Казанова - Эндрю Миллер

— Почему, мадам, я должен был обязательно осведомиться насчет вашей племянницы? Мы с ней едва знакомы.

Тетка укоризненно помахала веером и засмеялась, приложив руку ко рту, чтобы скрыть серые пеньки бывших зубов.

— Мой дорогой шевалье, если она вас обидела, то…

— Уверяю вас, она меня не обижала. Как она могла меня обидеть? Она меня ни в коей мере не оскорбляла.

— Мсье, даже не могу передать, с каким облегчением я услышала ваши слова. Мари еще так молода, а молодые люди не всегда знают, как им следует поступать. Но она послушная девочка, и я ею руковожу. Мне ведомы все ее тайные помыслы. Она часто грезит об одном господине.

Казанова оглядел тыльную сторону своих ладоней. Он почувствовал, как участился его пульс, но решил не выдавать волнения. Годы, проведенные за игорным столом, приучили его к сдержанности. Наконец шевалье промолвил:

— Если она выберет время, то может меня навестить. Как вы сами убедились, моя дверь открыта для гостей.

— Но будет ли это благоразумно, мсье? В наши-то циничные времена…

— Что же вы предлагаете?

— Может быть, шевалье сам посетит нас на Денмарк-стрит? Почему бы вам не зайти прямо сегодня? А я позабочусь о том, чтобы она осталась дома.

— Она будет рада меня видеть?

— Я в этом не сомневаюсь.

— Ну, а как наша маленькая сделка?

— Я приготовила для мсье бутылочку бальзама. На пробу.

— Возможно, он мне не понадобится.

Тетка с довольным видом пожала плечами, словно зная, что Казанова у нее в руках, словно зная это с самого начала.

— У бальзама столько полезных свойств, что мсье найдет для него какое-нибудь применение.

— Тогда мы, бесспорно, придем к пониманию, мадам. К примирению.

— Итак, я жду вас сегодня днем, мсье. В четыре часа.

глава 12

Когда она ушла, когда ее запах развеялся в воздухе, Казанова целый час просидел в тревожном ожидании. Он распорядился, чтобы на ланч приготовили суп, язык и яйца, а Жарба тем временем налил воду в ванну. Освежившись в воде и сверкая, как огромная лангуста, шевалье протер грудь бергамотом, надел рубашку и стал ждать прихода цирюльника Козимо. Тот задержатся у другого клиента на Сент-Джеймс-сквер и опоздал на десять минут. Козимо взбежал по лестнице, с трудом перевел дыхание, но при этом оживленно болтал. Он тут же достал полотенце, ножницы и кувшины с ароматическими маслами. Завязал фартук и тщательно выбрил лицо шевалье, умело разглаживая все складочки, не упуская ни единого волоска. Потом занялся париком — взбил его топленым салом, напудрил и завил горячими щипцами. Этот человек был истинным художником: парик с его кожаной подкладкой, казалось, дышал, как сказочная, не умеющая летать птица.

Шевалье занялся своим туалетом, начав с тонкой рубашки с кружевными манжетами, затем очередь дошла до двубортного жилета из розового шелка с темно-розовой каймой, шелковых бриджей в обтяжку и темно-синего камзола с высоким воротником. Он прикрепил цепочку для часов и цепочку для печати. Надел башмаки с полудрагоценными камнями, купленные в Риме у братьев Пьоваско. Жарба подал ему шпагу на перевязи. Наконец Казанова примерил парик с жидкой косицей и принялся осматривать себя в зеркале. Сколько человек во всем Лондоне могли надеяться увидеть такую фигуру в зеркале? Он приблизился и дотронулся до своего отражения холодными кончиками пальцев. Теперь он и правда великолепен и выглядит безукоризненно, куда лучше, чем в двадцать пять или в тридцать лет. Однако шевалье старался не глядеть себе в глаза, искрившиеся и страстью, и тревогой. Кто же ведет его? Венера или Момус, бог насмешки?

Он позвонил в дверь особняка на Денмарк-стрит ровно в четыре часа. Ему открыла тетка номер один — она приложила палец к губам, взяла его за руку и поспешно провела в гостиную. Все женщины, кроме Шарпийон, сидели в ряд и ткали гобелен — бабушка, мать, тетка номер два и даже девчонка-служанка. В зубах у них были зажаты цветные нити, а на пальцы надеты наперстки; они окинули его беглым взором, как будто он или другие гости всегда являлись к ним в это время и в доме успели к такому привыкнуть. Женщины ничего не сказали и продолжили работу.

Тетка номер один поднялась с ним по лестнице и предупредила, чтобы он говорил шепотом, ступал как можно тише и не отбивал ножнами арпеджио на перилах.

— Вы уверены, что ей известно о моем приходе? — спросил он. Его не насторожило поведение тетки. Он знал, к каким разнообразным и хитрым уловкам прибегали девушки, но ему хотелось получше ознакомиться с порядками в доме Аугспургеров.

Тетка отмахнулась, словно он задал банальнейший вопрос, и вновь приложила палец к губам. Она остановилась на площадке второго этажа, широко открыла дверь, осторожным, но твердым движением втолкнув шевалье внутрь, и тут же захлопнула ее.

Он очутился в будуаре Шарпийон, сомневаться в этом не приходилось. Вот плащ, в котором она пришла к нему на Пэлл-Мэлл, вот с завитка зеркальной рамы свисают французские бусы, которые были у нее в тот день, когда они встретились у Малингана, а у изголовья кровати стоят ее туфельки с вышивкой из синего сатина. Он нагнулся и поднял их, оглядел чуть стоптанные каблуки, бледный отпечаток подошвы, отметину на левой туфле, очевидно, возникшую, когда она садилась в карету или какой-то неуклюжий партнер наступил ей на ногу в танце. Он понюхал их, ему захотелось их надеть, но его ноги были вдвое больше.

Казанова откинул угол покрывала, прощупал подушку, вытащил волосок и подержал его на свету, повернув так, чтобы он заблестел и начал виться, как живой. Он обнаружил на туалетном столике клок шерсти, испачканный чем-то жирным и красноватым. Наверное, она воспользовалась им сегодня утром или прошлой ночью и вытерла о него губы. Шевалье сунул руку в карман камзола, затем выдвинул ящики и аккуратно перебрал заколки и ленты, коробки с бусами, дешевые кольца и раковины. Здесь ничего не прятали, никаких кожаных мешочков или подозрительных сластей. Никаких тайных дневников, любовных писем или книг. Он заметил в комнате лишь одну книгу, уютно покоившуюся в мягком переплете. Это был роман, но как только Казанова уселся и взял его, чтобы полистать до прихода Шарпийон, до него долетел звук. Кто-то пел, словно во сне (где же это было? за дверью, ведущей в раздевалку, или вдали, на подходе к гардеробу?). Он отложил книгу в сторону, двинулся к двери, прижал к ней ухо и собирался было постучать, но его рука непроизвольно повернула медную рукоятку, и он скользнул за порог.

На первых порах он ничего не мог разглядеть. Шевалье стоял в теплом душистом облаке, а из центра этого мирка, из самой его сердцевины доносился плеск льющейся воды.