Черная Скала - Аманда Смит

— Да, мадам.

— Он работает еще и как хирург — делает операции в больнице.

Не знаю, зачем она мне все это рассказывала — может быть, хотела подчеркнуть, какая он важная персона.

В спальне Джо было две кровати. Когда мальчик пугался темноты («У него часто бывают страшные сны»), его мать спала здесь же.

— У Джо сильный характер, — сказала она, — как и у его отца. Ему просто требуется понимание и внимание. Надеюсь, вы поладите.

После того как она приняла ванну и оделась, а я разложила свои вещи, мы вместе отправились на бульвар Сиприани, чтобы забрать Джо из школы. На миссис Родригес было цельнокройное платье с воротником и туфли без задников на невысоком каблуке. Она выглядела привлекательной и изящной, но была похожа на хрупкий цветок, который в любой момент может унести ветром. Шагая рядом с ней и толкая коляску с Консуэлой, я с удовольствием ловила взгляды, которые бросали на нас прохожие. Мы прошли вдоль небольшого парка, где была детская площадка с качелями и каруселями. Некоторые из встречных дружелюбно улыбались и говорили «Добрый день». Когда мы проходили мимо роскошных домов, мне хотелось замедлить шаги, чтобы заглянуть в окна.

Дорога до школы не заняла много времени. Джо уже ждал нас у ворот. Вначале он ничего не сказал; потом мать велела ему поздороваться, и он послушался.

Вечером я заперла дверь в свою комнату. Выключив свет, я легла в постель. Темный силуэт шкафчика напоминал вертикально стоящий гроб. За окном громко переговаривались жабы. Пели сверчки. Во всех уголках этого острова, думала я, сейчас кричат жабы и поют сверчки. И я стала вспоминать о жабах и сверчках в Черной Скале. Потом я решила не думать о Черной Скале и уснула.

На следующий день, когда Элен Родригес предложила, чтобы я надела форменное платье, оставшееся от предыдущей горничной, я обманула ее, сказав, что среди вещей, оставшихся в шкафу, такого платья нет. Я не сказала, что видела платье, похожее на униформу, но оно было таким ветхим и покрытым пятнами, что мне не захотелось его надевать. Миссис Родригес удивила меня, сказав, что раз так, она сейчас же сошьет для меня платье на своей зингеровской швейной машинке.

Разведя руки в стороны, я стояла посреди рабочей комнаты миссис Родригес, глядя, как она ползает на коленках по деревянному полу, снимая мерки и закалывая булавками подол. Если бы месяц назад кто-нибудь сказал мне, что я буду работать в богатом доме в квартале Сент-Клер, Порт-оф-Спейн, Тринидад и что английская леди, хозяйка дома, будет собственноручно шить мне платье, я бы ни за что не поверила. Ткани — очень симпатичной, в мелкую желто-белую клетку — хватало впритык, и поэтому из-за моего высокого роста длина оказалась очень модной, до середины колена. Казалось глупым надевать такое нарядное платье только для работы по дому. Доктор Эммануэль Родригес, вернувшись домой после операции, сказал, что форма выглядит «идеально», как будто для меня сшита. Я сказала, что так оно и есть.

Марва, кухарка, приходила каждый день, кроме воскресенья. Она жила неподалеку, в квартале Сент-Джеймс, поэтому, сказала она, если что-то случалось, как, например, на днях, когда Джо свалился с парадной лестницы и «голова у него чуть не раскололась, как яйцо», а горничная, как обычно, была неизвестно где, хозяева могли позвонить ей. У соседей Марвы был телефон. Иногда, сказала она, мне хочется переехать, чтобы никто не дергал. А еще лучше было бы податься в Нью-Йорк.

— В Нью-Йорке столько народу, что там можно потеряться. Кругом одни толпы. Никто тебя не замечает. Не то что здесь, где все друг друга знают и лезут в чужие дела.

Я не просила, но Марва настояла на том, чтобы дать мне свое расписание. Она приходит в шесть тридцать утра. В семь тридцать — завтрак, затем в оставшиеся от утра часы она готовит ланч. После ланча моет посуду. Чаще всего, если все нормально, в два часа она уходит. Раз в неделю ходит на рынок за овощами и фруктами. Остальные продукты Элен Родригес заказывает по четвергам, и их привозят по субботам. Заказы доставляет Соломон, брат Вильяма.

— Иногда Соломон привозит столько пакетов, что можно подумать, будто миссис Родригес кормит весь Порт-оф-Спейн. Но бывает, что не привозят почти ничего. Как будто у нее все вылетает из головы, как только она снимает телефонную трубку. Можешь себе представить, каково мне приходится.

Марва произнесла это с таким несчастным выражением, что я подумала, почему же она не поищет себе другую работу.

— У меня нет ни времени, ни желания, чтобы влезать во все то, что творится в этом доме, — заявила она в первый же день нашего знакомства. А когда я спросила: «Во что влезать?», Марва сказала: — У меня своих проблем по горло, но об этом же никто не думает.

Она сновала по кухне в ситцевом платье и зеленом фартуке, еще она носила остроконечную зеленую шапочку, похожую на колпак медсестры. Но медсестры должны быть добрыми, а в Марве не было и следа доброты. Вильям сказал, что у Марвы такое выражение лица, будто она целый день сосет лимон.

— Но на самом деле она не вредная. Подожди, она к тебе привыкнет и все наладится.

11

Очень скоро я втянулась в работу. Вставала на рассвете и если не успевала накрыть на стол с вечера, то делала это первым делом с утра. Ставила на стол сок, хлопья, хлеб, джем и сыр. Когда завтрак заканчивался, я очищала тарелки и отдавала Марве. Натирала медные ручки и сметала пыль. Застилала постели и подметала. До ланча надо было успеть протереть пол и второй раз накрыть на стол. Потом я подавала ланч и убирала со стола после его окончания. Нужно было очистить много тарелок и блюд. После ланча в доме воцарялись тишина и спокойствие. Перед возвращением на работу доктор Эммануэль Родригес ложился отдохнуть вместе с женой или шел к себе в кабинет и читал. Иногда я видела, как он что-то читает или пишет, сидя за письменным столом. Если малышка засыпала (она не любила спать днем) и Вильям не приходил посидеть со мной в саду, я шла к себе и ложилась на свою узкую кровать. Во дворе было тихо и очень жарко. Как приятно было закрыть глаза и унестись куда-то вдаль; как будто весь мир плавился от жары и я расплавлялась вместе с ним.

Во второй половине дня, когда Консуэла просыпалась, я одевалась, кормила ее, усаживала в коляску, и мы шли на бульвар Сиприани встречать Джо из школы. Гуляя, мы доходили до Уайтхолла[16] или до Столлмейер-Касла. Уайтхолл и Столлмейер-Касл. Мне нравилось, как звучали эти названия. Мне нравилась Саванна с ее высокими деревьями, пронизанными золотистым вечерним светом, и сидящими под ними на скамейках людьми. На обратном пути мы заходили в кондитерскую, и я покупала Джо фруктовое мороженое на палочке, или стаканчик колотого льда с сиропом, или шоколадный батончик на те шесть центов, которые мне давала его мать. Ужинали в семь. После ужина я поднималась наверх и укладывала детей. Обычно бывало уже довольно поздно, когда я уходила к себе и слушала музыку по старенькому приемнику.

По воскресеньям семья Родригесов ходила к утренней мессе в собор Богоматери в Маравале[17].

Пока их не было, я стирала и развешивала свою одежду. Вытирала пыль и мыла пол в своей комнате. Потом я занималась своими волосами, чистила ногти, отмачивала ноги в воде с лимонным соком и затем соскребывала ороговевшую кожу. Натирала маслом какао локти, руки и колени. После полудня я надевала синее платье и через Саванну шла в Ботанический сад. Каких только деревьев там не было! Огромные и мощные, с толстыми стволами — африканская сосна, и сейба, и баньян — ямайская смоковница с ее густой грустной кроной. Если у меня было настроение, я садилась под одним из них. Но были там и более необычные деревья, например звездное яблоко, и плачущий фикус, и еще одно, названия которого я так никогда и не узнала, с цветами, похожими на пуховки для пудры. Неподалеку, на площадке перед дворцом губернатора духовой оркестр играл мелодии, от которых на душе становилось одновременно и весело, и грустно: «Назад в Джорджию», «Под луной» и «Не покидай меня, любовь моя».

Под вечер я отправлялась в англиканскую церковь на западной стороне Саванны. В церкви всегда было людно; все были нарядно одеты; таких, как я, здесь было много. В углу стояла статуя Иисуса Христа, которая мне очень нравилась. Его одеяние было распахнуто и под ним было видно ярко-алое сердце, от которого исходило сияние. После окончания службы старенький священник становился у выхода и прощался со всеми так, будто каждый из нас что-то для него значил.

Первые недели в доме Родригесов протекали очень гладко, правда, за одним исключением. Джо не позволял мне одевать его в школу. Когда я подавала ему сок, он отталкивал стакан. Если я накладывала ему еду, он отказывался есть. Он отшвыривал тарелку так, что она улетала на другой конец стола, тряс головой и стискивал зубы. Он не разрешал мне отводить его в школу, поэтому отцу приходилось завозить его в школу по дороге на работу, в результате чего Джо появлялся там задолго до всех остальных. Я встречала его у ворот школы — тут у него уже не было выбора, — но он со мной не разговаривал; со своей маленькой сестрой — да, но не со мной. Он наклонялся к коляске Консуэлы, что-то шептал, напевал, агукал. Если не считать этого, наши прогулки проходили в полном молчании. Когда мы заходили в кондитерскую, он молча показывал, что ему купить, и я покупала. Мы не обменивались ни единым словом. Это было очень неприятно.