Невидимые знаки - Пэппер Винтерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это еще не все.
— Эстель Эвермор, вы получили разрешение на въезд в Сидней и будете размещены во временной квартире до тех пор, пока ваши дела не будут приведены в порядок и свидетельство о смерти не будет аннулировано. К сожалению, ваш дом был продан вместе с имуществом, но ваша последняя воля и завещание находятся в ведении Мэделин Берроуз.
Эстель встрепенулась, переключаясь на новые темы.
— Я не... я не знала, что у меня есть завещание. И Мэди. Она здесь?
Алекс покачал головой.
— Мы не знали, что с ней нужно связываться. Капитан «Pacific Pearl» не давал таких указаний. Однако ваш адвокат был поставлен в известность, и он сообщил мисс Берроуз о вашем благополучном возвращении. Думаю, она заглянет к вам, как только вы устроитесь.
Эстель сосредоточилась на хороших новостях, а я — на плохих. У нее был дом, куда она могла поехать, разрешение взять нашу дочь и подруга, ожидающая её возвращения.
Я... присяжные еще совещались.
Если они были похожи на последних присяжных, с которыми я столкнулся... я был в полном дерьме.
Каждый мускул напрягся, когда мужчина огласил мой приговор.
— Что касается вас, мистер Оук. Мы знаем о вашем испытании и при обычных обстоятельствах из сострадания разрешили бы въезд на некоторое время. Мы не будем обращать внимания на то, что у вас нет необходимых виз, и вместе с вами займемся оформлением будущих документов. Однако вы осужденный преступник. У вас есть судимость.
— Согласно австралийскому законодательству, мы не разрешаем въезд в страну преступникам без полной проверки и обсуждения. Но и в этом случае гарантии нет. — Он посмотрел на меня через линзы очков. — Особенно это касается убийц.
И вот так... я превратился из почти мертвого в запрещенного.
Эстель больше не была моей.
Мое прошлое наконец-то настигло меня.
Все кончено.
ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ.
Я не могла этого допустить.
Гэллоуэй принадлежал мне.
Я принадлежала ему.
Я родила ему дочь.
Мы любили друг друга.
— Вы шутите? — Мой голос напоминал пронзительную скрипку. — Что вы собираетесь делать?
Иммиграционный офицер (ставший моим заклятым врагом) прочистил горло.
— Он будет находиться в центре временного содержания до завтрашнего рейса и депортирован в Великобританию.
Я не переставала дрожать.
Нет, нет, нет...
Коко спрыгнула со стула и помчалась на своих крошечных ножках, чтобы ухватить меня за бедро.
— Ма-ма. Домой?
Я машинально подхватила ее на руки, не отрывая взгляда от мудака, пытающегося разрушить мою семью.
Он уже лишил нас Пиппы.
Он не мог забрать и моего мужа.
— Все в порядке, Коко. Не волнуйся. — На одном дыхании я прорычала: — Куда он, туда и я. Хочешь посадить его в клетку — хорошо. Но и меня туда сажай.
Я наблюдала за этой сценой, словно сторонний наблюдатель. Я видела, как напрягся Гэллоуэй и как его охватила ярость от моего обвинительного тона. Я знала, что он будет спорить и призывать меня вернуться домой (уже не в свой дом) и позволить ему разобраться со всем по прибытии в Англию.
Но я этого не допущу.
Мы были вместе каждый день в течение почти четырех лет. Я думала, что потеряла его. Я видела, как он умирает. Я ни за что на свете не позволю им запихнуть его в самолет и расплачиваться за преступление, за которое он уже заплатил.
То, что я могла смотреть на этих людей и стоять рядом со своим мужем, зная, что он убил, но, не зная о фактах, можно было расценить как слепую наивность.
Но я знала Гэллоуэя.
Он отбыл свое наказание.
Даже, несмотря на то, что он не сидел в тюрьме последние несколько лет, его совесть и душа платили за это. Снова и снова.
Он был очищен и прощён.
— Стел, подожди. — Гэл схватил меня. — Подумай о Коко. Они могут запереть меня, но я не позволю им посадить в тюрьму мою дочь. — Он держал мои щеки дрожащими руками. — Пожалуйста... сделай это ради меня. Скоро мы снова будем вместе.
Все оставшиеся осколки моего сердца разлетелись в пыль.
— Ты не знаешь, о чем меня просишь.
— Да, да, знаю. — В его голубых глазах пылал ужас. — Думаешь, я хочу снова оказаться в тюрьме? Меня это чертовски пугает, но я готов сделать все необходимое, чтобы обеспечить твою безопасность. И если депортация — это ключ... пусть будет так.
— Нет, я полечу с тобой в Англию. Я отказываюсь от Австралии. Если они способны на такую жестокость, я больше не хочу здесь жить.
— Стел, мы должны быть благоразумны. Мы не знаем, что произойдет. Мне не удалось связаться с отцом, хотя капитан заверил меня, что он жив, когда я сообщил ему подробности. Не знаю, в приюте ли он, болен ли, или где мы окажемся в конечном итоге.
Ненависть к себе и презрительное признание проступили на его лице.
— Я без гроша в кармане, Эстель. У меня ничего нет. Я разорен. Не хочу отправлять тебя и Коко в неизвестную страну, где нет дома. Подумай, как испугается бедный ребенок. Там холодно. Нет пляжа. Нет солнца.
Он вздрогнул, прижимая меня к себе.
— Это единственный выход. Здесь она будет в замешательстве, но, по крайней мере, будет рядом с тем, что помнит. Мы найдем способ вернуться друг к другу, вот увидишь.
— Ты идиот, Гэллоуэй. Неужели думаешь, ей есть дело до океана, когда она вот-вот лишится отца? — Я ударила его кулаком в грудь. — Нет! Я не позволю тебе этого сделать.
Мужчина-офицер подошел ближе, прижимая к себе планшет, словно это могло спасти его от моего яростного взгляда.
— Мистер Оук, боюсь, автобус уже прибыл, чтобы отвезти вас на территорию комплекса. Если вы сможете попрощаться, я прослежу, чтобы мисс Эвермор и ее ребенка отвезли в квартиру.
Гэллоуэй вихрем бросился к мужчине, сжимая кулаки, в его взгляде читалось убийство. Блеск пота свидетельствовал о том, что он не так силен, как кажется. Хотелось убить всех за то, что они лишили его того, чего он добился.
— Не говорите нам о прощании. Ясно? Вы дадите нам нужное время. Это самое малое, что вы можете сделать.
Мужчина замер, а затем
