Новый Мир ( № 7 2007) - Новый Мир Новый Мир

Конечно же, о том, чтобы взять дочку себе, даже мысли не было. Тогда еще не готов был. Двадцать три, ветер в голове, вся жизнь впереди. Чистая, словно стерильный бинт, который слепой рок пока еще на размотал и не испещрил кровяными и гнойными пятнами.

Да и кто бы ему отдал?

Хоть сердце и ёкало, но знал, что у нее, у матери, вроде бы родители были. И еще не старые. Поэтому вскоре из головы выкинул. Чего уж там, коль вся жизнь впереди. Чистая, как белье, которое перед похоронами надевают на труп.

— Так вот оно как вышло, — шептал он, сидя на табурете перед своим рабочим столом и смоля “Кэмел”.

Угрызения совести? Ведь мог бы быть рядом, должным образом воспитать, понизить уровень мистического восприятия мира, помочь с учебой и профессией, приземлить и огрубить эмоциональность.

Нет, этого не было. Не было никаких угрызений.

Вообще не было ничего родственного . Кровь там, генотип и все такое прочее. Потому что давно усвоил: труп — это самое самодостаточное существо в мире. Он связан только с прошлым, которое также мертво. И следовательно, здесь у него, у трупа, не может быть никаких точек соприкосновения.

Именно с таким чувством и работал со своим отцом. Хоть и предлагали подменить. Но он вежливо отклонил эту ненужную деликатность. Совершенно ложную. Потому что хотел узнать об отце побольше.

Виктор Петрович испугался совсем другого. Это явное послание, мессидж. Ведь не случайно же все так совпало. Мать, которая попала сюда при весьма необычных обстоятельствах. Дочь, чьи обстоятельства еще необычней. И он сам — как бы связующая нить. Или проводник? А может быть, что-то типа Харона с неограниченными полномочиями?

Все было слишком туманно. И вместе с тем угрожающе. Не сумеешь понять этой последовательности событий — и случится что-то ужасное!

Виктор Петрович, как ни был взволнован, все же решил убедиться до конца, чтобы ошибки не было.

Да, все точно: та же самая фамилия, что и у матери. Фамилию он запомнил намертво, когда женщина уже была трупом.

Заперся, чтобы никто не смог помешать. И закурил очередную сигарету. Седьмую или девятую.

Да, выходило что-то типа серебряной свадьбы. Точно. Потому что этому самому трупу не двадцать пять, а двадцать четыре. Апрельская. А сейчас начало августа. Значит, зачатие было именно четверть века назад. Юбилей, который справляют в основном уныло. То есть, конечно, пыжатся, делают вид, что все это время было насыщено если не счастьем, то осмысленным существованием. Позитивным, созидательным, соединяющим прошлое и будущее в нечто единое, над чем не властно время.

Чушь собачья!

Уже двадцать лет он живет с женой неизвестно во имя чего, давно уже не получая ни радости, ни удовольствия, ни даже покоя душевного. Во имя сына, который уже лет пять ни от кого не скрывает, в том числе и от родителей, что отец у него жук-трупоед, а мать — ощипанная курица? Во имя привычки? Социального рефлекса? Все, все чушь собачья!

И что, через пять лет что-нибудь изменится, появится ощущение осмысленности? Когда надо будет пыжиться на серебряной свадьбе…

А они счастливы. Абсолютно счастливы, как могут быть счастливы на этом свете только трупы. Мать уже двадцать четыре года. Дочь… Виктор Петрович заглянул в протокол, посмотрел на часы… Да, дочь уже часа полтора…

Только часа полтора. Потому что хотел сегодня пораньше, поскольку пятница…

Лишь мозг стерся, как записная книжка в мобильнике без аккумулятора, а все остальное…

Виктора Петровича пронзило озарение, острое и мощное, как тысяча юношеских оргазмов. Как извержение души, в момент смерти осеменяющей вечность, когда весь мир становится понятен до мельчайших частиц, до микробов, до атомов. И его совершенство прокатывается по опустевшему телу судорогой восторга…

Все сложилось. Все сложилось единственно возможным образом, до такой степени гармоничным, что Виктор Петрович заплакал.

Да! Это было известно уже тогда! Судьбе известно, судьбе, и никому более. Что к пятидесяти у него печень будет на ладан дышать. Еще лет на десять хватит. В лучшем случае. В самом лучшем!.. И ее уже давно надо было бы заменить. Но не было подходящего донора. И вот теперь такой подарок! Теперь у него впереди лет двадцать пять. Как минимум!

Гвозди и клещи

Салимон Владимир Иванович родился Москве в 1952 году. Выпустил более десяти поэтических книг. Постоянный автор нашего журнала. Живет в Москве.

*        *

  *

Странные люди в ворота стучат

и предлагают на выбор все лето

еле живых долговязых курчат,

скраденных на птицефабрике где-то.

Баба огромная, как каланча,

и мужичок, по всему, слабосильный,

что-то щебечущий, весь трепеща,

в точности, как телефончик мобильный.

Как сочетаются, трудно сказать,

малосопоставимые вещи.

Нужно попробовать зарифмовать

с елками-палками гвозди и клещи.

*        *

  *

Пока мы ломали сирень,

и мяли траву луговую,

и, шапку надев набекрень,

смотрел я во тьму ледяную,

немало воды утекло

и копий поломано было.

Невольно, когда рассвело,

перо окунул я в чернила:

Я знаю, что времени нет,

что память быть может короткой,

но тянется, тянется след

чуть свет за прогулочной лодкой.

*        *

  *

За несколько минут перед дождем,

который зарядил потом надолго,

последний раз, дохнув в лицо огнем,

гром грянул на окраине поселка.

Зерно от плевел отделить труда

не представляет, видимо, большого.

За своего, подумал я тогда,

у нас не примут ни за что чужого.

*        *

  *

Еще до заутрени, в пору, когда

роса выпадает в осадок,

с соседом, героем войны и труда,

случается нервный припадок.

Зубами скрипит и ногами сучит

во мраке от боли фантомной.

Канат, обмотавшись вкруг вала, трещит

так на переправе паромной.

Он верой и правдой уже послужить

не в силах родимому краю.

Вот-вот оборвется железная нить,

прочнее которой не знаю.

*        *

  *

Я буду приходить к тебе во сне

по старой, устоявшейся традиции,

с поспешностью излишней не по мне

сдавать свои недавние позиции.

С упорством неизменным всякий раз

я стану возвращаться легким шорохом,

вдруг свет погаснет или вспыхнет газ

на кухонной плите бездымным порохом.

*        *

  *

Неопределенность положения

донимает нас, как непогода,

когда в небе страшное брожение

вызывает фронт второго рода.

Этот термин нематематический

иногда на память мне приходит,

в нем я ощущаю смысл мистический,

что меня в смущение приводит.

Потому как, будучи отравлены

с малых лет плодами просвещения,

верим, что драконы обезглавлены

все до одного, без исключения.

*        *

  *

Конный разъезд на аллее заглохшего парка.

Солнце вовсю припекает, в разгаре июль.

Тяжко становится к вечеру — душно и жарко.

Трудную службу несет милицейский патруль.

Кони ногами так медленно перебирают,

что поневоле мне кажется, будто плывут.

Гривы дремучие водоросли оплетают,

будто бы легкие, тонкие сети плетут.

Краем оврага дорога немного короче,