Рыцарь из Дома Драконов - Анатолий Бочаров

Кого ты будешь видеть подле себя, просыпаясь по утрам.

Кто сядет возле тебя в самом конце.

— Ты не будешь моей любовницей, — сказал Артур твердо.

— Это еще почему? — он не видел лица Эльзы, но знал, что она недоуменно и обиженно нахмурилась.

— Потому что… Потому что ты будешь…

Артур замолчал, собираясь с духом, собираясь с силами, чтобы сказать. Он все еще не был уверен. Он все еще испытывал сомнения. Он все еще не знал до конца, куда пойти. И еще он немного боялся, боялся будущего, боялся ошибиться, боялся себя. Это страшнее, чем решиться умереть, смерть — просто росчерк стали, уносящийся в небо вздох, было и нет, а потом только чертоги Творца и никаких тревог. Смерть легка, а жизнь нужно нести на себе, день за днем, год за годом, и так важно не ошибиться, не допустить промаха, не обречь себя на вечное сожаление о неправильно сделанном выборе.

Судьба дает нам иногда шанс, вспомнил он вдруг слова Эльзы, судьба дает шанс, и нельзя этот шанс упустить. Артур вспомнил эти ее слова, произнесенные столь недавно, и понял, что именно в них заключается самая главная, самая сокровенная, самая святая истина, что может открыться человеку, и сколько бы он не топтал сапогами грешную землю, он не узнает ничего более важного и подлинного, чем эта истина. Просто шанс. Протяни судьбе руку. И не бойся. Никогда не бойся.

И тогда он решился.

— Элизабет Грейс, — сказал Артур Айтверн, отстраняясь от девушки и заглядывая ей в глаза, — Элизабет Грейс, выходи за меня замуж. Становись моей женой. Да, да, ты не ослышалась, — торопливо сказал он, заметив, как потрясенно округляются ее глаза — и успев умереть в этот миг. — Выходи за меня замуж. Будь моей женой. Герцогиней Айтверн. Матерью моих детей. Иди со мной под венец. И, я клянусь тебе, своим именем, своей честью, своей душой — если ты согласишься, никогда об этом не пожалеешь. Я буду любить тебя. В горе и радости. На войне и в мире. Ночью и днем. И я буду твоим, а ты будешь моей. И мне плевать, какого ты происхождения, знатных ты кровей или дочка простого солдата, а если хоть одна аристократическая собака посмеет грязно сплетничать о тебе и попрекать тебя твоей семьей — я найду эту собаку и вырежу ей язык. Клянусь тебе в этом. Я люблю тебя, теперь я понимаю, что это называется именно так. Выходи за меня замуж, — повторил он третий раз, зная, что обратной дороги уже нет. — Ну? Ты согласна?

И тогда, увидев, как меняется лицо Эльзы, увидев, как дрожат ее губы, складываясь в неуверенную, растерянную, невозможно счастливую улыбку, и слыша, как она вдруг начинает смеяться — хрустально, звонко, весенне, волшебно — Артур вдруг с невыразимым облегчением понял, что он все-таки не ошибся. И что дорога, по которой он теперь пойдет, будет принадлежать не ему одному. Он не видел сейчас будущего. Он не знал будущего. Он не знал, доживет ли хотя бы до утра.

Он только знал, что сделает все, лишь бы только дожить.

— Бедный ты мой герой, — отсмеявшись, сказала Эльза, — ну стала бы я тебе признаваться в любви, если бы не была согласна. Да. Я согласна. Я буду твоей женой. Только ты… возвращайся, ладно уж?

Глава восемнадцатая

Гледерик Первый из дома Карданов, миропомазаный король Иберлена, расположился в одном из просторных залов своих апартаментов, в самом сердце Тимлейнской цитадели. Гледерик сидел у ярко горящего камина, опустившись в уютное мягкое кресло и положив на колени массивный фолиант с тяжеленной обложкой и толстыми пожелтевшими страницами, порядком обтрепанными по краям. Найденная им книга оказалась просто-таки возмутительно любопытной. Он уже много часов подряд провел за ее чтением, лишь изредка отвлекаясь на то, чтобы полюбоваться на языки пламени, поглядеть в окно и привести мысли в порядок.

Ночь выдалась недурственная — свежая, ясная, загляденье, а не ночь. За окном горели звезды и светила полная луна, выглядывающая из-за темной громады юго-восточной башни. В бойницах и на стенах, где несли караул стражники, перемигивались огоньки. Хорошая ночь. В такую ночь сесть бы на берегу реки, на зеленой лужайке, разжечь костер, достать выпивку и закуску, собрать приятелей и подружек, да еще пожалуй музыкантов, без музыкантов в таких делах никак, чтоб барабаны гремели и скрипки мурлыкали. Плясать, смеяться, пить, пока эльфы не начнут мерещиться, а потом найти какую-нибудь славную девчонку, обязательно, чтобы волосы у нее были черные и густые, и глаза задорно горели — сорвать юбку с чертовки да поиметь ее, под всю ту же музыку. А под утро, пока петухи не запели, рухнуть в стог сена и дрыхнуть, не помня собственного имени. Хоть до следующего вечера, хотя последнее — сомнительно, никуда не денешься, но к полудню уже будешь на ногах. Гледерик Брейсвер усмехнулся. О да, он любил такие ночи от души. И не такие тоже, но такие — в особенности. Бывали у него славные ночки, и бывали у него славные деньки. Бывали в прежние времена, когда молодого наемника, сбежавшего из отчего дома, обокрав при этом до нитки собственных родителей, прихватив с собой все их сбережения, и вооруженного поначалу лишь прадедовским мечом, мотало по всему материку, занося с востока на юг, с юга на запад. А материк этот полыхал в огне. Король Раверхорста сражался не на живот, а на смерть с собственным старшим сыном, вознамерившимся примерить корону, лорды Гердланда не желали примириться ни между собой, ни с лумейским королем, Эренланд и Гарланд рвали друг друга в клочья, дарнейские корсары стремились закрепиться на берегах Марледай, бритерские таны резали всех, до кого могли дотянуться, а еще захлебывались кровью в очередной тамошней междуусобице кирлейские равнины. Никакого мира. Нигде — никакого мира. Хорошее время для таких, как Гледерик — он прекрасно понимал, что время хорошее, и не упускал его.

Он бродяжничал по разным землям, нигде не задерживаясь надолго. Поступал на службу первому попавшемуся лорду, втянутому в очередную свару с каким-нибудь другим, ничем от него самого не отличавшимся лордом, и дрался — мечом, топором, скакал на коне, вооружившись копьем, стрелял из арбалета, без разницы. Просто дрался — учась делать это хорошо. Как следует, чтоб потом пригодилось. Брейсвера еще на родине научил владеть оружием живший в одном с ним квартале престарелый ветеран, которому Гледерик за это помогал управляться по дому. Теперь осталось лишь закрепить полученные умения. Начав это делать, он скоро потерял счет сражениям, в которых участвовал. Выигранным или проигранным — не имело значения, Гледерику было безразлично, одержит верх или потерпит поражение его очередной хозяин. Он забывал имена этих самых хозяев сразу же, как заканчивалось время его контракта — а контракты он обычно заключал краткосрочные, на один или два сезона самое большое. Иногда его просили остаться, обещая повышение по званию и увеличенное жалование. Он со смехом отказывался. Нигде не задерживаться, не привыкать ни к местам, ни к людям — таким был его принцип. Впрочем, к людям Гледерик и без того не привыкал. Парни, вместе с которыми он воевал, были забавными ребятами, прикроют, если надо, в бою, а в увольнительной дотащат, если окажешься пьян, до казармы, но этим их достоинства и ограничивались. Друзей у Брейсвера не было, правда, если находились люди, почитавшие своим другом его — он не стремился их в этом переубедить. Бессмысленно развенчивать чужие заблуждения, да и хлопотно. Все было легко и просто — он жил, наслаждаясь каждым ударом сердца, был среди первых в любом сражении, водил людей за собой прямо на вражеский строй, опрокидывал неприятельские шеренги, рубил и резал. Да, люди охотно шли за Гледериком, чувствовали в этом веселом легкомысленном парне, бражнике и любителе немузыкальным голосом затянуть какую-нибудь балладу, человека, совершенно не боявшегося смерти, да что там, не верившего в смерть. Когда идешь за таким человеком, то и сам ничего не боишься. Он быстро дослуживался до офицера везде, куда бы не попадал. И никогда офицерским чином не дорожил.