ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея - Ян Добрачинский

— Идите, — сказал Он, — и расскажите Иоанну о том, что видели: незрячие прозревают, глухие слышат, хромые исцеляются и бегают, как олени, немые разговаривают, прокаженные очищаются, мертвые воскресают, нищие слышат радостную весть…

Слова эти звучат просто, в них нет ничего непонятного и своей простотой и неоспоримостью они точно бьют в цель: если Он воспринял вопрос Иоанна как призыв раскрыть Свою миссию, Он не мог бы дать лучшего ответа. Его слова с вплетенными в них цитатами из Исайи, звучащие здесь, на этом лугу, среди обезумевших от восторга исцеленных, в этом сонмище людей, бегущих за Ним, как за истинным Вестником радости, — так вот, Его слова обладают даром возвращать силы одинокому сердцу. Послы поклонились и исчезли в толпе. Их лица пылали. Я уверен, что они придут к Иоанну, повторят ему то, что сказал Назарянин, и немедля вернутся обратно, чтобы стать Его учениками. Как быстро Он покоряет людей!

Послы ушли, а Он все продолжал стоять и, наконец, обратился к окружавшим Его людям, число которых непрерывно умножалось:

— А кто же Иоанн? — спросил Он, словно надеясь, что кто–нибудь Ему на это ответит.

Люди вокруг, разумеется, молчали. Тогда Он продолжил:

— Тростник ли он в пустыне, колеблемый ветром? Или царский прислужник, одетый в мягкие одежды? Или, может быть, он пророк? Да! и больше, чем пророк!

С той же свободой, с которой Он цитирует и разъясняет наиболее темные места из пророков, Он привел отрывок из Малахии:

— «Я посылаю Ангела Моего, который приготовит путь Твой перед Тобою». Видите: из рожденных женщинами не было большего, чем Иоанн. Почему вы не приняли крещения его? Пренебрегли помощью, которую вам Бог послал? Как дети. Как неразумные дети, видя, что Иоанн не ест и не пьет, вы кричали: «Не слушайте его! В нем бес!» Когда же видите, что Сын Человеческий и ест, и пьет, снова кричите: «Не слушайте Его!»

Вокруг царила тишина.

— Но все же, — закончил Он неожиданно, — самый меньший в Царстве Небесном больше, чем Иоанн…

Решительно и открыто Он встал на защиту Иоанна. Пророк предвозвещал Его и говорил о Нем со всей страстью как о Том, Кто превосходит его, Иисус же отозвался об Иоанне сердечно и почти с нежностью. Однако Он не оставил никаких сомнений относительно их взаимной иерархии. Я думаю, так будет лучше для Иоанна. Там, в заточении, ему была бы значительно горше мысль о том, что Учитель не считает Себя тем, кем он провозгласил Его. Только одного я не могу до конца понять: почему в том Царстве, о котором Он говорит, Иоанн должен быть никем? И словно для того, чтобы усугубить мои сомнения, Он продолжал:

— И до Иоанна были пророки. Только он последний… Но вы пророков убивали, и в Царство не верите. Хотите посягнуть на него силой. Напрасно! Скорее небо и земля прейдут, чем изменится хоть слово в заповедях Господних! Вы же верите в возвращение Илии? Вот вам и был послан Илия!

Стоит Ему начать говорить, как Он погружает слушателей в целый мир тайн. Илия?

То есть Иоанн и есть Илия? Но ведь он сам это опроверг: «Я не Илия…» Однако правда и то, что ни один из пророков не возвещал такого близкого будущего. Они прорекали на десятки и сотни лет вперед. Величием и трагедией Иоанна было предчувствие того, что этот путь исчерпан… Но если после Иоанна действительно грядет некая новая эра, то это новое, по всей вероятности, может носить имя Царства Божия… Видимо, к этому сводится смысл Его таинственных слов об Иоанне, как о самом малом: Иоанн остался на другом берегу. Но разве этим двум берегам уже не сомкнуться друг с другом? Что означает это размежевание времени, о котором Пророк амхаарцев свидетельствует с такой несокрушимой уверенностью? Царство Божие? Я все же не понимаю…

Вдруг я заметил, что Он на меня смотрит. Словно ждет, чтобы я откликнулся или спросил Его о чем–нибудь. Может быть, Он узнал меня? Говорят, что ребенком Он задавал такие мудреные вопросы законоучителям в Храме, что те приходили в замешательство. Теперь Он тоже задает вопросы, но чаще требует, чтобы Его спрашивали. Он стоит перед тобой и словно говорит: «Видишь Меня и не спрашиваешь? Почему? Я знаю ответы на все вопросы». Я подчинился Ему и, сглатывая слюну, произнес:

— Равви, что есть Царство? Как в него попасть?

— У тебя есть заповеди, — был ответ. — Разве ты их не знаешь? Ты… ученый, законник…

Он узнал меня.

— Знаю, — выговорил я. — Но… — Я хотел сказать: «Знать–то знаю, да что–то я не заметил, чтобы, соблюдая их, можно было достичь хоть какого царства. А ведь я — верный последователь Торы, человек, неустанно заботящийся об очищении, тщательно соблюдающий все предписания, фарисей… Но, несмотря на все это, я не знаю такого Царства, Царства счастья, где не было бы горя, боли, болезней…» Я пробормотал: «Какая же заповедь, Равви, какая заповедь наиважнейшая, чтобы отыскать это Твое Царство?»

Он улыбнулся, глядя мне в глаза взглядом мягким и добрым, однако пронизывающим насквозь.

— Наиважнейшая, говоришь? А разве не эта: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всей душой твоей?» Или: «Люби ближнего, как самого себя…»

Я был потрясен. Тебе, наверное, знакомо это чувство, когда ты вдруг осознаешь, что существует нить, которая связывает тысячи известных мыслей и претворяет их в одну. Мне кажется, я сразу понял, о чем Он говорит. Не убивай, не прелюбодействуй, не лги, не укради — нет такой заповеди, которая не отпала бы за ненадобностью, если бы существовала любовь. Такая любовь. Это ясно. Люди злы, потому что они не любят. Если бы их можно было этому научить! Что с того, что кесарь присылает в Храм пожертвования, если римские солдаты нас ненавидят? Что с того, что собирают подати на Храм, если сами амхаарцы злы и переполнены ненавистью? Он прав! Надо научить людей любить. Если можно было бы заставить их это делать! Но как навяжешь свою любовь другому! Сама по себе это прекрасная мысль, но до чего она призрачна… Немногим же суждено попасть в Его Царство! Тем не менее я полагал, что в целях воспитания толпы, мне следует признать Его правоту.

— Справедливо сказано, Равви, — произнес я, — Всевышнего следует любить всеми силами своими, а ближнего — как самого себя. Это важнее, чем любые приношения и жертвы.

Он поднял на меня глаза, которые перед тем на секунду прикрыл, и меня словно обожгло их блеском: так продрогшее тело ощущает глоток горячего молока. Он проговорил медленно, не спуская с меня глаз:

— Ты близок к Царству Небесному…

Следует ли это расценивать как похвалу? Откровенно говоря, не настолько уж она для меня и лестна. Если я, фарисей, только «близок», то что говорить об этих крикливых амхаарцах, которые Его окружают? Но это не была похвала. Если бы Он хотел похвалить меня за разумно высказанную мысль, Он бы сделал это иначе. Похоже, что Его слова не имели никакого отношения к тому, что я сказал. «… близок…» Или все–таки дело в том, что я признал Его правоту? Или же?… Я, однако, склонен думать, что Он тем самым определил мне место «близко к Царству», и именно там меня видит или хочет видеть… Учитель последовал дальше, а я за Ним.

Вот уже несколько дней, как я хожу за Ним, блуждая по лугам, присаживаясь на траву, чтобы послушать Его поучения, удивляясь чудесам, которые Он творит всякий день. Иногда я делю с ним трапезу. Жизнь Его неприхотлива: ночь по большей части Он проводит в поле, где–нибудь у костра, завернувшись в плащ. Когда все засыпают, Он встает, восходит на ближайший холм и молится. Питается Он скромно, чем придется, и только тем, что Ему приносят. Нередко народ так донимает Его, что Он и вовсе забывает о еде. В течение дня Он никогда не бывает один, Его всегда окружает толпа, жаждущая Его слов и деяний. Когда же случайные слушатели уходят, при Нем остается небольшая стайка учеников — Его постоянных и нераздельных спутников. К ним Он относится как к своим ближайшим друзьям. Но что это за ученики! Впрочем, Он Сам их выбрал среди многих других. Но что за выбор! Можно подумать, что Он был слеп. Их двенадцать человек, большинство из них — местные рыбаки, люди простые и невежественные. Некоторых из них я видел год назад на Иордане. Особенно мне запомнился тот длинный верзила с грубым топорным лицом и бубнящим, как арабский бубен, голосом. Он не в меру хвастлив, высокомерен и болтлив, и рот у него никогда не закрывается. Остальные тоже хороши. Они, кажется, страшно гордятся тем, что Он выбрал их Себе в спутники, и потому со всеми остальными держатся крайне заносчиво. Зато друг с другом они сцепляются сколько влезет. Каждый считает себя лучше других и желает быть после Учителя первым. Пока говорит Он — они молчат, но стоит Ему только закрыть рот или на секунду отойти, они немедля начинают препираться. В воздухе повисает брань. Стоит их немного послушать, когда Назарянина нет поблизости, тут же хочется унести ноги подальше в полной уверенности, что угодил в компанию пьянчуг. Благодаря своей приближенности к Учителю, они ждут для себя небывалой славы в будущем. В самом деле, что за странная прихоть допустить до себя подобный сброд!