Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж

Мы вошли в храм. Плачевное зрелище: корни деревьев вздыбили черные и белые мраморные плиты пола, из щелей в стенах пробивался мох. Потрескавшаяся статуя наклонилась на своем пьедестале и смотрела на нас с тоской. У ее ног скопилась лужица мутной воды. Солнечные лучи проникали сквозь разрушенный купол, образуя на дальней стене круг света.

— Бедная богиня, — медленно произнес Цезарь. — Обещаю: если ты снова даруешь мне победу, по возвращении из Парфии я восстановлю твой храм.

Богиня никак не дала понять, что услышала. Ее незрячие глаза взирали сквозь проем на бурые поля.

— Похоже, сюда никто не заглядывает, — сказал Цезарь. — Мы совсем одни.

Он оперся одной могучей рукой о стену, повернулся ко мне и, нагнув голову, стал целовать мою шею, нежно поднимаясь губами вверх, к ушам.

Я наслаждалась прикосновениями его губ — они дарили мне счастье даже здесь, в не очень-то располагавшей к любовным утехам обстановке. В храме было сыро и холодно, по мокрому неровному полу сновали ящерки, в щелях копошились червяки. Однако я прижалась спиной к шероховатой осыпавшейся стене и позволила Цезарю прильнуть ко мне. Ощутив его худощавое мускулистое тело, я задрожала от желания. Мы так давно не были вместе как мужчина и женщина, и я изголодалась по близости; тем более никто не мог сказать, когда такая возможность представится нам в следующий раз.

Я откинула голову назад, закрыла глаза и отдалась нараставшему наслаждению. Он действовал молча, не производя никакого шума, кроме звука обуви, слегка елозившей по полу. Его губы, теперь еще более жадные, двигались по моей щеке к губам; когда он добрался до них, он поцеловал меня так крепко, что мне стало трудно дышать.

Кровь моя бурлила, сердце колотилось.

— Этот пол… он еще хуже, чем берег реки, — выдохнула я, сгорая от нетерпения.

— Я постараюсь, чтобы ты не касалась пола, — шепнул Цезарь мне на ухо, — воистину, это не место для царицы.

Потом он немного присел, перекинул мои ноги через свои бедра, одновременно подхватив меня под плечи могучими руками, и вошел в меня, практически держа на весу. Он любил меня молча, не закрывая глаз, глядя мне в лицо, а я каждый миг ждала, что умру от счастья и наслаждения. Я жаждала, чтобы его жизненная сила пронизала меня, чтобы я могла сохранить ее навечно, и пока это длилось, мне казалось, что так оно и будет. Но, увы, скоро все кончилось, и мы очнулись, дрожа и тяжело дыша, посреди маленького печального храма, который давно покинула красота.

Назад через поля мы ехали не спеша. С неба, прочерченного пурпурными полосками, на манер одеяния триумфатора, на землю струились причудливые косые солнечные лучи, как бывает только в римские вечера. Этот радостный ясный свет заливал все вокруг, и прямая спина Цезаря омывалась его золотом.

У ворот виллы мы не стали прощаться. Он просто взял поводья Барьера, сказал, что отведет коней на конюшню, и пожелал мне спокойной ночи.

Но могла ли я спокойно уснуть?

В сенате Цезарь объявил о предстоящей парфянской кампании и сообщил, что в связи с этим он произвел назначения на все государственные должности на три года вперед. На текущий год консулами остаются Антоний и он сам, а во время похода на Восток его заменит Долабелла. На следующий год назначены Гиртий и Панса, на третий год — Децим и Панса. Наместником Галлии оставался Децим, которого должны были сменить соответственно Панса и Брут; наместником Азии стал Требоний, а наместником Вифинии — Тиллий Цимбр. Цезарь позаботился о том, чтобы расставить на все посты своих людей.

Интересно, кого же он возьмет в качестве военачальников? Антоний плотно занят в Риме, как и Мунаций Планк, а Кассий — неплохой командир, несмотря на свое трусливое поведение в Парфии, — был претором и по своим должностным обязанностям не мог покинуть Рим. Но не собирался же Цезарь вести войну вместе с Октавианом и Агриппой, этими мальчишками, вместо полководцев! Моя тревога усиливалась.

Тем не менее я продолжала готовиться к отъезду. В Египте хоть чем-то можно ему помочь, здесь же я не более чем гостья, к тому же доставляющая хлопоты.

Объявленная Цезарем новость была встречена без восторга. Людей страшило то, что он собирался покинуть Рим, не передавая никому своих полномочий. Вся полнота власти сосредоточена в руках Цезаря, а теперь он хочет уехать и передать управление в руки назначенцев, без него не способных принять ни одного серьезного решения. На три года застопорятся не только реформы, но и повседневные дела — так уже бывало, когда он задерживался в Египте или в Африке, и никто не имел права действовать от его имени. Однако прошлые невзгоды казались мелочью по сравнению с нынешней перспективой. Пожизненный диктатор взял Рим за горло, придушил и готовился бросить, променяв его на Восток.

Мы совсем не виделись. Он был страшно занят: отбивался от критиков, старался привести в порядок гражданские и военные дела, производил последние назначения. Потом пошли странные слухи, и распространялись они так широко, что мои слуги принесли эти толки с рынка. Будто бы жрецы справились с книгой пророчеств Сивиллы — той самой, где запрещалось «возвращать власть царю Египта силой оружия», — и обнаружили там утверждение, что никто не может завоевать Парфию, кроме царя, иначе сам он погибнет, а Рим подвергнется унижению. Таким образом, если Цезарь отправится на эту войну, он должен отбыть туда в качестве царя. Время настало.

По тем же слухам, сенат намеревался присвоить ему титул на последнем заседании перед отбытием в Парфию, в мартовские иды. Три дня спустя Цезарь отбыл бы на войну уже царем.

Глава 34

Всю первую половину марта дули теплые ветры, ласково побуждавшие живые изгороди расцветать, а деревья — разворачивать свои нежные листочки. Приготовления к отъезду занимали все мое время, но не успокаивали сердце. Парфия… И зачем ему приспичило с ней воевать? Что его гонит? И какова здесь роль Египта? Каждый раз, когда я думала об этом, я убеждалась, что мой тогдашний порыв продиктовал мне правильное решение: втравить Египет в войну я не позволю. Что же до подаренного мне медальона матери Цезаря, то я испытывала глубокую признательность, но не находила способа полноценно ее выразить. Я дала себе слово, что не сниму медальон, пока он не вернется из Парфии — как будто это возмещало отказ помочь людьми и оружием.

Я пребывала в растерянности и очень хотела его видеть, чтобы, по крайней мере, по-настоящему попрощаться. В ночь накануне заседания сената он собирался прийти на виллу, но ближе к вечеру я получила сообщение, что он будет ужинать с Лепидом, а наше свидание переносится на следующий день. До его отъезда оставалось еще три дня, и времени для прощания нам должно было хватить.