Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века - И. Потапчук

Таким образом истинный смысл увоза и всех событий 11 июня постепенно выясняется и обнаруживается похищение документов и скрытие их от описи. Все подсудимые в один голос говорят: 11 числа имущество было увезено, 12 Николай Занфтлебен с Колпаковым у Гартунга его опечатали, а 13 оно уже было описано судебным приставом, то есть было описано все, что осталось на даче покойного Занфтлебена после его смерти, в чем же можно обвинять их? Но в том-то и дело, что 13 июня в квартире было описано далеко не все, что осталось и было увезено, ибо после, при дальнейших описях, в разных местах были найдены и описаны документы при обстоятельствах, явно указывающих на сокрытие и похищение. Для того, чтобы убедиться в этом, вспомните хоть опись, произведенную 13 июня на даче в селе Леонове. Накануне, 12, становой пристав, приглашенный наследниками, опечатал все найденное им на даче имущество покойного. Между прочим, когда хотели опечатать комод Ольги Петровны, она просила не опечатывать его, потому что там будто хранятся одни только вещи, лично ей принадлежащие,— белье и платье. Становой пристав не нашел возможным согласиться на такую просьбу и все-таки опечатал этот комод. А на другой день, 13-го, когда судебный пристав Жаринов явился на дачу для описи имущества, и выяснилось, почему Ольге Петровне так не хотелось, чтобы комод был опечатан: в этом самом комоде, в котором, по ее словам, хранилось только одно ее белье и платье, был найден весьма аккуратно спрятанный исполнительный лист на князя Суворова и Барятинского в 6 тысяч рублей. Нужно было объяснить такое странное местонахождение этого документа, вот она и спешит объяснить это, говоря, будто исполнительный лист дан был ей мужем для возвращения Суворову как погашенный уплатой, что она бросила его в комод, но не исполнила поручения мужа вследствие забывчивости. Кроме явной неправдоподобности такого объяснения, нельзя не остановиться еще на следующем обстоятельстве: подсудимый Алферов на предварительном следствии, между прочим, показал, как это значится в обвинительном акте, что о существовании этого исполнительного листа ему, Алферову, было известно, что он знал то, что этот исполнительный лист оплачен и даже неоднократно говорил Гартунгу и Ольге Петровне, что его нужно возвратить князю Суворову, и что в ответ на это ему сказали, что все собираются возвратить. Спрашивается, когда же Алферову сделалось известно об этом исполнительном листе и когда он имел с подсудимым этот замечательный разговор? Ведь исполнительный лист 12 июня находился в комоде, а 13 июня уже он был описан судебным приставом и сдан в мировой съезд; 11, 12 или 13 утром Гартунг, Ольга Петровна и Алферов уже виделись, совещались о том, что делать с документами.

16 июня наследники собрались с судебным приставом Ухтомским в номере Марьи Петровны Онуфриевой, в доме Шаблыкина, где была временная квартира Ольги Петровны. Когда здесь г-жа Кунт спросила у своей мачехи, есть ли у нее еще какие-нибудь документы покойного, та ответила, что никаких документов у нее нет. Казалось бы, что после событий 11, 12 и 13 июня и двух уже произведенных описей иначе не могло и быть, если только подсудимые не имели в виду скрыть некоторые документы и ими воспользоваться. Но оказалось иначе: документы нашлись, и с убийственною для Ольги Петровны последовательностью. Опись происходила таким образом: смотрели сначала вообще все помещение и ничего не нашли, но затем наследница, госпожа Кунт, заметила, что этот поверхностный осмотр ни к чему не приведет, и попросила выдвинуть ящики комодов и шкафа. Ольга Петровна весьма неохотно должна была исполнить это желание, отперла комод, показала, что там только одни ковры и шторы, и хотела быстро задвинуть ящики, но г-жа Кунт пожелала удостовериться, и вот под коврами и шторами оказалось на 11 тысяч разных векселей покойного. Подсудимые говорят, что векселя эти не имели никакой ценности, что это был старый хлам, брошенный покойным в комод, когда этот комод перевозили к Онуфриевой перед переездом на дачу, а перевозил его все тот же покойный Иван, кучер. Против этого нельзя не возразить: прежде всего, не в характере покойного, как он здесь обрисовался, было бросать что бы то ни было из своих документов, но мы имеем и другое, более положительное доказательство того, что объяснения обвиняемых ложны: в комоде между векселями был вексель и Ле-Вассарь, о котором вы неоднократно слышали на суде. Защита огласила перед вами тот факт, что он будто бы был признан несостоятельным должником, и что конкурс его кончился по полторы копейки за рубль, но в настоящее время, уже за последние годы, оказывается, что Ле-Вассарь весьма состоятельный человек, получает большое содержание, что и по этим самым векселям женою покойного с него уже взыскано 6 тысяч рублей. Затем был там и документ Дубенского, которому еще не истекал и срок; кроме этих векселей, найденных в комоде, один вексель найден был в сумке при самой Ольге Петровне, которая сумку эту зачем-то открыла, и г-жа Кунт заметила в ней документ, который оказался векселем Калинина в 100 рублей. Ольга Петровна Занфтлебен говорит, что вексель этот муж ей дал для передачи Мышакову для взыскания, но она забыла это сделать. Очень понятно, почему она дает такое объяснение: будь вексель с бланком, как другие, она сказала бы, как говорит о других, что муж подарил ей его вместе с другими; но бланка нет, и вот она принуждена дать уже другое и совсем неудачное объяснение. Еще во время описи 13 июня на даче из чайного ящика Ольги Петровны был вынут конверт, в котором оказался вексель Кунт в 7 тысяч рублей; вексель этот, по словам Ольги Петровны, был передан ей мужем для возвращения после его смерти в виде подарка Кунт. Сама возможность этого опровергается и показаниями свидетелей, и содержанием духовного завещания, в котором сказано, что все долги детей отцу должны быть приняты в расчете при выделении им завещанных частей. При таких-то обстоятельствах некоторые документы из оставшихся после покойного и частью увезенных Гартунгом 11 июня, а частью оставленных у себя вдовою найдены в самых ненадлежащих, несвойственных местах при самых подозрительных и странных обстоятельствах. В суматохе старались припрятать векселя куда попало, чем и объясняется нахождение документов в разных местах. Таким образом, все документы, хотя и приведенные в известность и вошедшие в охранительные описи 15 и 16 июня, оказываются увезенными с дачи 11 июня с явными признаками намерения их похитить.

Затем, есть еще целый ряд документов, которые не только были похищены, и похищены, по-видимому, 11 июня вместе с другими документами, но и при всех описях были тщательно скрыты и утаены. Из этих тщательно скрытых документов известная часть пришлась на долю каждого из подсудимых, кроме графа Ланского. Ясные следы такого дележа бесспорно и положительно выяснены следствием. К каждому из подсудимых ведет один такой след преступления, выразившийся в том, что у каждого из них оказалось по одному векселю, похищенному и скрытому от описи. Я далек от мысли, что документы эти представляют все то, что досталось каждому на его долю; нет, это только образчик того, что осталось не разъясненным, не раскрытым, что вследствие похищения вексельной книги как подробного и точного списка всех документов не могло быть ни проверено, ни обнаружено. Начинаю их рассматривать. У Ольги Петровны был найден вексель, весьма ценный, в 7 тысяч рублей, принадлежащий Панчулидзеву. Этот вексель оказался у нее уже тогда, когда возникло предварительное следствие; строя фундамент для оправдания своих поступков, заявляя, что все векселя с бланками принадлежат ей, она включила в это заявление и этот вексель Панчулидзева в 7 тысяч рублей от 23 января 1876 года сроком на шесть месяцев. Ко дню смерти Занфтлебена срок платежа по этому векселю еще не наступил, его спрятали, и только при следствии он был отобран у поверенного Ольги Петровны Генерта. Этот вексель не попал ни в опись судебного пристава князя Ухтомского, ни в опись судебного пристава Жаринова; об этом векселе речь зашла только тогда, когда Ольга Петровна решилась категорически заявить, что все векселя с бланком мужа подарены ей, словом, вексель этот был утаен от описи, а следовательно, похищен. По объяснению Ольги Петровны, вексель Панчулидзева был ей передан покойным ее мужем в собственность при свидетеле Крапоткине, но это ложь, потому что свидетель Крапоткин безусловно отвергает такую ссылку на него Ольги Петровны. Замечательное объяснение дает по поводу этого векселя Алферов: «После последней описи, произведенной 16 июня в номере Ольги Петровны,— говорит он,— Ольга Петровна дала ему доверенность на взыскание по этому векселю и по другим таким же документам покойного с его бланками». Вместе с доверенностью Ольга Петровна передала ему в конверте и самые векселя, то были векселя Панчулидзева, Титова, Безобразова, Вырубова, Жукова, всего на сумму до 15 тысяч рублей. К этому объяснению нам придется еще возвратиться, пока же мы отметим только, что вексель Панчулидзева в 7 тысяч рублей вместе с векселем Титова и Безобразова были взяты с дачи, вовсе не предъявлены ни к одной из описей, хранились сначала у Ольги Петровны, а затем у Алферова, который, в конце концов, опять зачем-то передал их Ольге Петровне. По словам Алферова, вместе с векселем Панчулидзева был передан ему и вексель Жукова, и, между тем, этот последний вексель 12 июня еще был в руках Мышакова и Гартунга; значит, между 12 и 16 числом этот вексель для каких-то целей переходил у подсудимых из рук в руки. Оказывается, что если на долю Ольги Петровны пришелся вексель Панчулидзева, на долю Гартунга, между прочим, именно этот вексель Жукова в 2 тысячи. Вексель был небольшой, но по нему была и та первая уплата в 200—300 рублей, которую Гартунг успел получить. Велико и красноречиво значение обстоятельств, сопровождавших нахождение этого векселя у подсудимого; эпизод о векселе Жукова представляет одну из самых ярких, характерных страниц в настоящем деле, в грустной и темной истории преступления, составляющей его предмет.