном матовом глобусе с алыми прожилками, водруженном на стол. Я вспомнила, что прежде странный футбольный мяч на низкой стойке занимал угол кабинета.

Сегодня декан выглядел деловитым и цветущим, без следов вчерашней перегрузки — физической и моральной. Тонкая просвечивающая ткань рубашки демонстрировала отсутствие повязок на плече и спине, поврежденных летучим чудовищем.

Увидев меня, Стопятнадцатый вынул из северного полюса руку и вытер полотенчиком, хотя внешне она выглядела чистой.

— День добрый, Эва Карловна, — поздоровался мужчина и, протиснувшись к полке, развернул зеркальце к стене. То самое овальное зеркало на подставке, через которое поначалу любил смотреть на меня.

— Здравствуйте. Как плечо и спина?

— Ранозаживляющие компрессы и ударные дозы стимуляторов творят чудеса. Жить буду. Как ваше самочувствие? Альрик дал препарат?

— Дал, спасибо. Я пью. А как Евстигнева Ромельевна? И тот… за стеклом?

— Евстигнева Ромельевна приходит в норму и передает вам свою признательность.

— Ну что вы, — повела я смущенно плечом. — Совсем не обязательно передавать. Ничего особенного я не совершила.

— Как раз обязательно, — опроверг декан. — Ваша поддержка немало нам помогла.

— А что с птицей?

— Поживает и прекрасно обходится без пищи. Большего не могу сказать, потому что не успеваю заняться обследованием вплотную.

— А лаборатория? От нее же ничего не осталось. Осталось выбросить разгромленное и обставить заново.

— Почему вас это беспокоит? — Мужчина пытливо посмотрел на меня.

— Просто так. Жалко. Там было хорошее оборудование и инвентарь. Многое побилось.

— Да, многое, — декан грузно осел в кресле.

— Генрих Генрихович, я вчера забегалась и забыла о работе в архиве. В общем, прогуляла, — покаялась я, усевшись на место для посетителей, и спросила с тайной надеждой: — Меня уволят?

— Конечно нет, милочка, — заверил оптимистично Стопятнадцатый и потянулся к телефону. — Это мое упущение. Вчера мы все… думали слегка не тем. А сегодня будем разруливать. — Накрутил номер на диске, и я вздохнула. Надежда на увольнение еще не погасла. — Нинелла Леопардовна? Душечка, приветствую… да-да… И вам того же… Видите ли, со мной произошел конфуз… Нет… Помилуйте, голубушка… Студентка, Папена Эва Карловна… На подработке младшим помощником архивариуса… Да-да… От вас ничего не скроешь, лапушка… Да-с, прогул…

У меня округлились глаза. Оперативность, с коей распространялись новости по институту, поражала. Интересно, Леопарда знает о вчерашней битве титанов с неживым крылатиком?

— Можно ли компенсировать?… — мучил трубку Стопятнадцатый. — Неужели ровным счетом ничего?

От радости моя пятая точка начала приплясывать в гостевом кресле. Ровным счетом ничего, ля-ля-ля! — напела я под нос. Какая же Леопарда чудесная женщина! Правильно, нельзя пускать бесстыжих прогульщиков на работу.

— Нинелла Леопардовна, милочка, это целиком и полностью мое упущение. Виноват, признаю… Загрузил студентку делами факультета… Сами понимаете, без секретаря хоть вешайся… Душечка, не смейте в обморок! Это образно… Хорошо, подожду…

Потянулись секунды ожидания, в течение которых декан вытирал платком нескончаемый пот с шеи и лба, а я крутилась в кресле, состроив скорбное лицо.

— Жду, Нинелла Леопардовна… Да… Да… По-другому никак?… Понимаю… Каюсь, голубушка, и приглашаю на ужин… Как куда? В нашу столовую, по высшему разряду… Очень жаль, душечка… Всенепременно при случае… С почтением.