Быть Хокингом - Джейн Хокинг

За обедом на последнем этаже отеля «Хилтон» мы подробно рассказали детали аудиенции остальным членам семьи, которым запрещено было выходить из Императорского зала, не забыв и эпизод с ковром, вполне соответствовавший их несколько саркастичному чувству юмора. Мы охарактеризовали последовавший разговор как нечто среднее между устным экзаменом и беседой с напористой, но доброжелательной директрисой: оба этих случая пугали одинаково. Я почти не сомневалась в том, что королеве тоже было непросто. Интересно, подумали мы, вглядываясь в горизонт лондонского неба, правильно ли мы отвечали на вопросы? Здесь, прямо под нами, был дворец, окруженный Елисейскими полями, где мы немного погуляли сразу после приема. Стивен пожаловался на то, что не мог говорить столько, сколько ему бы хотелось, из-за проблемы с настройками ручного контроля компьютера, которые нарушились после неприятности с ковром. Так или иначе, нам показалось, что в целом мероприятие прошло хорошо, а Стивен добавил еще один впечатляющий медальон к своей и так уже обширной коллекции.

Когда мы уходили из ресторана, меня немало удивил сюрприз – необъятный букет оранжевых и желтых лилий, который мне преподнесло руководство отеля. Несмотря на то что его адресовала мне коммерческая организация – один из отелей сети «Хилтон», жест был впечатляющий. Он напомнил мне о той жемчужине, которую Рут Хьюс подарила мне в Калифорнии, когда Стивена наградили медалью папы римского в 1975 году. Я поняла, что меня заметили.

14. Dies Irae

[191]

Неделю спустя мы с Тимом уже снова были во Франции. Мулен сонно жмурился на вечернем солнце, пока мы въезжали на холм и открывали ворота. Бодрящий свежий воздух проникал глубоко в мои астматические легкие, восстанавливая силы, так как я физически устала от длительной поездки и была эмоционально напряжена после недавних взлетов и падений. Внутренний двор, дышащий тишиной и спокойствием, обнимал нас как мягкое одеяло и защищал от жесткости внешнего мира. Тишину нарушало только чириканье воробьев, отражавшееся эхом от белых стен. К их голосам добавился высокий голос Тима, нетерпеливо настаивающий на том, чтобы я поскорее открыла входную дверь, так как ему очень хотелось зайти внутрь и забраться на свой чердак, проведать модели аэропланов, которые стремительно вращались вокруг своей оси, свисая над лестничным проемом, и были отгорожены от перил запутанной сетью ниток и клейкой ленты. Мы бегали из комнаты в комнату, проверяя каждый уголок и закоулок в доме и вновь знакомясь с каждой старинной балкой. К нашему удивлению, старый пыльный сарай изменился до неузнаваемости, как Золушка перед балом, и был готов принять свиту из сиделок Стивена. Груды камней, паутина и гниющие стропила исчезли, а на их месте внизу появилась большая комната с полом, выложенным плиткой, и маленькая кухня, а наверху – две большие спальни и ванная. Массивные новые балки и пригодные старые так органично поддерживали столетнюю конструкцию, что если бы не сияние новизны всех креплений, то могло показаться, что все балки были в доме испокон веков. Затем мы устремились в сад, предвкушая еще больше открытий. В наше отсутствие кто-то явно поколдовал там. Тим ахнул: «Прямо как в Букингемском дворце!» – и он был прав. Саженцы и семена в цветочном бордюре полностью выросли, и там, где в мае находились маленькие отдельные пучки и небольшие всходы, теперь нас восторженно приветствовало буйство красок и кивание пышных цветочных головок. Еще многое требовалось сделать: покрасить стены и покрыть полы, но основная работа была завершена. Мулен был готов принять не только нас, но и всю толпу наших летних гостей. Мой брат планировал приехать вместе с семьей и четырьмя детьми одновременно с другом Тима Артуром и его родителями, которые собирались к нам в гости на выходные. Джонатан должен был привезти моих родителей, а Стивен – прилететь в Ле Туке в сопровождении своей самой проверенной сиделки Пэм Бенсон, а также Элейн и Дэвида Мэйсонов.

Пока я не намеревалась вмешиваться ни в какую любовную привязанность, которая могла возникнуть между Элейн и Стивеном; мне казалось, что ее, профессиональную сиделку, могло убедить понимание того, что успех нашей задачи зависел от хорошо сбалансированной командной работы.

Несмотря на опасения моей матери, я пригласила к нам семью Мэйсонов, оптимистично надеясь на то, что опыт проживания с нами в одном доме, но в более расслабленной обстановке, чем в Кембридже, поспособствует большему уважению к самодисциплине, которая лежала в основе нашей повседневной жизни. Пока я не намеревалась вмешиваться ни в какую любовную привязанность, которая могла возникнуть между Элейн и Стивеном; мне казалось, что ее, профессиональную сиделку, могло убедить понимание того, что успех нашей задачи зависел от хорошо сбалансированной командной работы. В нашей ситуации нарушителям порядка места не было.

Я столь же наивно полагала, что если она поймет, что мы с Джонатаном, разумеется, не спим вместе в одной комнате, то она научится уважать modus vivendi[192], который позволял нам продолжать непрерывно заботиться о Стивене и детях, что бы ни случилось. Конечно, только самый фанатичный фундаменталист мог не видеть того, чего мы пытались достичь, тех усилий и ограничений, сопровождавших эти попытки. По иронии судьбы когда-то очень давно Стивен терпеть не мог фундаментализм и приходил от него в ярость, высмеивая любого, кто пытался его проповедовать.

Мы – то есть я, Тим, мой умелец Клод и одна очень услужливая девушка из деревни – все еще энергично наносили белую эмульсию на стены новой нижней части дома, когда мой рассеянный братец и его семья с четырьмя детьми приехали к нам – на неделю раньше. Однако Крис с лихвой компенсировал их неожиданный приезд, взяв на себя приготовление пищи. По его мнению, лучшими туристическими объектами Франции были супермаркеты, где он с удовольствием проводил время, прогуливаясь вдоль полок в поисках все более экстравагантных ингредиентов для добавления в свою кастрюлю с едой, которая издавала из новой кухни такой аромат, что у нас каждый вечер текли слюнки при мысли о предстоящих гастрономических наслаждениях.

В середине августа, к тому времени, когда Стивен и его разношерстная команда вылетели в Ле Туке, новое крыло дома было подвержено основательной проверке на прочность следующими друг за другом волнами гостей, включая моих родителей, требования которых оно полностью удовлетворило, будучи элегантным и удобным. Однако, заехав в дом, Стивен демонстрировал заметное напряжение. Моя радость при встрече с ним была встречена холодностью, и это заставило меня заподозрить, что тайные нашептывания о нелюбви к французской деревне попали в цель, убеждая его в том, что на самом-то деле ему совершенно не хотелось отдыхать во Франции, не говоря уж о деревне. Все попытки заинтересовать его великолепными видами, открывавшимися из дома через залитые солнцем поля на далекие синие очертания холмов и лесов, оказывались тщетными: я видела все тот же скучающий, пренебрежительный взгляд. Правда день за днем безжалостно обрушивалась на меня – улыбки Стивена и его заинтересованность были адресованы Элейн, и я уже не сомневалась, что его поощряют презирать меня, потому что я была неполноценна и не соответствовала безупречному образу, которым его постоянно манили. Его убеждали, что я ему больше не нужна и что от меня нет никакой пользы. Элейн была нужнее: из-за минимальных обязанностей она могла потворствовать Стивену, выполняя все его прихоти; она умела говорить вкрадчиво и льстить, а ее навыки сиделки позволяли ей выполнять все его капризы. Так как главными его занятиями были работа и забота о здоровье, то моя роль закономерно уменьшилась, а ее – демонстративно и значительно расширилась. Семейные и интеллектуальные узы, которыми я так дорожила и благодаря которым мы создавали видимость нормальности, похоже, перестали быть значимыми. Возможно, в ней он нашел человека более приземленного, чем я, с которым он к тому же мог каким-то образом снова иметь физическую близость, какими бы ни стали другие стороны их отношений. Я не могла ему в этом отказать и была готова принять это изменение в нашем жизненном укладе точно так же, как он великодушно принял мои отношения с Джонатаном, только при условии, что это держалось в тайне и не угрожало нашей семье и детям, нашему дому и синхронной работе роты сиделок, которой мы добились, пожертвовав своим спокойствием. Также было очень важно, чтобы это не свело на нет мои отношения со Стивеном, потому что я не сомневалась, что без меня он сразу превратится в потерявшегося ребенка, непослушного, самоуверенного, но в то же время беспомощного и наивного. Наши судьбы были так крепко связаны узами времени, что он никогда не стал бы мне безразличен, какими бы сложными ни были обстоятельства жизни обездвиженного гения, сделавшие его таким незаурядным. Забота о его благополучии стала для меня привычкой. Любой малейший признак недомогания, неудобства или неодобрения, который выдавали его подвижные черты лица, не оставлял меня равнодушной. Истина была в том, что я все еще любила его с глубоким заботливым состраданием. Его истощенное тело, несмотря на силу интеллекта, красноречиво свидетельствовало о боли и страданиях, и благодаря этому мои чувства к нему пробуждались вновь и вновь. Я никогда не была снисходительна к нему; на самом деле эти чувства часто держали меня в тонусе, когда отчаяние и обиду, вызванные его упрямством и неразумными требованиями, нужно было примирять с уважением к его личности и правам полностью нетрудоспособного человека.