Я отвечаю за все - Юрий Герман

— Дезертировать? — спросил он, не глядя на Зосю.

Она хотела ответить, но не успела. Терещенко привез мальчиков. Алеша Крахмальников, видимо плохо соображая, как был, в куртке и кепке с пуговкой, пошел в столовую. Оба штубовских пса прыгали возле Алика, он сказал Крахмальникову:

— Вот видишь, наши собаки. Для охоты они уже не годятся, поглупели и отсырели…

Алеша кивнул.

— Это мама, — сказал Алик, — а это отец. Папа, это Алеша Крахмальников.

Зося ушла в кухню готовить ужин мальчикам. Терещенко, осведомившись, какие будут распоряжения на утро, угнал машину в гараж. Алик и Алеша молча сидели у стола. Штуб заметил, что Крахмальников дрожит, откупорил бутылку портвейна и налил ребятам в стаканы.

— В честь чего? — удивился Алик.

— В честь переезда к нам твоего друга, — сухо сказал Штуб. — И чтобы вы согрелись.

Он сам тоже пригубил приторно сладкое вино.

У Крахмальникова, когда он поднес стакан к губам, стучали зубы.

— Быстро! — велел Штуб. — Залпом. Как лекарство. Что же касается дальнейшего, — так же сухо продолжал он, — то мы думаем, что тебе, Алексей, у нас будет недурно. Немного шумно иногда, но жить можно…

Мальчик молча смотрел на Штуба большими, покрасневшими от слез, замученными глазами. И Алик тоже смотрел на отца сквозь стекла очков, благоговея и заходясь от гордости. «Совсем! — думал он. — Совсем приглашает. Насовсем. Это надо же — иметь такого старика! Берет и приглашает, вот так, запросто — бери и живи!» И от гордости даже кровь бросилась Алику в щеки, а может быть, и не от гордости, а от портвейна…

— Девчонки у нас порядочные зануды, — сказал Алик, — но ты на них не обращай внимания. И Версаль с ними не надо разводить. По-строгому — пошла вон, и все! Потому что просто на шею садятся, особенно Тяпа…

Зося на большой сковороде принесла некую стряпню, которую она назвала «рагу». Алик накинул на узкие плечи своего товарища старый отцовский китель без погон и разлил по стаканам остатки портвейна. Штуб, поскрипывая сапогами, ушел в кабинет, разулся, сунул ноги в комнатные туфли, сильно растер виски ладонями и, несмотря на позднее время, позвонил Гнетову. Виктор сразу же снял трубку.

— Точно не в Москву они уехали? — спросил Август Янович.

— Я проверял, товарищ полковник, в Никольском отдыхают…

Штуб переставил телефон на тахту, лег, закурил и сказал:

— А потом? Ведь уедет, непременно уедет.

Гнетов молчал.

— Приговор Палию вынесли? — погодя спросил Штуб.

— Завтра.

— Ну ладно, завтра так завтра. А Сергей что делает? Не спит?

— Соловьев на Унче слушает, — усмехнулся Гнетов. — Еще не возвращался.

— Ну ладно, спи.

В передней что-то загрохотало, Штуб прислушался — это мальчики под руководством Зоси стаскивали с антресолей кровать для Алексея. И кошка шипела: псы, видимо, в общем шуме предприняли на нее атаку. Штуб открыл шкаф, достал белье, одеяло, постелил себе с присущей ему педантичностью и аккуратностью, разделся, закурил. А когда пришла Зося, он читал:

Снова тучи надо мноюСобралися в тишине;Рок завистливый бедоюУгрожает снова мне…Сохраню ль к судьбе презренье?Понесу ль навстречу ейНепреклонность и терпеньеГордой юности моей?

— Опять Пушкин? — спросила Зося, заглянув в книгу.

— Он.

— Почему ты всегда его читаешь?

— Потому что у него есть про то, что мне нужно, чтобы жить, — протирая очки, сказал Штуб. — Понятно?

— Например?

— Пожалуйста!

Он заложил дужки очков за уши, полистал томик и прочитал:

…Ты сам свой высший суд;Всех строже оценить умеешь ты свой труд.Ты им доволен ли…

— Но дальше «взыскательный художник»? — сказала Зося. — Я-то помню. И вообще называется «Поэту». При чем здесь ты?

— При всем, дурачок, — сказал Штуб. — В том-то и дело, что у Пушкина все про всех.

— А ты отвечаешь за все?

— Пытаюсь. Но не так-то оно просто.

Вошел Алик — в трусах, с напряженным выражением лица. Мать и отец смотрели на него молча, ждали.

— Я никогда вам этого не забуду, — сказал маленький Штуб, изо всех сил стараясь говорить как можно «не по-девчоночьи». — Вам обоим — и тебе в частности, папа. И этот портвейн, и как вы незаметно…

Подбородок Алика дрогнул, но он не поддался чувствительности и заключил своей излюбленной темой:

— А в тягость вам мы не будем. Немедленно по окончании семилетки начнем работать. И он, и я. Мы твердо убеждены, что так будет правильно.

И плотно затворил за собой дверь.

— Да, еще, — сказала Зося, — ты слышал про Богословского?

Штуб вопросительно взглянул на жену.

— Он умер, потому что его обвинили во взятках.

— Как это «во взятках»?

— Будто ему бочку спирту привезли за операцию. Будто есть приказ: иногородних, без прописки в Унчанске, в здешнюю больницу не класть, а Николай Евгеньевич будто за взятки оперировал иногородних и даже таких, которые были безнадежными, так что заведомо не мог помочь.

Штуб все молчал.

— Что ты на меня так смотришь? — спросила Зося.

— Потому что это — гадость.

— Конечно, гадость. Но об этом и рассказывают, как о гнусной сплетне.

— Кто рассказывает?

— Все. У нас в библиотеке на выдаче об этом только и разговоров. Будто, когда Богословского вызвали к какому-то начальству, он едва пришел — у него было совсем худо с сердцем. Странно, что ты ничего не знаешь.

— Узнаю! — пообещал Август Янович.

И в ближайшее же время узнал, хоть эта история непосредственно его учреждения и не касалась, как выразился майор Бодростин, которому отлично было ведомо, что «в профиле» работы органов госбезопасности, а что «не в профиле».

— Разъясняю, — сдерживаясь, сказал Штуб. — Старый коммунист и замечательный врач погиб в результате… не знаю точно, в результате чего. Так вот нам и надлежит разобраться, узнать, как все случилось. Мы — государственная безопасность — должны охранять таких людей, как Богословский, они представляют государственную ценность…

Застегнутое на все крючки и пуговицы лицо Бодростина не выразило, по обыкновению, ничего. Вернувшись в свой кабинет, майор «пригласил» к себе Инну Матвеевну и внимательно ее выслушал. Разумеется, Горбанюк ничего не скрыла, кроме, конечно, своего участия в убийстве Богословского. Во всем был повинен Степанов, и только он. Версия, со всей политичностью и тонкостью разработанная Евгением Родионовичем при молчаливом согласии Горбанюк, была начисто ликвидирована в кабинете сурового Бодростина. Инна Матвеевна «случайно» присутствовала при собеседовании Степанова с покойным хирургом, и, действительно, Евгений Родионович держался непозволительно грубо. Она даже заметила ему это обстоятельство, но без всяких результатов.

— Вы же знаете, что такое административный восторг! — сказала Горбанюк. — Не мне вам объяснять!

«Пригласил» Бодростин и Беллочку.

Секретарша товарища Степанова в точности подтвердила версию Горбанюк. Из полуоткрытой двери она слышала, как кричали Евгений Родионович и Богословский, — тихого голоса Инны Матвеевны она, разумеется, приметить не могла. Да и Богословский когда выходил к телефону, жаловался только на Степанова, Инну Матвеевну даже не поминал. Чувствовал себя Николай Евгеньевич в этот день действительно очень плохо, прижимал рукой сердце, лицо у него было отечное, и все он старался побольше воздуха в себя вдохнуть.

Другие опрошенные Бодростиным сотрудники ведомства товарища Степанова Е. Р. ничего не знали, видели Богословского только мертвым. Все это майор и доложил Штубу.

— О взятках речь шла? — осведомился полковник.

— Бочонок вина фигурировал.

— Велик ли бочонок?

— Суммарно от трех до четырех литров.

— Суммарно?

— Так кадровичка утверждает, Горбанюк.

Штуб кивнул и отпустил Бодростина. Он уже подробно знал, какую огласку получила эта скверная история и в самом Унчанске, и во всей области. Богословский за свою длинную жизнь сделался личностью баснословной, и Штуб пошел к Золотухину, который выслушал Августа Яновича рассеянно и вдруг, глядя мимо него, осведомился:

— У тебя, товарищ Штуб, по твоей работе все нормально?

— Предполагаю, да.

Золотухин прошелся по кабинету, сложив руки за спиной. Лицо его было хмурым, на Штуба он не глядел.

— Время-то острое, — буркнул он не то с горечью, не то с досадой. — Враг не дремлет.

— Враг никогда не дремлет, — флегматично согласился Штуб.

— Вот с Палием с этим у тебя хорошо сложилось, — одобрил Зиновий Семенович, — вовремя.

Штуб промолчал, недоумевая, что означает слово «вовремя». Но по старой чекистской привычке вопроса не задавал.

— Сильно ему дали, Палию этому.

— По-моему, мало, — возразил Штуб. — Таких, как он, надо расстреливать. Вы на досуге прочитайте показания Гебейзена — что этот самый Палий выделывал…