Чужая жена – потемки - Галина Романова

– Все! – Дина выпустила снимки из рук и без сил рухнула на стул возле столика. – Это конец!

Кто-то, какая-то сволочь, может быть, даже сам убийца, наблюдал за ней. Вел ее всю дорогу от самой конторы, потому что и такая фотка там была! Все тщательно заснял, проявил и распечатал. Дождался газетных публикаций – и прислал ей потом все вместе, рядом.

Только вот зачем?! С какой целью?! С целью шантажа? Так что с нее взять?! У нее всего добра-то – две неполные дорожные сумки. И даже летних вещей толком нет, между прочим! Деньги? Денег у нее тоже почти нет. Пятьдесят тысяч рублей на банковской зарплатной карточке, которые она бережно расходовала, деньгами считать нельзя – для такого-то урода, с таким-то размахом, это чепуха!

Нет, тут было что-то еще. Что-то еще от нее потребовалось кому-то… Вопрос – что?

Она, конечно, не уродина, далеко не уродина, но представить себе, что какой-то мужчина, прельстившись ее прелестями, начал вдруг убивать людей, заманивать ее в ловушку, потом эту ловушку с лязгом захлопывать, – было очень сложно. Почти невозможно было себе представить такого мужчину! Если, конечно же, он не был законченным психом или маньяком. Что участи ее отнюдь не облегчало – совершенно не облегчало!

Дина растерянно взглянула в прихожую, где сиротливо жались бок о бок ее две дорожные сумки. Есть ли теперь смысл в ее бегстве? Куда ей бежать и – от кого?

Нет, пункт назначения она выбрала, но где гарантия, что этот псих не последует за ней и не станет каждый день снимать ее фотоаппаратом, а то и видеокамерой? Бегство в данном случае – не выход. Пойти в полицию и все рассказать? А что она им расскажет, что?! Что директор послал ее к Иванцовым, передать пустую коробку, что там она обнаружила пару трупов и, вместо того чтобы вызвать полицейских, помчалась прямиком к своему директору? А у директора утешений для нее не нашлось, зато он сам «нашелся» – с простреленной башкой?

Если ее рассказу и поверят и не отправят ее сразу же в камеру, то в психушку-то засунут – непременно и немедленно. Ей самой все произошедшее показалось бредом сивой кобылы, едва лишь она попыталась переложить все случившееся с нею в стройный и достойный слушания рассказ. А что же на все это скажут в органах?..

Дина не помнила, как долго она просидела с неестественно выпрямленной спиной на стуле, смиренно сложив на коленках руки. Может, десять минут, может, час; спина и шея у нее затекли, в пояснице начало покалывать. Может, она и до утра так просидела бы, не позвони кто-то в дверь.

Почему-то она не вздрогнула, не испугалась, а послушно пошла открывать.

Не пришло ей как-то в голову, что за дверью может стоять то самое чудовище, приславшее ей газету и фотографии. Она открыла дверь – и попятилась.

На пороге стоял персонаж всех ее последних десятилетних ночных кошмаров: отвратительно скалился и смотрел на нее без тени добра или сочувствия.

– Привет, дылда, – произнес он сквозь зубы, не переставая растягивать губы в подлой усмешке. – Я войду?

Мог бы и не спрашивать: уже вошел и даже по-хозяйски дверь запер.

– Как жизнь, дылда? – спросил он, осматриваясь в ее тесной прихожей и цепляя бейсболку на крюк вешалки. – Явно, не очень-то… Куда-то собралась? Вижу, сумки собраны у тебя?

Оказывается, он уже прошел в комнату. Пнул по пути ее дорожные сумки, подошел к столику, полистал газету, раскидал длинными пальцами фотографии. По одной из них щелкнул ногтем:

– Вот тут ты особенно хороша, дылда. Кстати, как тебе мои работы?

– Так это… Это ты?!

Странно, что у нее еще сохранилась способность говорить. Причем вполне сносно: она не сипела, не хрипела, слезами не давилась.

– Конечно, я! Кто же еще для тебя так постарается? – фыркнул ее мучитель и уселся, развалившись, на диване. Похлопал рукой рядом с собой: – Ты присаживайся, чего столбом торчать? Больше уж не вырастешь, да и не надо. Ты и так дылда.

– Прекрати, – Дина поморщилась и упорно уселась на стул, стоявший у журнального столика. Кивнула на фотографии: – Значит, и убил всех этих людей тоже ты?

Он дернулся и подскочил, будто через пухлые диванные подушки пропустили ток. Сузил темные глазищи, его губы, щеки, лоб побелели. Минуту, может, чуть дольше, он смотрел на нее, как на гадину. Вдохнул, выдохнул, расслабился и произнес с хохотком:

– А-а-а, ну да, конечно! Я же априори для тебя – убийца! Если в радиусе полумили от меня случается некое преступление, то кто это сотворил? Правильно – Данила Кузьмин! Более достойной кандидатуры нет. У кого папа высокого полета? У кого мама инвалид, а дядя, в свою очередь, военком, – трогать того не смей. А кто просто всяким дылдам улыбаться хорошо умеет, тот и под подозрение попасть не может. Так, дылда?

Она молча пожала плечами, старательно уводя глаза в сторону от Данилы.

Он упрекает ее? Наверное. И, наверное, он имеет на это право. С ее слов, с ее молчаливого согласия с Данилой Кузьминым десять лет тому назад приключилась беда. Правильнее сказать, беда приключилась с его одноклассником, который ухаживал тогда за Диной. Этого паренька компания Кузьмина… убила.

Убийство по неосторожности – такую статью инкриминировали потом Кузьмину. Но Дина-то знала, что не было это убийство проявлением ничьей «неосторожности». Была мерзкая драка пьяных уродов. И даже, что еще более верно, было избиение одного несчастного парня пятью пьяными уродами. Кто из них конкретно нанес ему тот смертельный удар носком зимнего ботинка по голове – неизвестно до сих пор. Ей – неизвестно. Тогда Дине казалось, что сделал это именно Данила. Следователь как-то очень настойчиво к этому клонил… И на суде прокурор тоже почти уговаривал ее быть понастойчивее и поувереннее в своих показаниях.

Она не особо-то старалась, давая эти самые показания. Мямлила что-то неразборчивое, плакала, просила оставить ее в покое. С ней даже случилось что-то вроде обморока. Правда, упав на чьи-то руки, Дина отчетливо видела глаза Кузьмина: он смотрел на нее из-за решетки. Он смотрел на нее так… так неправильно! Как-то слишком уж мягко и без упрека. А потом и вовсе сделал движение губами, будто целовал ее.

Наверняка ее сознание все же сыграло тогда с ней злую шутку. И не мог быть Данила мягким в тот момент и уж тем более посылать ей поцелуй через весь зал суда – не мог. Потому что после суда ее проклинали все: соседи, родители Данилы, ее собственные родители, и даже родители погибшего парня не одобрили ее действий.

– Витю теперь не вернуть, а с Данилой не надо бы так, Диночка, – плакала, встретив ее на улице, мать убитого Витьки. – Ведь десять лет прокурор запросил! Это же вся жизнь! Он, болтают, и не трогал Витю вовсе. Болтают, что в тот момент он как раз за угол… в туалет отошел.