Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130–1194 - Джон Норвич

Король предложил, чтобы каждый из соперничающих пап прислал трех представителей в Салерно, дабы защищать их притязания; и Бернар согласился. Бедный Анаклет, вероятно, испугался такого явного проявления сомнений со стороны своего единственного союзника, но не мог отказаться. Он выбрал в качестве представителей своего секретаря Петра из Пизы и двух кардиналов, Матвея и Григория. Иннокентий тоже послал своего секретаря – того самого кардинала Аймери, из-за которого и начался раскол, – вместе с кардиналами Гвидо из Кастелло и Джерардо из Болоньи; оба позже стали папами под именами, соответственно, Селестин II и Луций II. Все шестеро прибыли в Салерно в конце ноября.

Разумеется, Бернар, хотя формально даже не был членом делегации Иннокентия, говорил больше всех. Вновь, как в Этампе, он, по-видимому сознательно, обходил единственный возможный предмет обсуждения – законность выборов. На сей раз, однако, он не опускался до брани; представители Анаклета могли защитить своего господина, и Рожер мог обидеться. Вместо этого Бернар апеллировал к цифрам. У Иннокентия теперь больше сторонников, чем у Анаклета; Иннокентий поэтому должен быть папой. Это был шаткий довод по всем стандартам, но пылкость речи затмевала недостаток логики.

«Облачение Христово, которое во время страстей Господних ни язычник, ни еврей не решились порвать, Петр Леони ныне разделил. Есть лишь одна вера, один Господь, одно крещение. Во время потопа был один ковчег. В нем восемь душ спаслось, остальные погибли. Церковь – тот же ковчег… Позже был построен другой ковчег, но, раз их два, один неизбежно должен быть ложным и утонет в море. Если ковчег Петра Леони исходит от Бога, тогда ковчег Иннокентия погибнет, а вместе с ним церковь Востока и Запада. Погибнут Франция и Германия, испанцы и англичане и варварские страны, все окажутся погребены под водами океана. Монахи Камальдоли, картезианцы, клюнийцы, монахи Гранмона, Сито и Премонтре и бесчисленные другие, монахи и монахини будут утянуты великим водоворотом на глубину. Голодный океан проглотит епископов, аббатов, других прелатов с жерновами на шее.

Из всех государей один Рожер вступил на ковчег Петра; если все погибнут, будет ли он один спасен? Может ли быть, что верующие всего мира погибнут, а амбиции Петра Леони, чья жизнь проходит у нас на виду, принесут ему Царствие небесное?»[14]

Как всегда, риторика аббата произвела впечатление. Немногим адвокатам на судебном процессе удавалось склонить на свою сторону защитника противоположной стороны; и все же, когда Бернар закончил свою речь, не король, но Петр из Пизы предстал перед ним, чтобы признать свои прежние заблуждения и попросить прощения. Дезертирство, да еще публичное, его собственного секретаря стало для Анаклета почти таким же серьезным ударом, как если бы от него отрекся сам король; и, когда аббат из Клерво простер руку к отступнику и увел его мягко, но торжественно, мало кто из присутствующих на разбирательстве сомневался в том, что дело Иннокентия все равно что выиграно.

Рожер, наоборот, не сказал ничего. Он предпочел откладывать решение чем дольше, тем лучше; кроме того, он не привык идти на уступки, не получая ничего взамен. Анаклет выступал в конце концов единственным гарантом его прав как короля; пока они не будут подтверждены Иннокентием, не могло идти речи о смене подданства. То же относилось к титулу его сына, как герцога Апулии, который следовало предварительно отнять у ставленника Иннокентия Райнульфа. Но на публичном суде не стоило вести переговоры такого рода. На девятый день король заявил, что вопрос слишком сложен, чтобы он мог решить его на месте. Ему необходимо посоветоваться с курией. Потому он предложил, чтобы по одному кардиналу с каждой стороны отправились с ним на Сицилию. В день Рождества он сообщит свое решение.

Бернар не поплыл с Рожером на Сицилию. Вместо этого он вернулся в Рим с Петром из Пизы. Возможно, он подозревал, что его попытки повлиять на короля провалились. Если бы у него оставались какие-то надежды, трудно поверить, чтобы он не продолжил начатое и не последовал бы за своей жертвой в Палермо. Определенно, никого не удивило, когда Рожер объявил, как и обещал в день Рождества, что он не видит причин менять свое прежнее мнение. Он поддерживал Анаклета, как истинного папу, и будет продолжать это делать в будущем.

Скорее всего, решение Рожера было вызвано нежеланием папы Иннокентия принять его условия, а позиция Иннокентия определялась, по-видимому, положением в Риме. Анаклет так и не пришел в себя после потери Петра из Пизы. По мере того как мучительный 1137 г. близился к концу, он, похоже, стал утрачивать господство над городом, и с ноября этого года мы обнаруживаем, что Иннокентий помечает свои письма словом «Рим» вместо прежней формулы «Римская территория». Теперь антипапа владел только собором Святого Петра, Ватиканом и замком Сан-Анджело, и, вероятно, ему повезло, что 25 января 1138 г. он умер[15]. Его жизнь, вначале столь многообещающая, оказалась печальной. В течение тех восьми лет, когда он занимал престол святого Петра, на который, как он, справедливо или нет, полагал, он имел право, Анаклет страдал – по большей части молча – от потоков брани и оскорблений, изливаемых на него его врагами под предводительством аббата из Клерво. Эти обвинения повторялись на протяжении многих веков апологетами католицизма и биографами святого Бернара; во многих современных справочных изданиях имя Анаклета или подвергается поношению, или просто пропускается. Он заслужил лучшего. Если начало его карьеры запятнано симонией, оно все же светлее, чем у большинства понтификов его времени. Если на нем отчасти лежит вина за раскол церкви, то папа Иннокентий и кардинал Аймери виноваты больше. Сложись ситуация по– другому или удовольствуйся святой Бернар делами своего аббатства и ордена, Анаклет, с его мудростью, истинным благочестием и дипломатическим опытом, мог бы оказаться превосходным папой. И в существующих обстоятельствах он переносил до невозможного оскорбительное положение с достоинством и терпением.

С его смертью схизма сама собой окончилась. Верные ему кардиналы не отказались сразу от борьбы; в марте, возможно с одобрения Рожера, они выбрали преемником Анаклета кардинала Григория под именем Виктор IV[16]. Но душа Григория к этому не лежала. Он не пользовался такой популярностью, как его предшественник, и немногие римляне, которые вначале его поддерживали, были вскоре перекуплены Иннокентием. Через несколько недель Григорию стало невмоготу. Майской ночью он тайком покинул Ватикан, переправился через Тибр, добрался до жилища святого Бернара и сдался; 29 мая, на восьмой день Пятидесятницы, Бернар мог доложить приору Клерво:

«Бог даровал единство Церкви и мир Городу… Люди Петра Леони пали в ноги нашему властелину папе и принесли ему клятву верности как его данники. То же сделали священники-схизматики вместе с идолом, которого они воздвигли… и в народе большая радость».

Смерть Анаклета и падение его игрушечного преемника не слишком взволновали Рожера. Упорная поддержка, которую он оказывал антипапе, не принесла ему тех выгод, на который он рассчитывал, но конец схизмы решил проблему. Освобожденный теперь от обязательств, которые так омрачали первые семь лет его царствования, он не видел смысла продолжать вражду со Святым престолом. Рожер публично признал Иннокентия законным папой и повелел всем своим подданным сделать то же. Затем он с армией отправился в Апулию.

Военная кампания продолжалась все лето и осень. Это, наверное, было тяжелое время для Рожера. Он вновь прошел по полуострову, грабя и сжигая при малейших признаках противодействия, и все же не мог добиться реальной покорности. Когда он вернулся в Палермо в конце года, большая часть Апулии все еще оставалась в руках мятежников. Из Рима не было никаких вестей – ничто не говорило о том, что Иннокентий готов к примирению; а следующей весной, когда Рожер собирал войска для продолжения борьбы, папа со всей ясностью дал понять, насколько он далек от подобной мысли. На латеранском соборе 8 апреля 1139 г. он объявил новое отлучение короля Сицилии его сыновьям и всем епископам, рукоположенным Анаклетом.

Но конец девятилетних мучений Рожера быстро приближался; в действительности он был ближе, чем кто-либо из участников противоборства предполагал. После бесплодной кампании 1138 г. всем казалось, что Райнульф продержится в Апулии неопределенно долгий срок, и, судя по агрессивности латеранского собора, эту уверенность разделяли в Риме. Но она оказалась безосновательной. Через три недели после собора Райнульф слег от лихорадки в Трое; ему неудачно пустили кровь, и 30 апреля он умер. Его похоронили в троянском соборе.

Фалько из Беневенто оставил нам исполненный трагизма рассказ о смятении, охватившем мятежную Апулию при известии о смерти Райнульфа, о причитающих вдовах и девицах, стариках и детях, о мужчинах, рвущих на себе волосы, раздирающих грудь и щеки. Все это кажется преувеличением, и все же трудно избавиться от мысли, что Райнульфа искренне любили. При всем его вероломстве, в нем было нечто от Дон Кихота, и перед его обаянием не могли устоять ни его друзья, ни враги; за время своего краткого правления в качестве герцога он проявил себя хорошим и мудрым властителем. Он был талантливый и храбрый воин – намного храбрее Рожера, которого он дважды разбил на поле боя. Нормандец до мозга костей, он в представлении своих соплеменников воплощал рыцарский идеал, в чем его изворотливый шурин, с его восточными замашками, не мог с ним соперничать. Его слабость заключалась в отсутствии государственного мышления; он просто не понимал, что Рожера нельзя разбить без долгосрочной политической и военной помощи из-за границы. Из-за своей политической слепоты он, вопреки торжественно данной клятве и после того как король проявил к нему такое редкое милосердие, – затеял авантюру, которая принесла южной Италии несчастье и страдания и сделала ее объектом для жестокости Рожера, никогда не прибегавшего к подобным мерам иначе как с отчаяния. Короче, вред, который Райнульф принес своей стране, неисчислим, и о его смерти горевали больше, чем он заслуживал.