Дик (СИ) - Форс Элен

Я уносила оттуда ноги так быстро, как могла. Мне не хотелось жить в одной комнате с ней, и, тем более, находиться в этом проклятом лагере. Я начала собирать вещи сразу же, ночью, перебудила всех, верещала. Я была дура. Сейчас я бы просто позвонила бы, просто ушла бы, забыла все, оставила, а я впала в истерику. У меня и доказательств не было, только мои слова.

Мое предприятие ничем хорошим не закончилось. Воспитательницы сказали, что я обдолбалась наркотиками, ввели мне успокоительное насильно и закрыли в палате, отобрав телефон и угрожая, что мне достанется от родителей. Я хотела, чтобы они позвонили моим родителям. Просидела одна там двое суток, чувствовала себя психом, ко мне никто даже не приходил и не кормил, была только бутылка воды, в туалет приходилось ходить в утку. Это были худшие два дня.

Ночью второго дня меня навестили гости, они разбудили меня… Они пришли все впятером… сразу… Я кричала, достаточно громко, чтобы меня услышали, но никто не пришел на мой крик. Ни когда меня раздели, ни когда мне в рот залили пол бутылки вина… Они постоянно смеялись, гладили меня, трогали за грудь, за промежность… перебрасывали друг другу, как вещь. Говорили, что настало моё время. После двух суток голода и нервов у меня даже сил сопротивляться не было. Рома называл меня всегда Ангелом, из-за Ангелины… Он привязал мои руки к кровати бинтами и постоянно повторял «Что сейчас я тебя окрылю, Ангел».

Иногда в кошмарах мне снится та ночь, я чувствую на себе его руки. Сухие и мозолистые. Одна из девушек легла на кровать, меня положили поверх нее и она удерживала меня, помогла раздвинуть ноги, шептала, что мне нужно расслабиться, что мне понравится. Что все сначала сопротивляются, а потом сами приходят и просят, что потом не могут по другому. Из ее слов получалось, что Рита была не одна…

В тот момент меня буквально парализовала, я не могла заставить себя даже пошевелиться. Она держала мои ноги, а Рома была между ними, абсолютно голый и готовый лишить меня невинности. Мне казалось, что я смотрю на все это со стороны…

Меня спасла случайность. Оказия. Будто Господь сжалился надо мной. Даже смешно, Рома уже тряс передо мной своим членом, когда один из них, в пьяном угаре, танцуя, упал, опрокидывая стеклянный шкаф на себя. Он лежал на полу, под шкафом, в осколках, а под ним растекалась лужа крови, слишком яркая в окружающей белизне. Тогда они испугались, и им стало не до меня, закружили вокруг него, говорили что он умер. Не знаю, мне трудно было его рассматривать, была напугана и на половину пьяная от выпитого.

Выключилась… и проснулась в своей комнате с Ритой в своей пижаме. На теле ни синяка, только руки болят. Словно ничего и не было. Я звонила родителям, умоляла забрать меня, звонила в милицию, говорила, что меня пытались изнасиловать, что умер человек. Рита отрицала все, говорила что не правда. Меня выставляли сумасшедшей наркоманкой. Воспитатели якобы все целы и на месте. Все подтверждали, что я вешалась на Рому, бегала за ним и страдала от неразделенной любви; врач подтвердил, что я девственница и ему не могли даже впаять за развращение, потому я оставалась девочкой и кроме меня никто не говорил, что он приставал ко мне. По версии всех вокруг я вела себя навязчиво и преследовала его. Отец постарался забрать меня поскорее, чтобы не позорить его еще больше. Дело замяли из уважения к нему.

Мне не поверила ни одна живая душа… Для меня это был ад. Никто не слышал и не верил мне. Следователь смеялся мне в лицо, когда я рассказывала, говорил, что это плод моей подростковой фантазии, перевозбудилась.

Я постаралась забыть это все как кошмар, как будто этого не было в моей жизни. Вычеркнуть. Не вспоминать. Но это было. Я не спала нормально еще год, мне снились кошмары. До восемнадцати не могла спать одна в квартире. В двадцать я пыталась найти в интереснее что-то о лагере, но в интернете нет ни одного упоминания о нет.

И клянусь, когда я покидала то место, меня не оставляла в покое мысль, что все были в курсе происходящего, кроме меня. Что Рита была ни одна, кто принимала участие в этом разврате. И сейчас столько совпадений, может мне мерещится, но… у меня плохое предчувствие. Жемчужный берег…

Думала, что мне будет труднее рассказывать обо всем этом кому-то, но когда начала говорить, слова сами полились из меня потоком, образуя рассказ. Дик оставался спокойным и на протяжении всей истории не подавал никаких эмоций: ни жалости, ни ужаса, ни презрения или смеха. Я была благодарна ему за это.

Может быть я рассказывала это все зря, просто совпадения, а мне все мерещится даже спустя девять лет.

Когда я закончила, он сел рядом со мной на бордюр. За долгие годы он был первый, кому я открылась, рассказала самую страшную, тёмную сторону своей жизни. Даже с родителями никогда не обсуждала это, для них это была история, когда я опозорила их, разочаровала. И я готова была к пошлым шуткам и насмешкам, но Дик меня удивил.

— Из детей друзей твоих родителей кто-нибудь еще ездил в этот лагерь?

— Не знаю, не слышала.

— Кто-то из компании с которой ты пришла в бар, мог быть в этом же лагере?

— Гипотетически, да. — прошептала я, не ожидая, что Дик воспримет все так серьезно. Или он просто надо мной издевается. Но змей искуситель сидит рядом со мной, чувствую смесь парфюма с его запахом, таким притягательным. Даже сглатываю, чтобы отогнать наваждение. Мой мозг растлили, наверное, там, потому что меня тянет к этому развратителю.

За многие годы я отчаянно искала, когда мне захочется близости. Целовала парней, доводила их до безумия и ждала, когда наступит тот момент, когда я почувствую то самое возбуждение о котором пишут в книгах и показывают в кино, когда я смогу расслабиться и довериться мужчине. Но ни один порядочный, даже жених-мечта Дима, по версии моей мамы, не пробуждал ничего во мне подобного.

— Ангелина… — прошептал хрипло Дик. Я невольно залюбовалась его накаченными руками, рельефно выступающими бицепсами, играющими при его движениях. У Дика были очень выразительные руки с широкими, квадратными ладонями и длинными, аккуратными пальцами. Мне вдруг захотелось, чтобы он меня обнял, прижал к себе и сказал что-нибудь ласковое. — Мне не ловко, но когда ты рассказывала о лагере, я все так отчетливо представлял, особенно ту часть, где ты голенькая была привязана к кровати… так, что у меня встал. Придётся посидеть здесь, подождать…

Сначала я не поверила своим ушам, но посмотрев на него, задержала взгляд на его штанах и увидела характерную выпуклость большого размера. Я задохнулась от стыда и негодования, уводя глаза в сторону.

— Ты невыносим! — воскликнула я больше для приличия, потому что меня стал душить смех, вырывающийся из груди. Дик тоже очаровательно улыбался, на его щеке образовалась та самая сексуальная ямочка. Я даже зависла, рассматривая ее, как больная, не замечая, что в этот же момент, сам Дик с больным выражением лица смотрит на мои губы, которые я безжалостно терзала зубами на нервной почве.

Он наклонился, чтобы быть ближе, коснувшись кончиком своего носа моей щеки, его губы были в миллиметрах от моих. И мне очень хотелось попробовать их на вкус. Перестав дышать, я ждала, не понимая, реально ли это все. И он подался вперед, накрывая мои губы своими, я даже издала стон наслаждения. Губы развратника были невероятно нежными.

— Дик! — взвинченный голос Полковника раздался прямо над нами. Он вышел из бара и искал его, недовольный, что его следователь по делу где угодно, но не на месте преступления. Он обломал наш поцелуй, испортив момент, вернул нас к реальности, оставляя каждого при своих мыслях. Дик отстранился слишком резко, словно ему стало больно. Встал и вышел на свет, подходя к Решетникову. — Где тебя черти носят?

— Саныч, что ты от меня хочешь? Я не робокоп, мне нужно пару часов сна. — спокойно сказал Дик. — Зацепки уже есть, мы работаем над ними.

— Не пизди мне! Знаю я, как ты работаешь, своим членом. Начни уже работать мозгами. Меня мэр скоро сожрет с потрохами! Шесть! Шесть женщин! — он тыкал перед лицом Дика пальцами словно пещерный человек, который общается только жестами. — Саша… мне сейчас звонил Романов и угрожал, что если Майорова будет у нас работать по ночам и опасных делах, я уйду на пенсию раньше запланированного с тремя копейками… Ты представь себе, а? Прислал на голову мою работничка!