Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС - Леон Дегрелль

Один из наших молодых солдат спрятался за убитого. Испуганный, обезумевший, он не видел ничего. Но вдруг он увидел уставившиеся на него неподвижные серо-голубые глаза мертвеца. Это был его отец, славный брюссельский портной.

Мы заняли оборону в соседней избе. Она тоже заполыхала над нашими головами. Мы сгрудились у порога дома за ледяной горкой, желтой от замерзшей мочи.

Танки донимали нас. Сотни русских солдат расстреливали нас в упор. Сзади нас огромным факелом рухнула соломенная крыша.

Советские танки почти замкнули круг сзади нас. Мы стреляли только из винтовок, зная цену каждой пуле. Развязка приближалась. Командир нашей роты положил свою руку на мою:

– Вы погибнете, – сказал он мне просто, спокойно, – я вас не переживу, тоже погибну.

Впрочем, ни один, ни другой не были убиты. Мы не поняли точно, что произошло. Сверлящий грохот бил нам по головам. Танки взрывались! Избы взлетали на воздух! Целые группы русских взлетали вверх!

Это были пикирующие бомбардировщики рейха!

С удивительной точностью они ударяли по советским танкам, разметав группы нападавших, по глупой привычке собравшихся вместе. Вражеские танки спешно отступили, чтобы избежать этих смертельных пике. Вся пехота повалила за ними.

Командир нашего батальона сразу же бросил в контратаку остатки своих сил. Их волна с воем прокатилась, обогнав нас. В полдень легион «Валлония» полностью овладел Громовой Балкой, отбив даже первые избы с двух сторон пруда. Повсюду лежали трупы русских. Мы захватили много пленных, монголов, уродливых, как обезьяны, киргизов, сибиряков, пораженных такой яростной атакой. Они неустанно повторяли: «Хороши, бельгийцы, хороши!» – и моргали маленькими желтыми глазками.

Все наши раненые, увы, умерли, раздавленные танками или добитые штыками.

Отбомбившись, как провидение, «Юнкерсы» улетели. Русские перегруппировались, их танки снова двинулись вперед. Все начиналось сначала.

Мы были беспомощными против этих танков. В это время не было еще фаустпатронов. У нас не было противотанковых ружей. У нас не было даже противотанковых мин.

С самого начала этого обреченного для нас боя 100-я немецкая дивизия, к которой мы были тактически прикреплены, обещала нам помощь. Танковая колонна двинулась к Громовой Балке. Но она была перехвачена группой русских танков, навязавших ей бой на несколько часов. Пехотные подкрепления тоже были блокированы.

Наши люди должны были опять принять оборонительный бой, защищая избу за избой, сарай за сараем, склон за склоном. В три часа дня они были прижаты к самым последним домам и к какому-то вишневому саду на юго-западе деревни. Если бы их выбили из этих последних укрытий, то они оказались бы в голой степи, без единого куста и в снегу на многие версты.

Надо было действовать, чтобы не быть запертыми в этой роковой крайности. Командир, капитан, собрал остатки своей роты и с гранатой в руке первым бросился в контратаку с нашим древним боевым кличем. Все, кто остался целым из батальона, устремились за ним, включая вооруженцев, поваров, связистов, шоферов. Это была яростная свалка. Убивали друг друга внутри домов, проламывали голову ударом пистолета в дверных проемах.

Русские танки из-за нехватки снарядов сновали повсюду, стараясь раздавить наших солдат. Но те перебегали от избы к избе. Советская пехота, изнуренная и издерганная, замешкалась и начала уступать позиции. В самом разгаре рукопашной в снегу на западе показались немецкие подкрепления, тогда разгром врага уже был полным. В третий раз деревня перешла в наши руки.

Танки красных еще какое-то время гонялись за солдатами. Но тут на склоне появились наши танки, победители степной битвы. Через полчаса бронетехника и пехота врага исчезли в голубых снегах на северо-востоке.

Наступал вечер.

Мы победили.

Семьсот трупов красных лежало на снегу, восемьсот на льду пруда, рядом с развалинами домов. Но и двести пятьдесят наших товарищей тоже погибли или были ранены за эти двенадцать часов безумия.

Немецкие танки ушли через час в сторону другого опасного участка. Избы Громовой Балки представляли собой только кучи пепла, остужаемого ледяным ветром.

Ледяной фронт

Конечно, вечером 28 февраля дымящиеся остатки Громовой Балки были в наших руках. Но, между тем, надо было смотреть правде в глаза: позицию удерживать было невозможно. Деревня была разрушена. Но самое главное – то, что она находилась в глубокой ложбине. С восточного склона враг следил за каждым нашим движением.

В течение десяти дней нас беспрестанно выцеливали и обстреливали. Мы удержались в этой деревне, несмотря на наступление четырех тысяч советских солдат и четырнадцати танков, только потому, что на карту была поставлена честь нашего народа. Мы все предпочитали погибнуть, но не опозориться. Горячий патриотизм воодушевлял наших солдат: они представляли нашу страну, за нее половина наших товарищей лежала на земле, заледенев в смерти или обливаясь кровью. Только национальная гордость позволила совершить чудо этих трех контратак и этой победы.

Но было бессмысленно повторить этот бой на следующий день. Мудрость подсказывала оставить эту впадину и организовать оборону на западном склоне, который доминировал над лощиной. Там нас было бы нелегко прицельно обстреливать.

Командир 100-й дивизии, генерал Занне, приказал нашему батальону занять позицию на гребне под покровом ночи. Наши передовые посты оставались на месте до последней минуты. Русские не заметили ничего. На рассвете они адским огнем разнесли руины Громовой Балки. Затем они пошли в атаку на пустые позиции.

Теперь настала очередь нашей артиллерии сделать им такую невозможную жизнь в низинной деревне, что они тоже не смогли удержать там свои силы. Рассеянные, они отступили на несколько сот метров на восточный склон.

С того момента мы смотрели друг на друга и обстреливали друг друга с вершин склонов. Деревня стала ничейной землей, где из остатков изб и белизны снега торчали лишь черные трубы.

Наши новые окопы были вырыты прямо в снегу и во льду при тридцатиградусном морозе.

Вернулись тяжелые немецкие танки, стреляя на ходу. Они бороздили вершину склона, приземистые, похожие на средневековые бастионы, в то время как немецкая артиллерия устанавливала свои батареи в глубине долины на западе.

В нашем распоряжении не было ни малейшего домика, ни малейшего очага: ничего, кроме наших белых дыр, где наши две сотни уцелевших, без всякого обмундирования должны были противостоять советским солдатам.

Снаряды сыпались со всех направлений. Взлетел на воздух склад боеприпасов. Наши бойцы щелкали зубами как кастаньетами, настолько холод продирал их до самых костей. У некоторых из них лица просто позеленели. Мороз с предыдущей ночи одолевал эти две сотни бездомных солдат. Затем последовала другая, еще более суровая ночь. Наше положение стало абсолютно невозможным. С трудом верилось, что посреди огромной степи в такой холод изнуренные люди, измотанные месяцами боев, могли еще жить, не двигаясь в течение десяти часов, терзаемые ужасным морозом.

Люди нашего батальона, сгруппировавшись в каре, поклялись держаться до конца. Мы эвакуировали только потерявших сознание. На рассвете следующего дня легион «Валлония» опять был на боевом посту. Ни русские, ни мороз не одолели его стойкости.

Чтобы преодолеть страдания, мы сравнивали наши невзгоды с теми, что выдерживали наши сто пятьдесят раненых, на десятках саней двигавшихся по степи.

В Громовой Балке нужно было дождаться ночи, чтобы эвакуировать большинство наших товарищей, потому что многие раненые были задеты вторично советскими пулеметчиками, яростно обстреливавшими санитарные обозы, четко чернеющие на блестящем снегу.

Наши обозные сани могли как раз проделать путь в семь километров от наших позиций к станице Ново-Андреевской. Там они быстро разгружали свой окровавленный груз и возвращались.

Для первых таких перевозок мы использовали редкие одеяла, уцелевшие от пожаров в избах. После пришлось довольствоваться сухим сеном или соломой из последних домов поселка. Ледяной ночью несчастные раненые тряслись на санках в снегах, накрытые лишь какими-то лохмотьями, охапками соломы или сена. Их страдания были неописуемы.

В Ново-Андреевской дежурные врачи не знали, где их разместить. Десятками они лежали на голой земле хижин. Эта деревня была лишь перевязочным пунктом. Несчастных нужно было эвакуировать за более чем сорок километров оттуда до Гришино. К тому же возобновилась непогода, снежные бураны поднимали всю белую степь.

До ротного госпиталя Гришино сани шли двое-трое суток. Раненые, перевязанные бинтами или с наложенными шинами, умирая в основном от холода, с осколками снарядов и пулями в телах, подвергались ужасным мукам.

В Гришино скопление раненых было неимоверным. За пять недель их привезли одиннадцать тысяч. Некоторые из наших тяжелораненых должны были ждать пять дней, пока у них снимут временные повязки, почерневшие и жесткие, как холстина. Они с трудом могли говорить. Большинство из них не знали немецкого языка и поэтому ни от кого не могли услышать слово ободрения или поддержки в своем бедственном положении. Они прошли до самых глубин телесных и душевных мук.