О Кузьме, о Лепине и завещании Сталина и не только - Евгений Федоров

Вот оно, за хвост поймал, Соломоново решение!

А завещание в завал и на потом: История нас мудрее, революция победила, потому что она не могла не победить. На дворе большой праздник, мой праздник, товарищ Сталин знаменосец ленинских идей и творец генеральной линии, Леонид Леонов предлагает летоисчисление начать со дня рождения товарища Сталина, Не так уж все плохо и трагично. Все ладно будет. Нет причин для паники. А завтрашний день сам о себе позаботится! Слушай, Израиль! ты нам нужен, нам, русским!

Товарищ Сталин соскочил в смех, не узнал своего голоса, чужой, сиплый, что-то маразматически-старческое.

Трудно поднялся, через не могу, суставы болят, колени, простуда, отложение солей, немеет левая рука, на нее не обопрешься, старость — не радость, одолевают немощи; на ватных ногах прошаркал к столу. Он уже знал, что на выборах в Америке победят республиканцы, победит Эйзенхауэр, Даллес неприятная фигура, поджигатель войны №1, умен, хитер, достойный противник, Черчилль тоже шишку дрочит, от своей расплаты не уйдет, а с Эйзенхауэром мы справимся, одной левой; так: вернем Жукова, сильный, ядовитый ход! красиво, эффектно, ошеломляюще смотрится: маршал Жуков против генерала Эйзенхауэра. Жуков — символ победы! Отлично, складно получается! Записал на календаре: “Поскребышеву: назначить Жукова в правительственную комиссию в Польшу, выступление Жукова опубликовать в Правде. Начать подготовку к съезду партии. Маленков — отчетный доклад. Хрущев — структурные изменения в уставе. Ввести в ЦК Кагановича, Мехлиса, Митина, Ванникова, подработать вопрос о введении в ЦК в качестве кандидатов — Лепина, Райзнера”. Пусть не говорят, что товарищ Сталин антисемит! Еще раз пробежал нелицеприятное письмо Лепина, хотелось старческим, многоопытным умом вникнуть во все сокровенные тайны пронзительного, волнующего документа, хотелось разгадать, что питало беспокойство Лепина и подтолкнуло его на безрассудную писанину, кто этот человек, сочинивший закрученные, уверенные словеса; “у нас чем-то схожи почерки”! Сталин почувствовал почти интимную, почти мистическую связь с Лепиным. Мой талисман!

IX. Казалось бы, механизм отлажен, власть абсолютна — чего еще? Ан осечка! Загвоздка, инициатива снизу, описка, бюрократическое недоразумение; представляете, и у Сталина не все получается.

В такое нельзя поверить, но это факт: наш мудрый и великий вождь не знал, что Лепина уже целиком заглотила и прожевала безличная махина террора, да и сам Абакумов, министр ГБ, этого знать не знал, ведать не ведал, Лепина сначала с треском (и это отнюдь не воля Сталина, инициатива, ликующая сила нашей жизни, шла снизу) вышибли из партии, а затем, вскоре, ордер на арест подписал какой-то мелкий прокурор Каганович (не Лазарь, а его жалкий родственник), Лепин тихо кукарекал на Малой Лубянке, следствие было на редкость легким: дело пустячное, его вело Московское ГБ, Абакумов-то другое знал и твердо помнил, что надо спокойно ждать решения высшей инстанции: письмо у Сталина, значит, пока Лепина нельзя брать за жопу, жди соответствующей резолюции.

Следствие у Лепина закончено, подписана 206-я, дело автоматом по хорошо накатанной колее попадает на Особое совещание: как серпом по яйцам! Абакумов дрогнул, хватается за голову, ё. твою мать совсем! как тут не лишиться нравственного здоровья, так необходимого на этой ответственной, беспокойной, опасной должности, прокол, злая шутка, вокруг нас рать! и в темный лес ягненка поволок! Рюмин, продувная бестия, вперед забежит, заскочит, прорвется к Сталину, контактирует напрямую, сигнализирует, темный интриган, каких мало, горю, как швед под Полтавой, теперь не исправишь. Товарищ Сталин, горячо обожаемый вождь, дал ясную, мудрую, потрясающе простую директиву, себя зарекомендовавшую, завет на века веков! дверь Лубянки должна открываться в одну сторону! И это себя оправдало: система не дает сбоев, мы не ошибаемся, мудр, мудр товарищ Сталин, у МГБ нет и не может быть ошибок, описок.. Абакумову остается уповать на случай, может пронесет нелегкая, не буду вида подавать, что что-то случилось чрезвычайное и из ряда вон. Держи себя в руках.

Попробуем оценить ситуацию, абсурд какой-то, вот вам и мастер власти! вот вам и хозяин! выходит, даже такой человек, как Сталин, тиран, равных не было в истории человечества, не может приблизить к себе человека, которого заочно полюбил!

X. Против воли Сталина наш Лепин загудел в лагерь, где повстречал свою большую любовь — уборщицу подсобного хозяйства

Волей судеб, игры случая, неурядиц и прямой несогласованности на уровне Сталина и Абакумова, волей свински ко всему равнодушного ГУЛАГа, Лепина в конце концов наладили в соответствии с заведенным там чином в Каргопольлаг, и он угодил к нам на нары (может и здесь везение, еще неизвестно, где потеряешь, где найдешь, а то пристегнули бы его, раба Божьего, к делу врачей, как Дорона: прокурору по спецделам, курирующему Лубянку, досталось на следствии, выбивали показания и выбили, а нам, прошедшим через его руки, почему-то этой суки не жаль).

В ту пору никто не подозревал, что Лепин может творить чудеса, время его еще не настало, еще в отдаленной перспективе только маячило. Судьба потрафляла и потрафила Лепину, не поверите, сходу назначен нормировщиком на подсобном хозяйстве (а Кузьма, ах ты Господи! всю дорогу на общих, первая шахтерская, гонял в шахте вагонетку, мускулы, пердячий пар), подсобное хозяйство — отличное место, благословленное, нам бы такое, правильно говорят, говорили древние римляне, счастье не х.й, в руки не возьмешь, сидит себе в тепле, в свое удовольствие попердывает, горя мало, геморрой его не е.ет, везет одному сорту людей, баловень и избранник, и сам господин Случай спошествует, подмахивает, вмешивается, откуда-то заявляются чудесные стечения обстоятельств, ведь на этом самом подсобном хозяйстве, достоверно известно, зэки пряники перебирают, получается, наш-то пряник всем пряникам пряник и пряники перебирает, если быть педантично точным, даже не перебирает, а нормирует это славное, нужное дело, а плели, что во всех лагерях петух старательно работал, старался, склевывал задницу; вообще-то чтобы быть нормировщиком нужны специфические способности, чернильные, приноровиться, химичить надо уметь, бесстрашие, уметь быть бесстрастным, твердым, хоть на пятаки руби, осанка важна, Лепин расцвел у нас, всегда чему-то там про себя улыбается, что у него на уме, никто не знает, можно подумать, что этот человек не от мира сего, в небесах витает, но это была бы ошибка, он всецело здесь и на земле, не прост, неукротимый, зверский педант, не человек, а прямо лютый зверь, такой нормировщик не клад для работяги, а сущее горе, да чего ты, трам-бам-бам — в ухо, горло, нос, имей совесть, поставь мне шестой разряд, дай человеку заработать; а сухой, имеющий недюжинные способности к науке чисел и к арифмометру, Лепин, аспид безжалостный, с зеленоватым, болезненным, геморроидальным цветом лица, эдакий х.й соси, читай газету, прокурором будешь к лету, где у людей совесть, у него х.й вырос, не сердце, а кусок льдины, самоуверенным, невозмутимым, чванливый голосом, тот еще заряд высокомерия, в этом голосе присутствует в снятом виде, как сказал бы Гегель, работа многих еврейских поколений, насекомит вас, уничтожает, а ведь такой же зэк, как и ты, работяга, цедит эдакое словцо, не словцо, а дрын, пусть, мол, тебе, быдло русское, ленивое, отребье рода человеческого, пьянь, противен ты мне, мастер впишет, что ты не пять ящиков перебрал, а десять, мне это все равно, это не мое дело, хоть сто, а работа твоя пятого разряда, сам, милый, знаешь лучше меня, все! гуляй! такие слова, правильные, может говорить лишь истовый враг простого человека, работяги, враг демократии.

Так вот оказывается все не так просто, нам придется коснуться одного деликатного, можно сказать, интимного момента, пришло время начать разговор о странностях любви, этот заумный сухарь, гегельянец, ледышка вместо сердца, оказывается способен к бурным чувствам: у нас, в Каргопольлаге, неожиданно для самого себя напарывается на шикарные женские груди, откровенный колдовской знак сексуальности, и этот знак переворачивает его душу, это его Беатриче, объект подсознательных грез, потенциальная возлюбленная, к которой подсознательно стремится его душа; и вот законсервированное до состояния анабиоза семя, которое все годы благополучно покоилось в мошонке гегельянца, вдруг оживает, вскипает, рвется ввысь, неукротимый порыв, неукротимая, всесокрушающая низменно-похотливая чувственность, грозный, могущественный кошмар — его рыбий глаз судака впервые просветлел, загорелся внутренним светом: он, беззащитный, великую любовь повстречал здесь, сумасшедшую любовь, испепеляющую, умопомрачительную; он, беззащитный, даже в свои тридцать лет, охвачен роковым безумием. И — свихнулся, мозги напрочь вывихнуты, колдовство, “солнечный удар” (Бунин). Какой таз! какие груди, полна пазуха соблазнов, они шлют мощные позывные, жутковатая, полонящая, сатанинская женственность, мужская особь на эти позывные отвечает жадным, напряженным созерцанием, раздевающим, глаз не оторвать, липнут сами, соблазн на соблазне, вы невольно соскальзываете, скатываетесь в порнуху и в достоевщинку, словом, если выразиться культурненько, у юной зэчки были прекрасные голубые глаза (русская национальная красота — лакомые угодья абсолютно невыносимы для изголодавшегося, замученного, раздевающего, порнографического глаза зэка, страшна чара! а что есть реальность? глаз создает, творит реальность, а данное в ощущении, актуально видимое это не что иное как волевой образ, конструируемый сознанием — “мир, как воля и представление”)! она — простая уборщица при подсобном хозяйстве, где пряники, она — юная зэчка; вообще-то сначала героиня слегка игнорировала заумного гегельянца, очкарика и полумерка, хотя сама имела пытливый философский ум, ее, голубку, замели с 4-о курса философского факультета МГУ (за стихи: “К родине”; может и не она писала, может, за недоносительство сгребли, при всех случаях: не нужно этих басен), должно было прострелить душу “избирательное сродство” (Гете), не получалось прострела, не лежало сердце, черноземному, капризному женскому сердцу не прикажешь, такой мерещится залупа конская, дура-девка заглядывалась на ребят покрепче, на наших великолепных лагерных неандертальцев, первых красюков ОЛПа, не подозревала по своей девичьей темноте и неопытности о жизненных потенциях Лепина, после насмешек и шуток простодушно продемонстрировал (а что ему оставалось делать? и еврейство обязывало!) отменное хозяйство, le pin (ле пин, Лепин) моржовый, было чем похвастаться, жизнестойкий экземпляр, масштабы библейские, воплощение таинственной энергии и неиссякаемой жизненной силы, можно и царя кое-чем смешить до слез, ретив кентавр, хоть куды! потягается с несравненным сексуальным геркулесом Рокотовым, а Ирка пребывала в секундном безмолвии, цепкое, изумленное созерцание, острота женского высокохудожественного восприятия, преобразующего действительность, впилась, замешательство, в конец растерялась, впечатлена и загнана в ужас (за эту секунду она о мужчине больше уразумела, чем за всю оставшуюся жизнь) и — безоглядное бегство.