Из моего прошлого. Воспоминания выдающегося государственного деятеля Российской империи о трагических страницах русской истории, 1903–1919 - Владимир Николаевич Коковцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Особенно решительно отстаивал это Столыпин, подробно высказав в Совете, что близко следя за всем, что делается в смысле борьбы с эпидемией в Маньчжурии, он считает своим долгом горячо благодарить все управление железною дорогою и меня, как отвечающего за нее, за все, что сделано для санитарной безопасности России. Он прибавил даже, что, если бы кто-нибудь сказал ему, что принятые распоряжения могут быть столь энергичны и разумны, он не поверил бы и думал даже, что это как-то не по-русски, и потому он предлагает Совету не только просить меня взять на себя ответ на все запросы, но и уполномочить меня открыто заявить с трибуны Государственной думы, что правительство «считает прямым долгом справедливости отметить, что весь персонал железной дороги заслуживает величайшей похвалы за то, что им выполнено в условиях величайшей трудности, и что ему мы обязаны тем, что можем уже и теперь сказать, что опасность от заноса эпидемии в Россию им устранена». Уже 19 января Дума возобновила свои занятия, и в тот же день я дал мои объяснения по всем запросам. Что и как я сказал об этом, не забыли те, кто пережил эту грозную пору в Маньчжурии и кто вынес всю борьбу на своих плечах. Их мало кто поблагодарил, если не считать того, что услышала от меня Дума с трибуны в этот день.
Пусть скажут себе те, кто когда-нибудь прочтут мои воспоминания, что грозившая России величайшая опасность была устранена усердием и исключительным мужеством в борьбе с нею всего управления Китайско-Восточной железной дороги, до самого низшего персонала включительно. Быть может, они отметят также, что на всю борьбу было истрачено не более одного миллиона рублей, считая и все расходы Министерства внутренних дел по борьбе с другими эпидемиями в том же году.
С этого запроса, заслушанного 19 января 1911 года, началось мое почти ежедневное присутствие в Государственной думе, вплоть до половины марта, когда разразился тот неожиданный кризис правительства, о котором речь впереди.
19 января я отвечал на запрос о чуме, 22-го на такой же запрос о развитии контрабандного промысла спиртом через маньчжурскую же границу; 24-го мне было поручено правительством выступить по вопросу о размере кредита на нужды начального образования и помочь фиксации размера кредита на длинный ряд лет, то есть принять на себя роль защитника народного образования в то время, когда меня же обвиняли в том, что я будто бы являюсь противником расходов на просвещение; 4 февраля мне пришлось вести настоящий бой с левым крылом Думы по запросу о деятельности опять того же Крестьянского банка и одержать бесспорный успех над авторами запроса, а уже с 21 февраля началось рассмотрение бюджета в общем собрании Думы.
Я упоминаю о моем выступлении по делу народного образования потому, что мне хочется снять с себя вечное осуждение меня за слишком скупое отношение к самым неоспоримым нуждам страны во имя чрезмерно близкого моему сердцу казначейского благополучия.
Вторая моя речь имеет совсем иное значение.
Запрос правительству на этот раз был предъявлен уже без всякого колебания — в смысле обвинения его в явно незаконных действиях, совершенных правительством по ведомству Крестьянского банка, и предъявлен он был одновременно как к председателю Совета министров, так и ко мне, как руководителю банка. Запрос получил прозвище «запроса по Дурасовскому делу». Он рассматривался в думской Комиссии по запросам очень долго и попал с руки правительства перед самым Рождеством. Подписан он был левою группой — эсдеками. Первым подписавшим и главным, если не единственным, зачинщиком дела был депутат Покровский 2-й, который задолго до предъявления запроса неоднократно являлся ко мне и в приемные дни, и испрашивал особые аудиенции, постоянно доказывая мне совершенные не только Крестьянским банком, но и административными властями вопиющие несправедливости в ущерб крестьян, будто бы окончательно разоренных банком.
Мне пришлось поэтому войти очень глубоко во все частности этого дела, и я успел изучить его до мельчайших подробностей еще в ту пору, когда вопрос, так остро поставленный Столыпиным, совершенно не был мне известен. Близко следил за ним и П. А. Столыпин и постоянно просил меня давать все больше и больше подробностей, по мере того, как выяснялась из настояний Покровского 2-го и предъявляемых мне Крестьянским банком данных возмутительная история этого дела, в котором так называемые дурасовские крестьяне были, бесспорно, жертвою агитации того же Покровского, сумевшего, однако, скрыть следы своей работы и избежать обнаружения ее.
Всем было, однако, ясно до очевидности, что без него и его сотрудников по агитации никогда не было бы тех осложнений, которых достигло это возмутительное дело. Правда, не было бы и того на самом деле настоящего триумфа, которого добилось правительство. После окончания прений по этому делу не только запрос не был принят Думою, но немалый конфуз испытала и думская Комиссия по запросам, разделявшая все заключения интерпеллянтов, но и те члены Думы, правее эсдеков, которые дали ему свои подписи. Мои друзья из кадетской оппозиции были, разумеется, в числе их и даже не отказали себе в удовольствии, как сделал, например, Аджемов, пустить в меня, во время моих объяснений, язвительные стрелы.
Когда вопрос правительству созрел и состоялось заключение Комиссии по запросам, не только принявшее запрос, но и пошедшее в своих заключениях дальше самих авторов его, я был уже в курсе предположений Столыпина поднять вопрос о передаче в ведомство землеустройства Крестьянского банка.
Моим первым желанием было просить его взять на себя ответ на запрос. Но он сразу же и решительно отказался от моего предложения, сказав, что никто не положил так много труда, как я, на изучение дела, и даже было бы крайне невыгодно, чтобы выступал от имени правительства кто-либо другой, а не я, потому что первый подписавший — Покровский — будет, конечно, обосновывать запрос, а ни с кем из членов правительства он не вел таких частых и назойливых переговоров, как со мной. Он прибавил, что лично у него Покровский был всего один раз, и он не входил с ним ни в какие частности,
