В тени алтарей - Винцас Миколайтис-Путинас

Васарис пытался ее успокоить, отвлечь, но она упорно возвращалась все к тому же вопросу: отчего умер Витукас, кому была нужна его смерть, какой в ней смысл. И не ее ли в этом вина… Васарис даже испугался, что у нее навязчивая идея и что подобные мысли могут больше надломить ее, чем скорбь о сыне.

Он хотел уже с нею проститься, но Люция испуганно схватила его за руку.

— Ах, не оставляйте меня одну, ксендз Людас. Никто здесь меня не понимает, никому я не нужна. Я боюсь Глауджюса… Нет, я его ненавижу! — вдруг воскликнула она, сдвинув брови. — Мальчик был ему как бельмо в глазу. За все эти годы мой сын не слышал от него ни одного доброго слова. Я уверена, что он рад его смерти.

Казалось, что неожиданно прорвавшаяся ненависть к Глауджюсу возвратила Люции силы. Глаза ее оживились, лицо запылало, и она впервые сознательно огляделась вокруг, поднялась с кушетки, потом открыла окно и несколько раз всей грудью вдохнула животворный воздух июньского утра. На улице уже было шумно и людно.

Люция опять закрыла окно и вдруг, почувствовав бесконечную усталость, взяла с постели подушку и вернулась на кушетку.

— Подите к мужу и помогите ему сделать все, что нужно. Я так ослабла, что едва держусь на ногах.

Васарис нашел Глауджюса в кабинете, он составлял объявление о смерти Витаутаса Бразгиса. По-видимому, он уже долго корпел над этой задачей: целый лист был испещрен поправками, а объявление так и не получалось. Васарис помог ему, и Глауджюс вздохнул с облегчением.

— Так-так… — сказал он, еще раз перечитывая окончательную редакцию. — Неплохой был мальчик. Но что поделаешь?.. Лучшие доктора лечили… Видно, так было суждено. Рано или поздно все там будем. Так… Может быть, вы и в редакцию отнесете? У меня теперь столько всяких забот…

— Хорошо, отнесу, — согласился Васарис. Помимо этого он обещал еще условиться с ксендзом о похоронах и телеграфировать канонику Кимше.

Уходя он увидел, как Текле и Аделе убирали комнату, в которой должно было лежать тело Витукаса.

На другой день, в шесть часов вечера, прах юного Витаутаса Бразгиса провожали в костел. Собралось много родственников и знакомых Глауджюсов. Вся гимназия, в которой учился мальчик, участвовала в траурной процессии. Сам каноник Кимша возглавлял ее на пути в Кармелитский костел. За гробом шла Люция, ее поддерживал Глауджюс. Здесь же в толпе родственников и знакомых шагал Людас Васарис. Ему казалось, что Люции было бы легче выносить боль, если бы рядом с ней не было притворявшегося ее покровителем, грубого, бессердечного человека, который по злому капризу судьбы назывался ее мужем.

На следующее утро было отпевание. Каноник Кимша служил панихиду и сам проводил Витукаса в последний путь. Стоя на краю могилы, он произнес трогательное надгробное слово. Говорил и классный руководитель Витукаса. Все жалели так рано унесенного смертью Витаутаса Бразгиса, примерного ученика, хорошего товарища, любящего сына. Даже Глауджюс счел нужным поднести платок к глазам.

Участники похорон, кто с любопытством, а кто сочувственно, глядели на мать. Люция держалась героически. Весь ее облик говорил о глубоком горе, но ни одна слеза не пролилась из ее сухих, горящих глаз. Ни одного вздоха не вырвалось из твердо сжатых, запекшихся губ. Иные даже возмущались ею и называли бессердечной матерью.

Когда могильный холм был насыпан и провожающие затянули «Ангел господень», она пошла к выходу. Глауджюс, придерживая ее за локоть, шагал рядом. У ворот кладбища они сели в автомобиль и уехали.

На другой день Васарис зашел навестить Люцию. Аделе сообщила ему, что барыня извиняется, но принять его не может, так как не совсем здорова. От Аделе он узнал, что Люция заперлась в своей комнате, не хочет никого видеть, не впускает даже мужа. Только один каноник Кимша долго пробыл у нее, и они все разговаривали.

В тот же самый день Васарис встретился с каноником. Старик казался очень расстроенным, даже сердитым.

— Не понимаю, совсем не понимаю, что с ней сделалось, — жаловался он Васарису. — Я знаю, как больно матери потерять единственного сына, но и горе имеет границы. Нет, здесь что-то другое. Она вбила себе в голову нивесть что. Звал ее приехать к себе в Клевишкис, — отказалась. Присматривай за ней, Людас. Когда-то она тебя очень любила. Хорошая была девушка.

Он простился с Васарисом, как с добрым другом, и еще раз попросил его присматривать за Люцией.

После похорон сына Люция впала в какую-то странную апатию. Она никуда не выходила и никого не принимала. При каждом звонке торопливо уходила в свою комнату, боясь, что кто нибудь застанет ее врасплох. Часами Люция просиживала в кресле, ничего не делая, ничем не интересуясь. Казалось, она забыла даже Витукаса, потому что ни разу не ездила к нему на могилу, ни с кем о нем не говорила и бывала очень недовольна, если кто-либо из домашних упоминал его имя.

Мужа Люция явно избегала. Первую неделю после похорон она и обедала одна в своей комнате. Потом стала выходить в столовую, но ни с мужем, ни с горничной почти не разговаривала. Даже со стороны жутко делалось от этого постоянного молчания. Прислуга боялась громко разговаривать, хлопать дверьми, греметь посудой. Постороннему человеку, впервые попавшему в дом, становилось не по себе.

Собираясь уезжать на каникулы, Васарис решил еще раз навестить Люцию. Не обращая внимания на испуганную Аделе, он постучался к Люции и отворил дверь. Она сидела у окна в глубоком кресле, прижавшись головой к подоконнику, и смотрела вдаль. Скрип двери испугал ее и, вздрогнув, она поглядела на вошедшего. Смущение и недовольство отразились на ее лице. Люция не поднялась, не протянула гостю руки и молча ждала, что он ей скажет.

Предупрежденный Аделе, что говорить о Витукасе не следует, Васарис начал оправдываться:

— Простите, что так неожиданно врываюсь к вам, но я уезжаю надолго из Каунаса и зашел проститься.

— Садитесь, пожалуйста, — каким-то ленивым, утомленным голосом сказала Люция.

Васарису даже страшно стало от этого голоса. Он придвинул стул и сел, не зная, с чего начать разговор.

— Вы никуда не собираетесь летом? — спросил он осторожно.

— Никуда.

— Отчего же? Вам было бы очень полезно переменить обстановку, уехать куда-нибудь подальше, например, за границу.

Она молчала, словно не слыхала его слов. Это было невыносимо. Васарис, рискуя показаться невежливым, решил во что бы то ни стало вывести ее из апатии. «Пусть рассердится, пусть велит мне уйти, — думал он, — все будет лучше этого ужасного состояния».

— Люция, — снова начал Васарис. — Я хочу поговорить с вами как старый друг. Каноник Кимша перед отъездом просил меня навестить вас, и я ему это обещал. Теперь мне придется сообщить ему, что вы больны, что вы просто-таки губите себя.

Эти слова так ее взволновали, что Васарис даже удивился. Неожиданно оживившись, она пристально поглядела на гостя, словно желая убедиться, нет ли в них скрытого смысла, не грозит ли ей какая-нибудь опасность.

— А мой… дядя… ничего не говорил вам обо мне?

— Он просил меня присматривать за вами.

_ И больше ничего? — спросила она, не сводя с Васариса пытливого взгляда.

— Нет. А что же еще?.. Конечно, он не просил меня следить за вами, да я этого никогда бы не сделал. Но если я могу чем-нибудь помочь вам, всегда готов служить — искренне, дружески.

Однако интерес Люции к нему уже пропал. Потухшим взглядом она смотрела вдаль и точно не слыхала последних слов гостя.

Васарис еще раз попытался вывести ее из этого оцепенения:

— Люция, меня просто удивляет, как вы сразу опустили руки, — сказал он. — Ведь вы всегда были полны сил, энергии и жизни. У вас впереди еще половина жизни! Вы молоды и красивы. Не обрекайте себя на бессмысленную гибель. Жизнь еще может улыбнуться вам. Наконец, если бесполезно говорить вам о счастье, так ведь в жизни есть и другое. Надо только взять себя в руки, заглушить эту боль и превозмочь апатию.

Люция нервно сжала пальцы, и по этому жесту Людас понял, что она волнуется. Он умолк.

— Ах, я отлично понимаю, о чем вы говорите, и согласна с вами, — сказала Люция, — но, увы, все это не для меня. Если бы вы знали всю мою жизнь, то и сами стали бы рассуждать по-другому. Больше я ничего не могу сказать. Благодарю вас за ваши заботы и за то, что вы предлагаете помочь мне. Но пока мне ничего не надо.

Васарис понял, что оставаться дольше было бы нетактично и навязчиво. Он распростился и ушел.

Когда он рассказал Ауксе о своем посещении, она очень удивилась странному состоянию Люции.

— Боюсь, что она покончит с собой, — опасливо сказала Ауксе.

— Ну, это уж слишком! — воскликнул Васарис. — Мало найдется матерей, которые бы кончали с собой из-за смерти ребенка.

— Не только из-за смерти ребенка. Могут быть и другие причины. Потеряв сына, Люция лишилась последнего смысла в жизни.