"Слово о полку Игореве" - Григорий Гуковский

С самых ранних лет русская передовая общественная мысль была той почвой, на которой росло самосознание и мировоззрение Радищева. Позднее, на эту уже подготовленную почву упадут в душе Радищева семена, брошенные великими мыслителями Запада, просветителями и демократами.

В 1762 г. Радищев был «пожалован» в пажи. Пажеский корпус был в меньшей степени общеобразовательным учебным заведением, чем школой будущих придворных. Пажи учились немного, но их обязывали прислуживать при дворе императрице. Радищев с детства знал деревню, видел крепостные порядки. Потом, в Москве, он воспринял начатки передовой культуры. Теперь он узнал двор, и новые впечатления не могли не оказаться для него тяжелыми.

Осенью 1766 г. Радищев был отправлен в Лейпциг в составе группы молодых дворян для обучения в университете юридическим наукам: русское правительство нуждалось в образованных чиновниках, и их хотели подготовить за границей. Пять лет, проведенные Радищевым за границей, расширили его умственный горизонт весьма значительно. Он не терял даром времени и занимался науками чрезвычайно усердно. Помимо юридических и исторических наук, он изучал философию, естественные науки. Он прошел почти законченный курс медицинских наук, внимательно следил за художественной литературой Германии, Франции. В Лейпциге он смог подвести серьезное научное основание под те впечатления, которые он воспринял на родине. Между тем, жилось Радищеву в Лейпциге тяжело, как и другим русским студентам. Большинство из них имело в России состоятельных родителей; но Екатерина послала их за границу под присмотром тупого негодяя, майора Бокума, который клал в свой карман деньги, отпущенные на содержание студентов, держал их в черном теле, заставлял жить впроголодь, морил холодом зимой, издевался над ними, а самых молодых из них даже бил. Студенты терпели до времени. Среди них были юноши, готовые стерпеть многое, лишь бы учиться, читать, узнавать. Это были вожаки всей группы. Главным из них, кроме Радищева, был Федор Васильевич Ушаков, самый взрослый из всех (когда он приехал в Германию, ему было 19 лет). В Лейпциге завязалась юношески-горячая романтическая дружба Ушакова и Радищева. Здесь же укрепилась дружба Радищева с А.М. Кутузовым, с которым вместе были они еще в России пажами и с которым потом долго они жили вместе по возвращении на родину.

Лейпцигский университет дал Радищеву и его друзьям научную школу. Но он мало мог дать им в направлении их идейного воспитания. Помимо лекций Радищев и Ушаков воспринимали науку и культуру из книг. Французские просветители, радикалы и демократы, готовившие в умах революцию, разразившуюся в действительности через двадцать лет, были подлинными учителями Радищева в его студенческие годы. Изучение их сочинений оформило тот «заквас» свободной мысли, который был усвоен им с детства на родине. Сам Радищев вспоминал впоследствии, как увлекался он со своими друзьями книгой материалиста-просветителя Гельвеция «Об уме», прочесть которую им посоветовал проезжавший через Лейпциг русский путешественник.

Ушаков, Радищев, а за ними и другие русские студенты, жаждавшие подвигов борьбы с тиранами, решили, что тираном для них является Бокум. Они подняли восстание против Бокума. Однажды Бокум дал пощечину студенту Насакину. Это было знаком к возмущению. Студенты обсудили дело и вынесли постановление: Насакин должен вернуть пощечину тирану. Студенты отправились к Бокуму, и Насакин в запальчивости ударил его не один, а целых два раза. Бокум стал жаловаться властям. Испуганные юноши задумали бежать в Ост-Индию или Америку, но не успели. Их посадили под домашний арест. Сторожили их солдаты с ружьями. Ушаков написал жалобу в Петербург. В Петербурге на жалобу не обратили никакого внимания. Позднее о проделках Бокума узнал отец одного из студентов; это был сильный человек при дворе. Его жалоба оказала действие. Бокума укротили; потом его совсем убрали, но было уже поздно. Радищев уже окончил курс обучения. Надо было ехать в Россию. Не уехал с ним Ушаков. Он умер в Лейпциге.

Радищев отправился из Лейпцига вместе с Кутузовым. Оба они горячо, молодо мечтали о большой и свободной общественной деятельности на родине. Вспоминая через много лет об этом времени, Радищев писал, обращаясь к Кутузову:

«Вспомни нетерпение наше видеть себя паки на месте рождения нашего, вспомни о восторге нашем, когда мы узрели межу, Россию от Курляндии отделяющую. Если кто бесстрастный ничего иного в восторге не видит, как неуверенность или иногда дурачество, для того не хочу я марать бумаги; но если кто, понимая, что есть исступление, скажет, что не было в нас такового и что не могли бы мы тогда жертвовать и жизнию для пользы отечества, тот, скажу, не знает сердца человеческого. Признаюсь, – и ты, мой любезный друг, в том же признаешься, – что последовавшее по возвращении нашем жар сей в нас гораздо умерило». («Житие Ф.В. Ушакова».)

Крепостническая страна, управляемая самодержавным произволом и грабительской бюрократией, встретила Радищева нерадостными впечатлениями. Он должен был служить, и его определили в сенат протоколистом. Ни о какой общественной деятельности не могло быть и речи; он был принужден писать канцелярские бумаги. Он бросил службу, поступил на другое место; в качестве юриста он сделался обер-аудитором, т.е. военным прокурором в штабе генерала Брюса. Радищев, глубоко страдавший от мысли о бесправии русского народа, о свирепой власти помещичьей монархии, должен был сам участвовать в механизме классового подавления и классовой расправы.

В 1775 г., когда Радищеву было 26 лет, он вышел в отставку и женился. Через два года он вновь стал служить; он поступил в коммерц-коллегию, ведавшую торговлей и промышленностью. Вопросы экономики России интересовали Радищева; занявшись ими практически, по службе, он засел за основательное изучение экономических наук. Президентом коммерц-коллегии был граф А.Р. Воронцов, аристократ-либерал, недовольный правительством Потемкина и Екатерины. Он оценил честность, работоспособность, огромную культуру и огромное дарование Радищева и стал его другом на всю жизнь. С 1780 г. Радищев сделался помощником управляющего петербургской таможней; вскоре затем он начал фактически исполнять должность управляющего ею, наконец, в 1790 г. он был и официально назначен на эту должность. Он был довольно видным чиновником, человеком «со связями», человеком, известным в столице. Но в том же году произошла катастрофа, .бросившая Радищева в Сибирь.

Служба не могла поглотить Радищева целиком. Он хотел служить своей родине иным способом, более трудным и опасным, но и более почетным для свободолюбца. Он хотел сделаться агитатором свободы. Так он понимал дело писателя в крепостнической стране.

Через несколько месяцев после возвращения Радищева из Лейпцига на родину, в журнале Новикова «Живописец» был опубликован анонимный отрывок из «Путешествия в*** И*** Т***». Отрывок вызвал толки; им возмущались «наверху» общества. Это было первое произведение в русской литературе XVIII в., в котором была дана до конца правдивая картина ужаса крепостничества. В настоящее время советская наука признает, что «Отрывок» был написан Радищевым*.

* См. выше, стр. 234-235.

Это был первый набросок будущего «Путешествия из Петербурга в Москву». В «Отрывке» нет еще тех революционных выводов, которые Радищев сделает в «Путешествии». Но глубокий демократизм «Отрывка», резко выраженная в нем ненависть к угнетению народа показывают, что основы мировоззрения Радищева были заложены уже в самый ранний период его деятельности. Если мы можем утверждать это в отношении к социальной проблеме крепостничества, судя по «Отрывку», то в отношении к политической проблеме самодержавия мы можем утверждать это же, судя по напечатанному в 1773 г. переводу Радищева книги Мабли «Размышления о греческой истории». Самый выбор автора – демократа и радикала – и книги показателен, но не только он. Дело в том, что Радищев сопроводил текст своего перевода (прекрасно выполненного) несколькими примечаниями, обнаруживающими его начитанность; одно из них, однако, имеет характер не фактической справки, а принципиального высказывания. В своем переводе Радищев передает по-русски слова tyranniе, tyran, despotisme; первые два слова он переводит: мучительство, мучитель, третье – самодержавство. К последнему слову, встретившемуся в тексте, он дает следующую сноску:

«Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние. Мы не токмо не можем дать над собою неограниченной власти, но ниже закон, извет общия воли, не имеет другого права наказывать преступников опричь права собственный сохранности. Если мы живем под влас-тию законов, то сие не для того, что мы оное делать долженствуем неотменно, но для того, что мы находим в оном выгоды. Если мы уделяем закону часть наших прав и нашея природныя власти, то дабы оная употребляема была в нашу пользу. О сем мы делаем с обществом безмолвный договор. Если он нарушен, то и мы освобождаемся от нашея обязанности. Неправосудие государя дает народу, его судии, то же и более над ним право, какое ему дает закон над. преступниками. Государь есть первый гражданин народного общества».