Всего один день - Гейл Форман

Я качаю головой, и Уиллем рассказывает, что в шестидесятых в Амстердаме какое-то время были белые велосипеды — они стояли всюду, и их можно было брать просто так. Захотел — сел, приехал, куда надо, и там оставил. Но из этой затеи ничего не вышло, потому что велосипедов было недостаточно, и их разворовали.

— А тут, в Париже, можно задаром взять велосипед на полчаса, но его обязательно надо вернуть, иначе с тебя возьмут деньги.

— О, я только недавно прочитала, что и у нас появилась подобная программа. Значит, это бесплатно?

— Нужна кредитка, чтобы сделать депозит.

У меня карточки нет — ну, только та, с родительским счетом. У Уиллема есть, но он не уверен, что на ней достаточно денег. Он прокатывает свою карту в терминале, замок на одном из велосипедов открывается, но при второй попытке карту отклоняют. Не сказать, чтобы меня это разочаровало. Ездить на велике по Парижу, особенно без шлема, кажется мне несколько самоубийственной затеей.

Но Уиллем свой велосипед на место не поставил. Он подводит его ко мне и поднимает сиденье. Потом смотрит на меня. И похлопывает по седлу.

— Погоди, ты что, хочешь, чтобы я ехала?

Он кивает.

— А ты что? Рядом побежишь?

— Нет. Ты будешь наездницей, — он вскидывает брови, я краснею. — На велике, — поясняет он.

Я забираюсь на широкое сиденье, Уиллем залезает вперед.

— Куда именно ты меня повезешь? — спрашиваю я.

— Об этом не беспокойся. Главное, устраивайся поудобнее, — говорит он так, будто это в данной ситуации возможно: его спина оказывается всего в нескольких сантиметрах перед моим лицом, я даже чувствую его жар и запах новой футболки, смешивающийся с легким мускусным запахом его пота. Уиллем ставит ногу на педаль и оборачивается ко мне с озорной улыбкой на лице. — Если увидишь полицейских, предупреди. Это не совсем законно.

— Погоди, что незаконно?

Но он уже оттолкнулся от асфальта. Я закрываю глаза. Это просто безумие. Мы погибнем. А потом меня еще и родители убьют.

Мы проехали несколько перекрестков, мы еще живы. Я приоткрываю один глаз. Уиллем нагнулся поближе к рулю, он без труда стоит на педалях, а я, наоборот, отклонилась назад, и ноги болтаются возле заднего колеса. Открыв и второй глаз, я разжимаю свои влажные пальцы, вцепившиеся в край его футболки. Порт остался далеко позади, мы едем по дорожке для велосипедистов, где много и других серых великов.

Потом мы поворачиваем на улицу с ограниченным движением: там идет стройка, так что половина дороги перегорожена лесами и блоками, я вижу граффити — SOS, как на майке с логотипом этой группы — «Су у сюр». Я хотела показать на него Уиллему, но, повернувшись в другую сторону, вижу Сену. И вот он, Париж. Как на открытках! Город из «Французского поцелуя», «Полночи в Париже», «Шарады» и других фильмов про Париж, которые я видела. Я не отрываю взгляда от Сены, по воде на ветру идет рябь и прыгают блики вечернего солнца. Глядя вдаль, я вижу арочные мосты, они напоминают дорогие браслеты на изящном запястье. Уиллем указывает на Собор Парижской Богоматери, который как ни в чем не бывало возвышается на острове посреди реки. Как будто, блин, это что-то повседневное, а не Нотр-Дам! Потом мы проезжаем еще одно здание, похожее на свадебный торт, в таком могла бы жить королевская семья. Но нет, это просто городская ратуша.

Забавно, но во время нашего турне мы часто проезжали мимо подобных достопримечательностей на автобусе, перед нами стояла мисс Фоули с микрофоном и рассказывала различные факты о таком-то соборе или оперном театре. Иногда мы останавливались и заходили вовнутрь, но, поскольку на каждый город у нас отводился один-два дня, чаще мы проносились мимо.

И сейчас мы тоже едем мимо. Но ощущения почему-то другие. Кажется, что тут, на улице, на сиденье велосипеда, когда ветер треплет мои волосы, в ушах звенит шум улицы, а велик под задницей дребезжит по многовековой мостовой, я ничего не упускаю. Наоборот — я вдыхаю Париж, впитываю его, сама становлюсь его частью.

Я не совсем знаю, как объяснить эту перемену, да и другие изменения, произошедшие за день. Это все Париж? Или Лулу? Или Уиллем? Может, из-за его присутствия этот город так меня опьянил, или именно в Париже его присутствие становится таким неодолимо манящим?

Вдруг мои мечты прерываются громким свистком, велосипед резко останавливается.

— Поездка окончена, — сообщает Уиллем. Я спрыгиваю, и он катит велик дальше по улице.

За нами несется полицейский с тоненькими усиками и суровым лицом. Он начинает орать на Уиллема, размахивая руками, а мне грозит пальцем. Лицо его становится ярко-красным, когда он достает книжечку и показывает на нас, я начинаю нервничать. Я-то думала, что Уиллем пошутил насчет того, что это противозаконно.

Вдруг Уиллем говорит ему что-то, что резко обрывает его тираду.

Потом коп начинает что-то ворчать, я, конечно, ни слова не понимаю, но мне кажется, что он произносит имя Шекспира, вскидывая палец. Уиллем кивает, и тон полицейского смягчается. Он все еще грозит нам пальцем, но убирает книжечку. Подняв руку к козырьку своей нелепой кепочки, он уходит.

— Ты что, цитировал ему Шекспира? — спрашиваю я.

Уиллем кивает.

Я даже не знаю, что безумнее: что Уиллем это сделал, или что здешний коп знает Шекспира.

— И что именно ты сказал?

— La beauté est une enchanteresse, et la bonne foi qui s’expose à ses charmes se dissout en sang[17], — отвечает он. — Это из «Много шума из ничего».

— И что это означает?

Уиллем смотрит на меня по-своему хитро и, облизнув губы, улыбается.

— Придется тебе в словаре поискать.

Мы идем вдоль реки и через время попадаем на широкую улицу с многочисленными ресторанами, галереями и дорогими бутиками. Уиллем ставит велосипед на стоянку, и мы отправляемся пешком по длинной крытой галерее, а через несколько поворотов выходим к зданию, которое я поначалу принимаю за президентскую резиденцию или королевский дворец, Версаль или как его там — такое оно огромное и величественное. Но потом, заметив в центре двора стеклянную пирамиду, я понимаю, что это Лувр.

И там толпа. Из здания выходят тысячи человек, как будто их эвакуируют. В руках у них свернутые в трубочки репродукции и черно-белые сумки с сувенирами. Кто-то с энтузиазмом болтает, но большая часть выходящих похожи на контуженных, у них такие уставшие и стеклянные взгляды после того, как они целый день гигантскими порциями поглощали культуру. Этот взгляд мне знаком. В брошюре с рекламой «Молодежных туров» громко заявлялось, что «мы предлагаем молодежи опыт полного погружения в жизнь европейцев! За время небольшой поездки ваш подросток ознакомится с культурой максимального числа европейских стран и расширит свои познания о языке, искусстве, наследии и кухне каждой из них». Планировалось, что эта поездка нас просветит, но она скорее утомила.

Так что когда мы поняли, что Лувр только что закрылся, я, честно говоря, испытала облегчение.

— Мне так жаль, — говорит Уиллем.

— А мне нет. — Не знаю, можно ли это считать за счастливую случайность, но я все равно счастлива.

Мы разворачиваемся на сто восемьдесят градусов и переходим через мост на другой берег. На набережной стоят многочисленные торговцы с книгами и старыми журналами, перед ними разложены древние выпуски «Пари Матч» с Джеки Кеннеди на обложке, старые бульварные романы в бумажном переплете с кричащими обложками и двуязычными названиями — на французском и английском. Кто-то продает всякие безделицы, старые вазы, украшения для платья, а в коробочке сбоку — коллекция старых пыльных будильников. Я откапываю винтажный бакелитовый ЭсЭмАй. «Двадцать евро», — сообщает дама в платке. Я стараюсь сохранять бесстрастное лицо. Двадцать евро — это примерно тридцать баксов. А цена этих часов легко может доходить до двухсот долларов.

— Хочешь? — спрашивает Уиллем.

Мама сойдет с ума, если я притащу домой будильник, к тому же ей никак нельзя знать, откуда он. Женщина заводит часы, чтобы показать, как они работают, и, услышав их тиканье, я вспоминаю слова Жака о том, что время жидкое. Я смотрю на Сену, которая под вечер начала светиться розовым светом — это отражаются набежавшие облака. Я кладу будильник обратно в коробку.

С набережной мы сворачиваем в лабиринт узких извивающихся улочек, Уиллем говорит, что это «Латинский квартал», где живут студенты. Тут все по-другому. Вместо широких авеню и бульваров — узкие переулки, по которым едва могут проехать даже крошечные ультрамодные «Смарты» на двоих — они здесь повсюду. Крошечные церквушки, потаенные уголки и улочки. Совершенно другой Париж. Но такой же сногсшибательный.

— Выпьем чего-нибудь? — предлагает Уиллем.

Я киваю.

Мы снова выходим на людный проспект со множеством кинотеатров и уличных кафе — все они забиты. Помимо этого там стоит несколько отельчиков, недорогих, судя по рекламе на выносных стойках. На некоторых я вижу надпись «complet»[18] — я уверена, что это означает «мест нет», но не на всех. Мы даже можем позволить себе номер, если я обменяю свои последние деньги — около сорока фунтов стерлингов.