Небесный фермер. Среди планет. Космическое семейство Стоун (сборник) - Роберт Хайнлайн

Кто-то выдвинул название «Космические крысы», но голосование не прошло. Кто-то еще предложил назвать отряд «Майскими цветами» по имени нашего корабля, но этот вариант даже не стали ставить на голосование – автора предложения попросту осмеяли.

Затем мы отклонили варианты: «Пилигримы», «Отряд космопроходцев», «Звездные скитальцы» и «Поднебесные». Наконец встал парень по имени Джон Эдвард Форбс-Смит.

– Слушайте, – заявил он, – мы ведь делимся на три отряда на основе используемых нами временны́х зон? Палуба В живет по времени Калифорнии, палуба С – по времени Филиппин, а мы живем по Гринвичу, или времени Англии. Почему бы не выбрать соответствующие названия? Мы, к примеру, могли бы назваться отрядом Святого Георгия.

Бад Келли сказал, что мысль, в общем-то, неплохая, но пусть лучше вместо святого Георгия будет святой Патрик, – в конце концов, Дублин тоже живет по гринвичскому времени, а Патрик – куда более важный святой.

– С каких это пор? – спросил Форбс-Смит.

– С начала времен, жалкий англичашка, – ответил Бад, и нам пришлось утихомиривать их обоих, после чего было решено имена святых не использовать.

Но мысль Джонни Смита пришлась нам по вкусу, и мы остановились на отряде бойскаутов Ганимеда имени Баден-Пауэлла[5], что, с одной стороны, ассоциировалось с английской временно́й зоной, а с другой никого не могло обидеть.

Идея всем понравилась. Палуба С взяла себе имя Агинальдо[6], а палуба В назвалась отрядом имени Хуниперо Серры[7]. Услышав последнее, я слегка пожалел, что наша палуба не живет по калифорнийскому времени, но особо переживать не стал – именем Баден-Пауэлла можно гордиться не меньше.

Все трое носивших эти имена были разведчиками, первопроходцами и просто отважными людьми. Двоим из них так и не довелось стать скаутами в узком смысле этого слова, но все они являлись таковыми в широком смысле – подобно Даниэлю Буну.

Как говорит отец, имя многое значит.

Едва услышав о нашей затее, девочки тоже организовали движение герлскаутов, и Пегги стала членом отряда имени Флоренс Найтингейл[8]. Вряд ли это могло кому-то повредить, но почему девчонки всегда подражают мальчишкам? Впрочем, мы были чересчур заняты, чтобы обращать на них внимание, – перед нами стояла задача приспособить скаутскую деятельность к новым условиям.

Мы решили сохранить все звания и нашивки, имевшиеся у ребят в прежней организации, – именно постоянные звания, но не должности. То, что кто-то был командиром патруля или секретарем, ничего не значило; но если кто-то являлся скаутом-орлом на Земле, он оставался им и в БСГ, как сокращенно называлась организация бойскаутов Ганимеда. Если кто-то был скаутом-волчонком[9], он так им и оставался. Если кто-то из мальчиков не имел документальных подтверждений – что относилось почти к половине из них, – мы принимали его скаутскую клятву в качестве официальной.

Это все было просто, но с зачетами и нашивками оказалось сложнее. Вряд ли можно ожидать, что кто-то сумеет сдать зачет по пчеловодству там, где пчел нет вообще. (Потом выяснилось, что в трюме на самом деле имелось несколько погруженных в анабиоз пчелиных роев, но мы их не использовали.)

Зато мы могли ввести нашивки за заслуги в области гидропоники и принять соответствующие зачеты прямо на корабле. Мистер Ортега организовал для нас зачеты по устройству космических кораблей, а капитан Харкнесс – по баллистике и астронавигации. К концу полета у нас хватало разных зачетов, чтобы любой мальчишка мог претендовать на звание скаута-орла, как только у нас появился Суд чести.

Но это случилось в последнюю очередь. Я никак не мог понять, почему Хэнк постоянно тянет с окончательным отчетом комитета по связям, задача которого заключалась в том, чтобы набрать скаут-мастеров, комиссаров и так далее. Когда я его об этом спросил, он лишь загадочно на меня посмотрел и ответил – мол, сам увидишь.

И в итоге я действительно увидел. Наконец состоялось общее собрание всех трех отрядов, на котором утвердили скаут-мастеров, объявили о создании Суда чести и так далее. С тех пор всем заведовали взрослые, а мы снова стали в лучшем случае командирами патрулей. Что ж, все хорошее когда-нибудь кончается.

На пятьдесят третий день полета, когда до Ганимеда оставалось около недели, капитан Харкнесс с помощью маховика развернул корабль, чтобы мы могли увидеть, куда летим, – в смысле, чтобы могли увидеть пассажиры; для его астронавигации это никакого значения не имело.

Все дело в том, что ось «Мэйфлауэра» была направлена почти прямо на Юпитер, а сопло – назад в сторону Солнца. Поскольку иллюминаторы располагались через каждые девяносто градусов вдоль бортов, мы, хотя и могли видеть большую часть неба, не имели возможности взглянуть вперед на Юпитер или назад на Солнце. Теперь же капитан наклонил корабль на девяносто градусов, так что мы, если можно так выразиться, катились вдоль нашей траектории. Таким образом можно было увидеть как Юпитер, так и Солнце из любого иллюминатора, хотя и не одновременно.

Юпитер уже напоминал крошечный красно-оранжевый диск. Некоторые из ребят заявляли, будто могут разглядеть его спутники. Честно говоря, сам я их различить не мог, по крайней мере в первые три дня после того, как капитан развернул корабль. Но по-настоящему здорово было уже то, что я мог увидеть Юпитер.

Марс за время полета мы так и не увидели – он оказался по другую сторону Солнца, в трех миллионах миль от нас. Единственное, что мы могли наблюдать, – все те же старые добрые звезды, которые можно видеть с Земли. Даже астероиды нам не встретились.

И тому имелась причина. Когда мы стартовали с орбиты Супры-Нью-Йорк, капитан Харкнесс направил «Мэйфлауэр» не прямо туда, где должен был находиться Юпитер, но увел корабль к северу от эклиптики, обходя стороной пояс астероидов. Всем теперь известно, что метеориты в космосе не представляют реальной опасности. Если только пилот преднамеренно не совершает глупости – скажем, направляет корабль в голову кометы, – столкнуться с метеоритом практически невозможно. Слишком редко они попадаются.

С другой стороны, в поясе астероидов космического мусора куда больше. Старые корабли на ядерных реакторах обычно летали прямо через пояс, идя на риск, и ни один из них всерьез не пострадал. Но капитан Харкнесс, обладавший в буквальном смысле всей властью во вселенной, предпочел не рисковать и облететь его вокруг. Шансы, что в «Мэйфлауэр» попадет метеорит, равнялись нулю.

Вернее, должны были равняться. Ибо в нас он все-таки угодил.

Это случилось почти сразу после побудки по времени палубы А. Я застилал койку, держа в руках свою скаутскую форму и уже собираясь сложить ее, чтобы убрать под подушку. Форму я так ни разу и не надевал – ни у кого другого не было формы, в которой он мог бы прийти на скаутский сбор, так что не носил ее и я, но все равно держал свернутой под подушкой.

Внезапно раздался звук, жутче которого я не слышал за всю жизнь. Он был похож на выстрел из ружья прямо над моим ухом, грохот захлопывающейся стальной двери, треск разрываемых неким великаном ярдов материи – и все это одновременно.

Потом я не слышал уже ничего, кроме звона в ушах. Ошеломленно тряхнув головой, я посмотрел вниз и увидел почти у себя под ногами дыру размером с мой кулак. Дыру окружала обгоревшая изоляция, а сквозь нее зияла чернота. Увидев промелькнувшую звезду, я понял, что смотрю прямо в космос.

Послышалось шипение.

Не помню, думал ли я тогда о чем-нибудь. Я просто скомкал свою форму, присел и запихал ее в дыру. На мгновение мне показалось, будто ее высосет наружу, но потом она застряла, перестав двигаться дальше. Воздух, однако, продолжал уходить. Кажется, именно тогда я впервые понял, что мы теряем воздух и можем задохнуться в вакууме.

За моей спиной кто-то вопил во все горло, что сейчас умрет. Со всех сторон выли тревожные сирены, не давая услышать даже собственные мысли. Герметичная переборка нашего кубрика автоматически скользнула в уплотнители, заперев нас.

Я перепугался до смерти.

Мне было известно, что так положено и лучше загерметизировать один отсек, убив находящихся там людей, чем погубить весь корабль, но все дело в том, что в этом отсеке находился я сам. И вряд ли я из тех, кого можно назвать героем.

Я чувствовал, как давление высасывает затычку, сделанную из моей формы.

Отчего-то я вдруг вспомнил, что в ее рекламе упоминалась «тропическая самовентилирующаяся ткань», и пожалел, что вместо нее под рукой не оказался надежный пластиковый дождевик. Я боялся запихивать ее дальше, опасаясь, что она провалится, отдав нас на милость вакуума, и готов был отказаться от десерта на ближайшие десять лет ради всего лишь одной резиновой заплатки величиной с мою ладонь.

Вопли прекратились, затем возобновились опять. Это оказался Горлопан Эдвардс, который колотил по герметичной переборке и орал: