Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я молчу, но мысль моя согласна с ее словами. Я тоже не верю. Потому что по сей день Изгой не познал прощения в моем сердце, и неведомо мне, смогу ли я отпустить свою злобу и умереть со спокойной душою.
* * *
Олга спала очень чутко, но жара, необычная для этого времени года и этой местности, делала тело мягким, словно воск, и таким же неподатливым волевому решению позвоночника. Она открыла глаза и увидела белую рябь смятой подушки. Пусто. Мужа не было там, где она уложила его на ночь. Змея резко села на кровати и замерла, боясь спугнуть наваждение. Дарим стоял у открытого окна и задумчиво глядел на небо.
“Полнолуние…”
Он медленно пошевелил пальцами руки, то складывая, то разжимая кулак, потом, прикрыв глаза, глубоко и с наслаждением вдохнул терпкий ночной воздух. Олга смахнула набежавшую слезу и, чуть ступая, подошла к мужу, хотела коснуться его спины, провести руками по вьющимся локонам, но ладонь замерла так и не тронув могучего плеча — печати не было. Он обернулся. Странная улыбка лежала на его губах, темные, почти черные глаза смотрели печально.
“Не пугайся, милая, это все еще я”.
— Ты… ты сломал печать!
“Я умираю, Леля. Я уже давно мертв. Только твоими стараниями моя душа все еще держится в этом теле. Скажи, чего ты ждешь?”
— Чуда, — прошептала она, опуская взор.
“Слишком много чудес выпало на мою долю. Тот, кто решает все, сказал, хватит”.
Шептун провел рукою по ее щеке, Змея вжалась в теплую ладонь, омывая ее слезами.
“Давно никто не ласкал тебя…Стоило ли прогонять того воина?”
— Там не было любви, — резко ответила она.
“Была. Она везде… любовь”.
Он обнял ее, крепко прижал к себе.
“Он приближается”.
— Я до последнего не верила в то, что Учитель жив.
“Его смерть — моя смерть. Ложь, что мы освобождаемся после гибели йока. Для меня конец — не есть свобода. Я счастлив рядом с тобою, Светлая Лана… был счастлив. Только, пожалуйста, не сожалей, не мучь себя. Ты же знала, что так оно и выйдет”.
— Зачем ты сломал печать? Ведь еще оставалась надежда! Родим был прав: Лис виновен. Он враг мне!
“Нет, со мною все кончено. А сломанная печать — это мой прощальный дар тебе. Я расскажу тебе о твоем Учителе, открою его память”.
— Но зачем?!
“Я все еще надеюсь, что ты простишь его. Простишь ему то, что он не умеет любить”.
Дарим поднял жену на руки и бережно опустил на кровать, сам лег рядом, соприкоснувшись лбами.
“Смотри мне в глаза и расслабься. Я покажу тебе то, что вижу сам”.
* * *
Олга: Это был сон длинною в жизнь… точнее, жизнь длинною в сон. Я была сразу и здесь, смотрящая в темные колодцы глаз мужа, и там, в мире ненавистного мне нелюдя. Образы впечатывались в память так крепко, словно рождались в моем сознании. То была другая жизнь, другая реальность и другие, чужие глаза всматривались в ее необозримые просторы. А потом пропала всякая грань, все слилось воедино…
* * *
Она очнулась спустя несколько часов, на вдохе подняла веки, окончательно разрывая тенета сновидения. За окном занимался рассвет: густой, налитый сине-розовым соком воздух струился, мешаясь с белой пеленой тумана. В сумерках комнаты сквозь тонкую марлю полога было особенно приятно слушать надсадное жужжание комаров. Тишина позволяла делать звук осязаемым. Казалось, слуху был доступен даже тихий звон оседавшей на землю росы. Она повернула голову и встретилась взглядом с мужем. Дарим улыбался светлой ясной улыбкой, будто свершил только что благое дело, снял с души груз неимоверной тяжести. Он чуть заметными прикосновениями ласкал тело своей жены, нежил его и расслаблял, а увидев, что Змея, наконец, проснулась, привстал на локте и стал целовать ее с такой страстью, коей она не ожидала.
В это утро они любили друг друга в последний раз: до изнеможения, с радостью и слезами, с яростью и нежностью. Они прощались друг с другом и прощали друг другу, напоследок спешно пытаясь рассказать то, на что не хватило отведенного времени. Когда солнце окрасило восток в рыжий цвет, Даримир поцеловал Олгу, откинулся на подушке, позволив жене утереть пот со взмокшего лба, и, прозвучав в ее в мыслях грустной нотой: “Будь счастлива, Светлая Лана” — уснул, чтоб больше не проснуться.
Она молча сидела над его холодеющим телом и даже не чувствовала собственных слез, собственного горя и боли. Когда в комнату вошла чуткая Ниява, а следом за нею потянулась вся семья, когда их голоса заполнили собою внезапную пустоту и вытеснили холод из сердца, Змея наконец смогла выразить себя.
— Эта была достойная смерть. Так и должно было случиться… Спасибо тебе, любимый.
Боль будет. Много боли. Он говорил, нельзя держать это в себе…
— Матушка!
Страх? Чей это страх? Почему он сейчас? Ведь время скорби…
Родя замер у порога, смиряя свое тяжелое дыхание. Мальчик бежал слишком быстро, летел вперед с той скоростью, на которую способен только легкокрылый сокол. Это могло значить лишь одно: случилось что-то ужасное.
— Матушка! Чудовище напало на нас! Огромное и черное, словно клуб дыма! Оно уничтожает все! Все чего коснется. В пыль! В пепел! И стонет и воет так, что уши закладывает. Матушка, оно ищет чего-то. Сначала металось по Толмани, разорило уйму домов. Потом кинулось в наш сад. Потом долго ревело на площади и теперь идет сюда. Матушка, что делать? Срочно бегите вон! Матушка… что с папой?
Крики сына, осознавшего потерю отца, хлестнули ей в спину. Как была — в ночной сорочке, с распущенными волосами — она уже шагала через двор навстречу неведомой и невиданной силе. Она не почувствовала пальцев, вцепившихся в ее запястья, не услышала дрожащих от страха, рыдающих голосов Ниявы и Родима, что догнали мать и старались удержать ее от самоубийственного, по их мнению, поступка. В конце концов Змея доковыляла до ворот и замерла, разглядывая то существо, что стояло по ту сторону тына, будто уперевшись лбом в барьер. Толстые резные колонны из кедра — плод кропотливого труда Даримира — чуть слышно гудели во внезапно наступившей тишине. Змея повела плечами, и дети, разжав
