Императорская Россия - Евгений Анисимов

Императрица Екатерина II еще до рождения его в 1779 году знала три вещи: что у жены сына Павла Марии Федоровны непременно родится мальчик, что назовут его Константин и что он будет императором Византийской империи. Это была эпоха успехов русского оружия в войне с турками, увлечение так называемым «Греческим проектом», который предполагал изгнание турок с Босфора и возрождение греческой Византийской империи. И Екатерина полагала, что когда это произойдет, тут-то и понадобится принц – кандидат на византийский трон по имени Константин. Ведь так звали основателя Византийской империи, Константинополя, так звали последнего византийского императора Константина Палеолог, погибшего на развалинах своей столицы. Константина, второго сына Павла и Марии, как и их первого сына Александра, Екатерина II решила воспитывать сама, причем в греческом духе. Кормилицей его стала гречанка…

А потом, когда юноша подрос, бабушка нашла ему невесту – принцессу Саксен-Кобургскую Юлиану, ставшую в православии Анной Федоровной. Но жизнь молодоженов не сложилась, и, воспользовавшись поездкой мужа в Италию, Анна бежала в Германию, где и осталась. Однако Мария Федоровна не разрешала сыну развод и смягчилась лишь спустя 20 лет. К этому времени Константин давно жил в Варшаве и любил другую – княгиню Лович.

Известно, что Константин, как его отец Павел и брат Александр, обожал военное дело и был очень рад, когда после победы над Наполеоном в 1814 году получил назначение командовать польскими войсками, для чего Константин и переехал в Варшаву. Так Польша вошла в его жизнь. А потом в его жизнь вошла и единственная и последняя любовь. Ее звали графиня Иоанна Грудзинская. Они познакомились на балу в 1815 году, ей было 20 лет. Но только когда матушка, наконец, позволила Константину в 1820 году развестись с Анной, они обвенчались. Тогда-то Александр I и даровал ей титул княгини Лович. Началась семейная безмятежная жизнь. Константин полюбил Польшу, ее народ, культуру, говорил и думал по-польски. Но он оставался при этом наместником русского царя в Польше, выступая в роли гонителя польской вольницы. В Константине все было перемешано без меры.

Суровым испытанием в жизни Константина стали события декабря 1825 года в Петербурге, когда он был провозглашен императором Константином I, что привело к известным печальным событиям. Почему же Константин отказался от престола? Одни историки говорят: «Он не хотел быть царем из эгоизма, нежелания нести тяжкое бремя власти, изматывающую государя ответственность за страну, династию, он уклонился от долга, хотел жить тихой супружеской жизнью, а не томиться на непрерывных придворных церемониях». Другие считают, что этот поступок Константина – акт мужества, реализма в оценке своих качеств. Он якобы, как писал сам, «не чувствовал в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтоб быть когда бы то ни было возведенным на то достоинство, к которому по рождению его может иметь право». Наконец, утверждали третьи, всем было известно, что Константин больше других братьев напоминал императора Павла I, как внешностью, так и вспыльчивым характером, – недаром Константина Павловича называли «деспотическим вихрем». Зная себя, он страшился судьбы отца. Спор этот бесконечен, и вопрос останется без ответа, но поступок Константина необычен…

Константин не появился и позже, на похоронах брата императора Александра I. Новому императору Николаю I было важно, чтобы Константин был рядом – так удалось бы пресечь нелепые слухи о некоей вражде или тайной борьбе братьев. Особенно хотел Николай, чтобы Константин появился на коронации в Москве. Константин сначала не хотел покидать Варшаву и ехать в Москву. Прощаясь с приближенным Константина, Николай сказал, что переубедить брата невозможно, но «во всяком случае, по приезде в Варшаву, отправьтесь к княгине Лович поцеловать ей ручку от моего имени». И этот ход подействовал. Константин, к восторгу Николая, внезапно появился в Москве накануне коронации. Но после коронации он так же внезапно уехал опять в Варшаву…

Посланный в Польшу фельдмаршал И. И. Дибич не справился с подавлением мятежа. Его заменили более решительным фельдмаршалом И. Ф. Паскевичем, воевавшим на Кавказе. Кровопролитные сражения под Гроховом и при Остроленке завершились победой русских войск, а в августе Паскевич взял Варшаву. Мятеж вскоре был подавлен, многие поляки бежали на Запад, военные суды приговаривали мятежников к казни и ссылке в Сибирь. Польское восстание стало подлинной трагедией для старшего брата Николая цесаревича Константина Павловича.

После подавления польского восстания Николай I лишил Польшу государственности, отменил конституцию, разделил страну на несколько обыкновенных российских губерний, построил в Варшаве Александровскую крепость и заявил полякам: «Я вам объявляю, что при малейшем возмущении я прикажу разгромить ваш город». После 1831 года страх перед революционными идеями, которые могут проникнуть в Россию, у Николая только усилился. Эти идеи представлялись императору подобием холерной заразы, которая в начале 1830-х годов проникла в страну, вошла в столицу, армию, посетила даже императорскую семью. Но для Николая страшнее была зараза иная. Недаром он писал своему близкому сподвижнику фельдмаршалу Паскевичу: «Заразы нравственной всего более боюсь». Одновременно он предписывал как можно чаще менять гарнизон в Варшаве и тем заранее предупреждать проникновение революционных идей в святая святых – в армию. Особенно предостерегал царь от контактов русских офицеров и солдат с польками, чей шарм и обаяние казались ему опаснее ружей и пушек мятежников.

Заглянем в источник

В отношении к полякам взгляды Константина были поразительной смесью «экзекутивных» идей его отца Павла I и либеральных мыслей его брата Александра I. Так, он считал, что разделы Польши, совершенные при бабушке Екатерине II, – недостойное дело. Вот что он писал об этом:

«Душой и сердцем я был, есть и буду, пока буду, русским, но не одним из тех слепых и глупых русских, которые держатся правила, что им все позволено, а другим ничего. «Матушка наша Россия берет добровольно, наступив на горло» – эта поговорка в очень большом ходу между нами и постоянно возбуждала во мне отвращение… Каждый поляк убежден, что его отечество было захвачено, а не завоевано Екатериной… в мирное время и без объявления войны, прибегнув при этом ко всем наиболее постыдным средствам, которыми побрезгал бы каждый честный человек».

Даже не верится, что это писали не Герцен с Огаревым, а внук Екатерины II, брат Александра I, русский цесаревич… Впрочем, считая законным желание поляков восстановить Польское государство, Константин считал это невозможным в принципе: «Полякам желать все, что содействует их восстановлению, можно, и сие желание их признать должно естественным, но действовать им не позволительно, ибо такое действие есть преступление». Он не возражал против созыва польского сейма и польской конституции, но как только мог насмехался над этими институтами. Провинившимся офицерам цесаревич говорил, что вот сейчас «задаст им конституцию», он держал при себе шута гоф-курьера Беляева, изображавшего в карикатурном виде польского патриота, просил у Бога глухоты на время сейма, а лучше все же у сейма отрезать языки… А так в Польше было «все мирно и спокойно»… до поры до времени.

И вдруг 28 ноября 1830 года в Петербурге было получено ошеломительное сообщение: «Варшава. 18 ноября, 2 часа утра. Общее восстание, заговорщики овладели городом. Цесаревич жив и здоров, он в безопасности посреди русских войск». Вскоре восстание охватило всю Польшу. Все происшедшее стало катастрофой для Константина. Рушился его с такой любовью созданный мир гармонии и порядка… Революция как пожар, как эпидемия в те месяцы охватила всю Европу. Константин знал о мятежных замыслах поляков и раньше, но думал, что они его любят, уважают и не посмеют восстать. К тому же он надеялся с помощью вымуштрованной им польской армии, в которой он знал каждого солдата по имени, подавить любой мятеж. Но эта-то армия и изменила ему… Константин не замечал, что его самовластное 15-летнее правление в Польше на самом деле было тягостно полякам, а, учитывая необузданный нрав цесаревича, некоторым даже и ненавистно.

И вот когда польская делегация явилась к Константину и предложила ему польский престол, он был возмущен до глубины души неблагодарностью поляков: «Я все позабыл потому, что, в сущности, я лучший поляк, нежели вы все, господа, я женат на польке, нахожусь среди вас, я так давно говорю на вашем языке, что теперь затрудняюсь выражаться по-русски… Если бы я захотел – вас бы в первую минуту всех уничтожили».

А потом в Польшу вторглись русские войска… Константин был во главе карателей, но это был странный каратель. Когда против его войск вылетели на рысях польские драгуны, он радовался за них, гордился их выездкой, мужеством («Славно, славно, ребята!»), а потом сказал, что польские солдаты – лучшие в целом свете. Вряд ли это могло понравиться русским генералам и самому императору Николаю, который был в ярости от «неблагодарности» поляков и решил раз и навсегда раздавить польскую вольность. Константина отозвали в тыл. Огорченный и разбитый, он приехал в Витебск, там заболел холерой и вскоре, 15 июня 1831 года, скончался в страшных мучениях. Умирая, он просил у не отходившей от его постели Лович: «Скажи государю, что я умираю, молю его простить полякам». Княгиня Лович пережила Константина ненадолго. Она прошла за гробом пешком от Витебска до Петербурга и через год после начала восстания, 17 ноября 1831 года, умерла на чужбине, в Царском Селе.