Тайна племени Голубых гор - Людмила Шапошникова

— Как тода ни учи, из них трудно выбить язычников. Никто из них не приемлет христианства по-истинному. Каждый норовит уйти к своим буйволам и ложным богам.

Она устремляет на патера пронизывающий взгляд. Даже патер не выносит его. Он стушевывается и в замешательстве роняет бисквит на натертый до блеска пол.

Мисс укоризненно смотрит на патера и продолжает жестким голосом:

— Вот Бэрэл. Ведь ее родители христиане, но в ней все равно сидит дьявол.

— Бэрэл — способная девочка, — пытается робко возразить патер.

— Мне нужны послушные, а не способные, — резко произносит Мисс.

— Да, да, — соглашается патер.

«Послушные, а не способные». Но разве можно быть послушной, если Мисс говорит:

— Тода безнравственны. Они грязные язычники. Само их существование противно богу. Это не племя, а сборище животных, они недалеко ушли от своих буйволов.

— Неправда! — кричит Ивам. — Тода добрые и хорошие.

В этот день она убегает из школы, решив больше не возвращаться. Но Мисс не так легко упускает свою добычу. Она ловит Ивам на полдороге к дому и в пустом зале школы бьет ее тонкой тростниковой палкой. Делает она это с удовольствием, с подлинным религиозным рвением. Палка помогает изгонять язычницу из христианки Бэрэл. Ивам прикрывает голову руками, и палка больно бьет ее по суставам пальцев…

Потом это повторялось не раз. Побег и тростниковая палка.

Только однажды Ивам почувствовала себя человеком. Мисс решила показать местному обществу достижения своей школы. Решено было поставить спектакль. Выбрали пьесу «Флоренс Найтингель». Главную героиню могла сыграть только Ивам. Мисс скрепя сердце согласилась. Как-никак на карту поставлен престиж школы. И вот перед Ивам раскрылся новый мир. Мир Флоренс Найтингель. Первая медсестра. Бесстрашие и самопожертвование. Благородное служение человеку и стремление облегчить его страдания. Мир Флоренс стал миром Ивам.

Как страшный сон, прошли годы в миссионерской школе. Затем миссионерский госпиталь. Грязная, тяжелая работа и чтение медицинских учебников по ночам. А потом весть об освобождении. Трехцветные флаги на зданиях Утакаманда и необычная вежливость европейских миссионеров. Учеба в Дели, стажировка в Калькуттском госпитале. Но ничто не забыто и ничто не прощено. Душными калькуттскими ночами она продолжает думать о судьбе своего племени.

— Тода? — удивленно спрашивают ее. — Кто такие? Значит, вы первая женщина тода, получившая образование? О! Примите поздравления.

И это «примите поздравления» звучит снисходительно и чуть-чуть насмешливо. Ивам знает цену этой снисходительности. За ней всегда скрыта одна и та же мысль: «Медсестра из племени тода? Оригинально! Но ты ведь ничего не сумеешь сделать. Для этого нужна наша культурная традиция». Скрытое недоверие всегда больно ранит. Как преодолеть его?

…В Париже на последние деньги, оставшиеся от билета до Лондона, она купила букет желтой мимозы. Мимоза была тощая, ее шарики усохли, но все равно она напоминала Ивам о Голубых горах и племени, ради которого была предпринята эта поездка. А деньги? Только она знала, с каким трудом удалось их добыть. Длинные, утомительные ночи сверхурочных дежурств, уход за особо тяжелобольными, недели без воскресений, годы без отпуска. И вот теперь этот шумный, незнакомый город. Через два дня грузовой буксир перевез Ивам через Ла-Манш. Англия… Мисс часто рассказывала о ней. Кажется, более добродетельную страну трудно сыскать на свете. Здесь Ивам предстояло прожить два года. С плохо скрываемым страхом ступила она на землю Мисс. В Лондоне встретили Ивам сдержанно, но она уже привыкла к такому приему. Зато клиника была великолепной, оборудованной по последнему слову техники. В Индии таких еще не было. Она начала работать.

Вскоре ее коллеги удивленно стали разводить руками:

— Мисс Пильджин, почему бы вам не стать врачом? Вы столько знаете и так умело обращаетесь с больными.

— Я хочу быть хорошей медсестрой, как Флоренс Найтингель, — упрямо отвечала она.

— Но помилуйте, зачем вам это? Да и Флоренс уже забыли.

— Я не забыла.

Коллеги посмеивались за ее спиной. Такая наивность! Но ведь она, кажется, из совсем дикого племени…

А за стенами клиники ее ждали номера в дешевых гостиницах, меблированные комнаты в прокопченных кварталах, равнодушие и индифферентность соседей, одиночество длинных тревожных ночей, неизменная тоска по солнцу и горам и неутихающее беспокойство за судьбу племени. Она знала: с каждым годом племя становится все меньше.

Когда она вновь появилась в Утакаманде, чуть побледневшая на северном солнце, но все с теми же веселыми искорками в глазах, европейцы приветствовали ее как своего давнего друга. Миссионеры ликовали. Они надеялись, что Бэрэл расскажет их сомневающейся пастве о добродетелях Англии и тем самым укрепит их пошатнувшуюся в последнее время веру. Она не отказалась. Но заговорила не Бэрэл, а Ивам.

— Я жила два года в Лондоне, — сказала она, — и месяцами не знала, кто мои соседи. Их жизнь беспокойна. Никто не довольствуется малым. Каждый стремится всеми средствами нажить себе еще и еще. Меховое пальто сегодня, кольцо с бриллиантом завтра, телевизор послезавтра. Я видела людей, имеющих комфортабельные загородные виллы и машины последних марок, но я встречала и таких, у кого не было ботинок. Люди в этой стране не привыкли помогать друг другу. Дети не смотрят за стариками, ни у кого нет желания заботиться о другом. Все заняты погоней за деньгами.

— Послушайте, Бэрэл, — елейно улыбаясь, произнес патер, — такие вещи можно встретить и в Индии, по вы же не станете отрицать, что Англия — страна благочестивых людей. Еe церкви…

— Да, да, — вскинула голову Ивам, — ее церкви пусты, зато во время футбольных матчей полны стадионы.

Паства непочтительно хохотала.

— Как ты смеешь, Бэрэл! — крикнула английская миссионерка, преемница Мисс, но, спохватившись, проникновенно добавила: — Побойся бога.

— Не боюсь я вашего бога, освятившего эту несправедливость.

Паства ликовала. Миссионеры и патер, злобно поджав губы, демонстративно удалились. Это был окончательный разрыв. Но за этот разрыв пришлось дорого заплатить. По городу поползли слухи, порочащие медсестру. За ее спиной раздавались двусмысленные замечания и смешки. Европейские плантаторы отводили в сторону глаза, встречая ее на улице. Родители плакали и стыдили ее. Христианская община отказалась от нее. Однако и племя тода не считало Ивам своей. Некоторые помнили ее девочкой, приветливо с ней здоровались, но не больше. Ее приглашали в столичный госпиталь. Сестра, прошедшая стажировку в Англии, всегда желанный сотрудник. Она не поехала ни в Дели, ни в Калькутту. Ивам твердо знала, что ее место там, где живет ее племя. Ей надо было преодолеть тяжелую полосу отчуждения. Кто знает, сколько ей пришлось перенести для этого! Тогда ей казалось, что желанная цель близка. Она очень спешила, потому что каждый месяц в мандах шли погребальные церемонии. Тода умирали от голода, от антисанитарных условий, от холода. Сифилис, зловещий «подарок» английской колониальной армии, лишил племя потомства. «Еще десять лет такой жизни, — думала Ивам, — и я буду свидетелем погребальной церемонии последнего тода. Надо что-то делать».

В Утакамандском госпитале ей сказали, что в ее услугах не нуждаются. Сестры-христианки, перешептываясь и хихикая, бесцеремонно разглядывали ее, когда она вышла из конторки старшей сестры. Там ее предложение встретили презрительным удивлением.

— Вы хотите лечить тода от сифилиса? Но правительственный госпиталь этим не занимается. Вы хотите, чтобы у них были дети? Знаете ли, в Индии и так много детей, кто их будет кормить? Вы, конечно, можете идти и лечить их, вам никто этого не запрещает, но при чем тут госпиталь?

Ивам усмехнулась. Эти люди знали хорошо, при чем тут госпиталь.

Она обивала пороги утакамандскнх учреждений. В кабинетах чиновников Ивам встречала ухмылки, плохо маскируемое любопытство, хамство и полное нежелание помочь. По ночам она плакала от бессилия и жалости к себе и тода.

Когда она услышала, что в Утакаманд приезжает премьер-министр, она поняла, что судьба посылает ей единственный и последний шанс. Сейчас или никогда. Она знала о большой симпатии Джавахарлала Неру к людям племен.

…Ивам бросилась в толпу чиновников и высоких лиц, окружавших премьер-министра, как в холодную воду. Ее оттеснили, и она поняла, что тонет.

— Мистер Неру! — в отчаянии крикнула она и взмахнула рукой.

Премьер повернулся на крик и… протянул руку; чиновничий водоворот расступился перед этой рукой, и Ивам выплыла.

— Что с вами случилось? — улыбаясь, спросил Неру.

— Со мной — ничего. С тода. Оказывается, премьер знал ее племя.