Бусый Волк. Берестяная книга - Мария Семёнова

— А-а-а…

Бусый постарался напустить на себя умный вид, но Таемлу, конечно, не обманул.

— Что «а-а-а»? — передразнила она. — Всё знаю, всё видела!

— Всё видела?

Бусый даже испугался. Верно, он помнил, как Таемлу незримо для прочих ликовала с ним рядом, когда Змеёныша разметало безобидным солёным дождём. Значит, и страху вместе с ним натерпелась, когда смерть к деревне летела?

— Да не о том я! — Таемлу, как обычно, подслушала его мысли. — Неужели забыл? Книга берестяная, вот я про что! Которую Богиня Кан тебе в камне явила!

— А я теперь знаю, что в ней написано, — похвастался Бусый. — Мне знаки запомнились, а Ульгеш прочитал.

У девочки разгорелись глаза.

— Ну и что там?

Бусый пересказал надпись на берестяной странице.

Таемлу задумалась.

— Дивно, — проговорила она наконец. — По всему получается — жрец Богов-Близнецов написал. Только я не слыхала, чтобы они сказания иных вер с таким уважением когда поминали, а уж записывать… Их послушать, всё Небо одним Близнецам отдано, а иных Богов нет!

Бусый пожал плечами. Он-то знал, что Сегванские острова ограждал от злых великанов громовержец Туннворн, вельхи чтили Трёхрогого, а за Ульгешем присматривало Мбо Мбелек Неизъяснимое. Ну и что?

— Да ладно, пусть их! — махнула рукой Таемлу. — Лучше скажи, что дальше в твоей книге написано?

— Так ведь… Я же только первую страницу и рассмотрел! Деревянная крышка откинулась, я и…

— Погоди, но её кто-то спас из огня! Спас! И прятать унёс! Значит, можно ещё её полистать!

— А Луна, — подхватил Бусый, — на убыль нынче пошла, но кругла ещё…

— Ну так просыпайся и беги, лежебока!

— Спасибо, Таемлу! Батюшке кланяйся!

— Да хранит тебя Владычица Кан…

Последние слова Бусый дослушивал, уже поднимаясь с лавки.

Босую ступню, коснувшуся пола, тотчас облизал горячий шершавый язычок. Волчонок Летун, сразу и навсегда признавший Бусого за своего друга, ночевал тут же, под лавкой. И не просто ночевал. Стерёг, оберегал его от возможной напасти. Хотя сам был ещё очень слаб.

Бусый ласково взъерошил шерсть на голове малыша. Шепнул в ухо, тихонько, чтобы не разбудить никого:

— Поправляйся, дурачок, вместе в лес будем бегать… А сейчас — один пойду. И не скули! Куда тебе со мной, наперво стоять как следует выучись!

Едва высунувшись из дома, Бусый понял: нынче ничего не получится. Луну то и дело затмевали облака, ночь выдалась холодней предыдущей, с реки тянуло не зябкой свежестью, как вчера, а промозглой сыростью, ощутимо гнавшей назад, в избяное тепло. Всё-таки Бусый вышел на то же самое место — к обрыву над Звоницей, хоть и понимал, что делает это зря. Спины лесистых холмов всё так же поднимались одна из-за другой, уходя к далёкому горизонту, их то кутали летящие тени туч, то заливал холодный лунный огонь… Бусый смотрел вдаль, стоя на ночном весеннем ветру, и никак не мог уловить, вспомнить, вызвать в себе то чудесное единство с небом, лесом, речкой, со всем миром… С иными мирами, иными, незнакомыми гранями Великого Целого…

Когда-то давно он спросил у перехожего сказителя, забредшего к Белкам, как тому удаются такие складные песни. Сказитель, кряжистый дядька с весёлыми голубыми глазами, почему-то не погнал назойливого мальца. Отставил кружку с квасом, степенно обмахнул усы, задумался и после сказал: «А по-разному, чадо. Бывает, накатит волной, само из души хлынет так, что пальцы по струнам не поспевают! Но чаще инако: душу сперва потрудить надо, помыкать, потеребить, и тогда уже — не волной, струйкой тихой — но льётся. И случается, словно прорвёт внутри какую препону, и вот она снова — волна. А бывает, выжимаешь себя, как тряпку, а наружу, как из той тряпки, одна-две мутные капли… тогда и отступиться потребно. Квас вот этот небось тоже сразу не пьют, как только сухари с закваской смешают. Ему выбродить надобно…»

И чего ради Бусому было расспрашивать, а услышанное запоминать, ведь сам он песни складывать не посягал?.. И почему теперь всплыло?..

Он вертел камень, поглядывал на Луну, ёжился от холода и упорно вспоминал услышанное когда-то. Получается, не только сказителям ведомо, как воспаряет изведавший вдохновение дух. Может статься, вчера камень поведал ему самое главное, такое, что помогай Боги до конца дней постигать? Малым внукам рассказывать, как пережил, что не на всякую жизнь один раз выпадает?.. Как знать? А может, душу потрудить надо, чтобы повторилось? Или… совсем отступиться, домой уйти досыпать?

Бусый так и стоял в нерешительности, когда услышал за спиной шаги.

Шаги были знакомые и родные. Бусый уже не спутал бы эту неловкую походку ни с чьей иной.

— Тётушка! — Он обрадовался и самой Синеоке, и тому, что отвлекла, а то он уже собственный хвост начал было ловить. — Поздорову, тётушка! Тоже на Луну вышла полюбоваться?

Синеока, как водилось за ней, хотела ответить, но покалеченный разум точно споткнулся — лишь мычание вырвалось из её уст. Она мотнула головой, мягкие щёки залила краска, а в глазах, кажется, встали слёзы досады. «Я же знала, как говорить! — жаловался её взгляд. — А потом сразу забыла!»

Бусый взял её за руки и твёрдо сказал:

Ты, тётушка, не огорчайся и не спеши! Всё ты вспомнишь, всё у тебя получится. Так Соболь сказал! И большуха его слова подтвердила!

Синеока заморгала, робко улыбнулась, провела рукой по растрёпанным вихрам Бусого. Потом потянулась к камню, который он так и не успел спрятать в мешочек. Отдёрнула пальцы, несмело взглянула в глаза…

— А посмотри, тётушка! — загорелся Бусый. — Ты его Луне подставь, вот так! Чтобы свет вовнутрь проникал! Давай вместе посмотрим!

Как всегда, его мысли наскочили одна на другую и кувырком помчались вперёд, он уже собрался рассказать малой тётке о Таемлу, Идущей-за-Луной, о Кан Милосердной, дарующей исцеление не только телу… Но не успел.

Синеока взяла руки Бусого, державшие камень, в свои, поднесла их поближе к лицу, стала вглядываться в освещённую Луной глубину… И почти сразу коротко ахнула.

Бусый даже испугался, запоздало сообразив, что может ненароком подсмотреть ему вовсе не предназначенное… Но Синеока крепко сжимала его запястья и не собиралась их выпускать, и Бусый не дерзнул шевельнуться, чтобы не помешать её беседе с Луной.

И… может быть, лунный луч на мгновение обрёл вчерашнюю яркость и этого оказалось достаточно? Или душа Синеоки так билась в своей клетке, что добрая Луна сама потянулась навстречу?

Пещера. Дымный чад факелов. Молодой парень, сбитый на пол беспощадным ударом. Две родинки на левой щеке…

Отец!

Да, это он. Иклун Волк. Бусый уже видел его, когда Горный Кузнец первый раз показал ему пещеру и бой. Но старик не позволил увидеть, чем тот бой завершился. Наверное, пожалел сына, не дал смотреть на гибель отца.

Бусый считал себя сильным и готовым выдержать что угодно, но испытал немалое облегчение, убедившись: они с Синеокой узрели совсем другую схватку. Отец бился не со своим погубителем, а с кем-то иным.

Вот, сцепив челюсти, Иклун Волк не дал вырваться крику боли и встал. Да не встал, а вскочил, пружинисто-невесомо, как сам Бусый недавно обучился и полюбил делать, — тело так и отозвалось, напрягаясь в знакомом движении, Бусый едва успел вовремя спохватиться… И увидел, как Иклун стремительной тенью метнулся в сторону, собой закрывая кого-то от врага…

Мама!!!

Заплаканная девчонка чуть постарше Таемлу, сжавшись, затравленным зверьком смотрела на него из волшебного камня. Мама, мама, как утереть твои слёзы, как отогнать и рассеять придавивший тебя ужас? Как растеплить слабенький огонёк надежды в твоих синих глазах?..

На что же она сейчас надеется, на кого? Стой крепко, отец! Не допусти, покуда живой, надругательства над любимой!

Отец взмахивает кнутом, обрушивая на врага страшной силы удар… И сам вдругорядь валится, подрубленный ещё более быстрым ударом, таким, что не поспевает уследить глаз. Его противник много искуснее владеет кнутом…

Кто же он, этот мастер кнута, обидчик матери, лютый недруг отца?

Да это же… Резоуст! Резоуст…

Вот он опять сбивает наземь отца, попытавшегося вскочить. Ещё. Ещё… Он уже знает себя победителем и играет с юнцом, точно сытый кот с мышью, он издевается, наслаждаясь своей сноровкой и силой.

В память Бусого, как весенняя льдина на берег, вломился недавний сон: кто-то, так же глумясь, хлестал плетью детёныша крысы…

Но отец не сдаётся. У него за спиной мама, и он будет биться до смерти. Он по-прежнему сжимает оружие — тяжёлый кнут и длинный кинжал. Притом что Резоуст, презирая противника, кинжала даже не вытащил. Ему хватает кнута.