Будни прокурора - Николай Лучинин

— Как же, нагуляешься с тобой! — недоверчиво и недовольно бурчал Сашка. — В кино и то сводить не можешь, а там про Тимура идет…

— Вот в воскресенье и сходим, — обещал отец.

— Да ведь воскресенье-то вчера было, — говорил Сашка. — Жди теперь…

…Уходя из прокуратуры обедать, Юрий Никифорович сказал секретарю:

— Мария Ивановна, попросите Корзинкину, чтобы она запросила из милиции все, что там есть по заявлениям Мироновой и Глазыриной, и, когда я вернусь, зашла ко мне.

Во второй половине дня Александра Мироновна Корзинкина появилась в кабинете Лаврова.

— Вот материалы, — сказала она, кладя на стол увесистую папку. — Только не знаю, Юрий Никифорович, что вы с ними будете делать. Ведь решение по делу принято совершенно правильное. Иного и быть не могло. Одних прямых показаний восемь: родной матери Глазырина, его сестер, соседей. Тетка с мужем тоже подтверждают. Кстати, опознание Глазырина его теткой и ее мужем я проводила лично. Они категорически утверждают, что Гора Глазырин действительно их родной племянник. В материалах есть веские доказательства, а у Мироновой одни слова: «Верните сына, верните сына!..» Что-то нехорошее тут кроется, Юрий Никифорович. И зачем нам копаться в делах, давно решенных? И так-то едва управляемся…

— Александра Мироновна, — начал Лавров, терпеливо выслушав своего помощника. — Я ведь вам не высказал своей точки зрения по поводу того, правильное или неправильное решение приняли милиция и прокуратура. А ведь если говорить о форме, то вопрос решался неверно: нужно было, не принимая никаких решений, рекомендовать гражданке Мироновой обратиться в суд. Впрочем, это и сейчас еще не поздно. Вот проверим…

— Вы и в самом деле хотите заниматься проверкой этих материалов? — перебила Лаврова Александра Мироновна.

— Обязательно! Причем не я один, а мы с вами, — улыбнулся Лавров. — Разработаем вместе план и приступим к проверке. Только сначала я хотел бы, чтобы вы отказались от прежних выводов. Я не знаю, верны они или нет, но прошу вас: внушите себе, что вы никогда не знакомились с этими материалами и начинаете проверку по вновь поступившему заявлению.

— Я бы, Юрий Никифорович, все-таки попросила вас не поручать мне проверку этого заявления. Я уже им занималась, и у меня сложилось определенное мнение. Есть же другие помощники. Если моей проверке вы не доверяете, пусть кто-то еще возьмется…

— Так вы что, обиделись? — прервал Корзинкину Лавров. — Вот уж совершенно напрасно! Поймите, Александра Мироновна, что если бы я вам не доверял, то не настаивал бы именно на вас. А лишняя проверка не помешает. Ну, допустите хоть на секунду, что Миронова права…

— Не допускаю, — в свою очередь прервала Корзинкина Лаврова. — Однако — дело ваше, и я, конечно, выполню ваше указание.

Она вышла из кабинета, а Лавров задумался: «У Корзинкиной, конечно, аргументы веские, это так… А у Мироновой? Ведь, кроме заявления о том, что это ее сын, у нее действительно ничего нет! С другой стороны — зачем он ей? Подозрение в корысти слишком мало вероятно — какая уж тут корысть брать в дом больного человека, ухаживать за ним? Если сын — одно дело, а так брать на себя такую обузу не каждый станет…»

Лавров вспомнил просьбу Корзинкиной передать проверку этого заявления другому работнику. «Что ж, может, она и права? Может, поручить эту работу кому-то еще?» Но тут же Юрий Никифорович возразил себе: «Нет, если есть хоть один шанс за то, что первая проверка была неверной, — это послужит Корзинкиной хорошим уроком, собьет с нее излишнюю веру в собственные выводы и заключения. Работник она еще молодой, ей такой урок пригодится».

Был четвертый час дня. Лавров отложил в сторону материалы по заявлению Мироновой и, пригласив следователя, выслушал, как идет следствие по делу о недавнем хищении из магазина.

Раздался телефонный звонок. Лавров взял трубку:

— Слушаю вас.

— Говорит Орешкин, — донеслось из трубки. — Здравствуй!

— Здравствуйте, товарищ Орешкин, — ответил Лавров.

— Я вот только что пришел в горотдел и мне доложили, что ты истребовал от нас материал по жалобам Мироновой и Глазыриной?

— Да, этот материал у меня, — сказал Лавров.

— Любопытно, зачем он тебе? Все настолько проверено, что там больше нечего делать. В горком партии доложено. Тут все ясно. Миронова просто польстилась на пенсию за этого инвалида. Но мы ее раскусили! Нас не проведешь! Кстати сказать, материал был и в краевом управлении милиции, так что наше решение везде признано правильным. Она уже жаловалась. Жалоба даже поступила из министерства внутренних дел. Краевое управление составило обстоятельную справку и послало ее в министерство. Там тоже согласились с нами. Если ты намерен заниматься проверкой — это будет напрасный труд.

Лавров терпеливо все выслушал и сказал:

— Я еще не ознакомился с материалом, не знаю, как и в какой мере буду проверять эту жалобу. Но ясно одно: жалоба заслуживает того, чтобы ею заняться, тем более, что по форме она разрешена неправильно…

— То есть как? — не понял Орешкин.

— Только суд мог окончательно разрешить жалобу Мироновой.

— От этого ничего не изменится! Материалы одни и те же, а кто решал — не суть важно, формалистика! — заявил Орешкин.

— Не формалистика, а процессуальная форма, которая, кстати сказать, для соблюдения законности имеет иногда решающее значение, — возразил Лавров.

Этот разговор произвел на него неприятное впечатление.

Тщательно изучая все материалы дела, Юрий Никифорович поставил перед собой задачу: проверить версию, что Глазырин Игорь — сын Мироновой Владимир. Если она не подтвердится, останется в силе первое решение, и тогда необходимо будет убедить Миронову в ее ошибке.

В деле действительно оказались все те документы, о которых говорила Корзинкина. И Лавров подумал, что, если бы не беседа с Мироновой, он и сам, пожалуй, безоговорочно поверил бы этим документам. Но нет… Она работает, муж работает, зачем им его пенсия? И зачем брать в одну комнату больного человека, да еще чужого?..

Лавров вчитывался в официальное извещение командира воинской части о гибели танкиста Владимира Миронова. Как опровергнешь этот факт? Правда, кое-что Глазырин все-таки о себе рассказал. Может, удастся создать такую обстановку, которая расположила бы его к искренней беседе? И, может, в такой беседе выявится какой-либо нужный штрих или он вспомнит какое-нибудь событие из своей прошлой жизни…

Снова и снова вчитываясь в документы, Лавров обнаруживал в них некоторые сомнительные моменты. Почему, например, этот самый Глазырин получал паспорт не в своем районе?..

А вот копия письма Мироновой гражданам деревни, где проживает семья Глазыриных:

«Люди добрые, матери, отцы! Простите, я не знаю ваших фамилий, но хочу просить вас, помогите мне! Мой сын Владимир Миронов был в армии и получил тяжелое ранение. Больной он попал в вашу деревню, в семью Глазыриных, которая отдала ему документы своего сына Игоря. Сын мой все рассказал моей знакомой, и вот я хочу спросить: вы же видели его, когда он приезжал к вам в деревню. Похож он на их Игоря или нет? Может быть, вы слыхали, где их Игорь и в каком году его не стало. А я вот, несчастная мать, теперь переживаю и не знаю, как помочь своему сыну. Прошу вас ответить мне. Люди добрые, не посчитайте за труд, ответьте!

Лавров откинулся на спинку кресла. «Да-а, в письме нет фальши, в нем звучит голос матери… Миронова обращается к людям, она верит в их честность и порядочность, она просит у них помощи». Но вот и другое письмо, в нем категорически утверждается, что человек, о котором идет речь, действительно Глазырин, родом из такой-то деревни. Автор письма сообщает о себе:

«Я житель деревни, где родился Глазырин Игорь. Я работаю все время на ответственных должностях исполкома райсовета. Игорь приезжал с женой, заходил к нам. А ту гражданку, которая якобы опознает его за своего сына, давно бы следовало привлечь к ответственности. Она следственные органы вводит в заблуждение…»

Лавров колебался: с чего же начать? Все, что угодно, но Миронова честна в своем поведении, это ясно. Остается другое: женщина впала в глубокое заблуждение, внушила себе, что Глазырин — ее сын, и не может расстаться с этой навязчивой идеей. Значит, тем более необходимо тщательнейшим образом все проверить, и если она действительно ошибается — самой неопровержимостью фактов доказать ей ее ошибку.

«Может попытаться всесторонне исследовать Глазырина, установить природу его психического расстройства? Хороший, вдумчивый врач, пожалуй, сумеет определить, врожденный это психоз или последствие контузий? В этом последнем случае больного надо пытаться лечить. Кто знает, возможно, что удастся хоть сколько-нибудь восстановить его память, наладить речь. Врачей — невропатолога и психиатра — надо, конечно, посвятить в суть дела. Случай настолько необычный, что может их заинтересовать…»