Куба — любовь моя - Жанна Свет

Когда англичанка потребовала дневник, я показала ей часы, на которых было без семи минут восемь. Этот аргумент на нее не подействовал, и она посоветовала мне не придуриваться, ведь я знаю, что нужно приходить на зарядку. Я возразила, сказав, что это не зарядка, а профанация идеи, что я спортсменка и мне такая зарядка не нужна. Оказывается, зарядка всем нужна, и спортсменам тоже.

— Но я делаю дома, в форме, а как я могу ее делать здесь, в пальто и с портфелем в руках? Что это дает?

Не нужно обсуждать решения старших, оказывается. Старших, оказывается, нужно слушаться и уважать. Я была готова ее уважать, она была очень хорошей учительницей, своим знанием языка я обязана ей, но уважать ее, именно в тот момент, было не за что — и это тоже было частью системы, унижающей всех и вся и делающей врагов из хороших учителей и нормальных детей. Разделяя — властвуй.

Я спросила у нее, делает ли она зарядку по утрам, раз она так за нее ратует. Учительница пошла пятнами, и я поспешила отдать ей дневник, пока не оказалась виновницей смерти, в общем-то, неплохой тетки.

Дневник мне в тот день получить назад не удалось — она была занята, потом была занята я, так это и осталось. Он и нужен-то был только учителям — ставить оценки, а мы давно обходились без дневников. Места для записи уроков в них было мало, задавали много, и мы записывали задания в тетрадях. Физик учил нас не по школьным учебникам, то и дело диктовал нам конспекты, а задачи из программного задачника он задавал только троечникам — значит, опять шла диктовка, и дневник прозябал в своей бесполезности. Так я о нем и забыла…

Прошло пару недель, и мы опять опоздали на зарядку, теперь уже вдвоем с Капой. День был очень важный. Дело в том, что учились мы на стыке времен: пересматривались программы, и кое-что уже было изменено. Так, знаменитый бином Ньютона изъяли из программы, и я оказалась, в результате, менее образованной, чем Коровьев, который, в отличие от меня, в советской школе не учился, а потому, может быть, и стал могущественным бесом, опять же, в отличие от меня. Хотя какая-то чертовщина во мне была всегда… Вместо бинома, ввели комплексные числа, но учебник вышел раньше этой замены, и о комплексных числах в нем даже не упоминалось.

В описываемый день наш математик должен был надиктовать нам теорию комплексного числа и заранее всех предупредил, чтобы никто не болел, не… не… не… Он даже одолжил у физика урок астрономии, которая всегда служила запасным вариантом, так что астрономию мы, фактически, не изучали, и потом, работая в школе, я ее учила заново самостоятельно, чтобы давать нормальные уроки, если можно считать нормальными уроки без телескопа и других астрономических прибамбасов.

День нас ждал очень важный, а тут такая неприятность — клятая зарядка раньше времени закончилась! На дверях опять стояла англичанка в компании с…директрисой. Мы подошли. У нас потребовали дневники. Капа спросила, за что — до начала уроков было еще десять минут. Ей ядовито объяснили, за что. Она, в свою очередь, заявила, что не понимает, почему это она, освобожденная от уроков физкультуры по состоянию здоровья, должна ходить на зарядку, которая даже здоровому человеку может навредить, а уж человеку со слабым здоровьем… Ее прервали и сказали, что она могла бы поправить здоровье, если бы не отлынивала от зарядки.

— Моя мама — врач, и я склонна больше верить ее рекомендациям, чем советам неспециалистов, — спокойно парировала Капа.

Пятнами пошли, на этот раз, две тетки, излишне рьяные в своем служебном рвении.

Капу грубо прервали и железными голосами потребовали дневники. Но в этот момент я вспомнила, что дневника-то у меня нет! О чем и заявила. И тут же не замедлила сказать, что дневник две недели назад забрала англичанка и потеряла его, а я не считаю целесообразным покупать новый дневник за два месяца до окончания школы.

Тетки были на грани инфаркта, но справились с собой и сказали, что я могу быть свободна — в школу меня сегодня не пустят. Но теперь вступила Капа и сказала, что забыла дневник дома. Все. Это была последняя капля. Директриса перевела дух и сказала, что мы исключены из школы сроком на три дня.

Мы опешили. Исключить из школы двух десятиклассниц — лучших учениц, членов комитета комсомола — по вздорному поводу, да еще в самом конце учебного года, когда каждая минута была на учете, и учителя спешили додать то, что было упущено в течение всех прошедших лет учебы, — это было уже не идиотизмом, это было прямым покушением на нашу дальнейшую судьбу. Я попыталась воззвать к голосу рассудка. Но у того, что не существует, и голоса нет и быть не может. Мы попытались объяснить, какой важный сегодня день, и получили ответ, что раньше нужно было об этом думать.

— До свидания! — сказали нам. Что ж, мы тоже сказали: «До свидания», и пошли прочь. Потом окажется, что, ответив, мы оскорбили человеческое достоинство этих двух несчастных дур, которые за всю свою длинную жизнь в школе не уяснили, что все дети разные и требуют разных методов и методик.

Без родителей нам являться не велели. Мы пошли придумывать, что делать в этой непростой ситуации. Я, правда, попробовала проникнуть в школу через парадный вход, но тетя Маша виновато и сочувственно сказала, что ей запретили нас впускать.

Сенсация облетела школу в одно мгновение. Народ открыл окно в туалете на первом этаже, и я влезла в него. Капа не полезла — ей это было трудно, да и комплексные числа ее волновали мало — она собиралась на филфак, а медаль все равно ей уже не светила: все-таки она почти всю первую четверть проболела и, хоть и занималась дома, нагнать все в полной мере уже не смогла.

Поэтому она отправилась к своей маме на работу, наказав мне прийти к ним домой, если мне удастся высидеть уроки, или же тоже идти в поликлинику, где работала ее мама.

Конечно же, я пошла в поликлинику — с урока меня выгнали. Математик был очень раздражен: он был нашим классным руководителем и получил из-за нас раздрай, но злился он не на нас. На все мои всхлипы, что мне необходимо записать сегодняшнюю лекцию, что как же я иначе буду сдавать экзамены, он отвечал одно:

— Девочка, не задерживай класс, уйди, дай нам работать.

Что было делать? Я ушла.

Мама Капы разгневалась чрезвычайно. Она была известным в городе человеком: пользовала детей всей интеллигенции города и всего городского начальства. Мне осталось непонятно, как это директриса решилась наехать на Капу: неприятности ей грозили крупные.

Мама Капы велела идти к ним домой, пообещав, что зайдет к нам и поговорит с моей бабушкой, а в школу бабушке ходить не нужно — вот еще глупости, тревожить пожилого человека — она сама все уладит.

На следующий день мы шли в школу втроем. Нас двоих, разумеется, тетя Маша не впустила, а мама Капы зашла внутрь, и через некоторое время тетя Маша позвала нас, сказав идти в кабинет директрисы.

Там произошел такой разговор:

— Объясните, пожалуйста, на каком основании вы исключили девочек из школы?

— Они опоздали.

— Нет, они, насколько мне известно, пришли за десять минут до звонка.

— Они должны были явиться на зарядку.

— Ваша зарядка — глупость, это я вам как врач категорически заявляю.

— Это распоряжение министерства.

— С глупыми распоряжениями нужно бороться, а не издеваться над детьми, прикрываясь распоряжениями.

— Вы не можете мне диктовать, как мне относиться к распоряжениям моего начальства.

— Зато я могу спросить с вас за плохие оценки моей дочери на выпускных экзаменах. Вы соображаете, что делаете? За два месяца до окончания года исключаете десятиклассниц из школы. Причем, хороших учениц. А если она, — тут было указано на меня, — из-за этого исключения не получит медаль, вы подумали, что будет с девочкой? Вы даже не подумали, что ГорОНО сделает, в этом случае, с вами. Пользуетесь, что у нее никого нет, кто мог бы заступиться, заставляете бабушку в школу тащить — это советская педагогика от вас требует такого бесчеловечного отношения к ученикам?

Тут директриса спохватилась, что получает нагоняй в нашем присутствии, и велела идти нам в класс.

Наше пришествие в родной класс было триумфальным. Все ликовали и заставляли, еще и еще раз, в красках описывать разговор с директрисой.

Кто— то, правда, ехидно мне напомнил, что я рыдала вчера, когда математик выгонял меня с урока, но его (или ее -не помню уже) заткнули.

А лекцию по комплексным числам математик повторил, под предлогом, что материал трудный, и класс его не понял с первого раза.

Прошло чуть больше месяца, и мы с Капой проштрафились еще раз.

В те годы всех школьников, начиная с шестого класса, гоняли на демонстрации 7 ноября и 1 мая. Месяца за полтора до срока начинались, так называемые, «маршировки» — нас выводили из классов на стадион или улицу и дрессировали на предмет стройного шагания стройными рядами строевым шагом. Все это делалось для того, чтобы мы повторили урок, идя две минуты через площадь с хмырями из городских властей на трибуне у памятника Ленину, стоящего в стандартной позе. Разумеется, все старались откосить — нет, тогда говорили «сачкануть» — и с маршировок, и с демонстрации. При том, что на демонстрацию, в общем-то, ходить любили: это было развлечением, можно было встретить приятных знакомых из других частей города, играла музыка, и город был заполнен неким веселым безумием, потому что не ходил транспорт, люди шли по проезжей части, все было кувырком — подобие карнавала. Ощущение праздника было так необходимо, что приходилось использовать те праздники, которые были в обиходе, раз уж не праздновали ни Рождество с его колядованием, ни Хэллоуин, не устраивали карнавальных шествий. Я, правда, то и дело приставала ко всем с вопросом, солидарность с кем я праздную каждый год первого мая, но мне не нравился ответ, что со всеми трудящимися. Я отказывалась одинаково относиться ко всему человечеству, которое, на самом деле, состояло из людей, а каждый такой «людь» мог оказаться чем угодно — от негодяя до идиота, — и почему я должна была быть с ними солидарна? Историка я изводила страшно этими вопросами, пока он не вышел из себя и не сказал мне, что пора бы уже перестать валять дурака, делать вид, что ничего не понимаю, и досаждать ни в чем не повинным людям. Я отстала от него, но в глубине души осталось убеждение, что именно люди повинны, что именно они своей трусостью и безразличием развязывают руки мошенникам всех рангов.