Золотое древо - Кэтрин Ласки

— Да я уж к ней привыкла, — с легким смущением пробормотала Мэгз. Смерив уничижающим взглядом Сумрака, она снова повернулась к остальным и оживленно спросила: — Больше ничем не интересуетесь? Вы же знаете, что я недавно отыскала одно новое местечко! Кстати, тут в ризнице у меня хранится несколько прелестных фарфоровых безделушек. Болтушка, негодница, живо принеси нам сервиз!

Сорену совсем не хотелось оставаться, но они причинили бедной Мэгз столько хлопот и унижений, что было бы верхом неприличия улететь, даже не взглянув на ее сокровища. Может быть, он даже купит у нее какой-нибудь подарок для своих Бэшек, как они с женой иногда называли Башу, Блайз и Белл. Сорен без меры баловал своих дочек, и они ждали от него сувениров после каждого возвращения с охоты. Сочной мышки им было уже недостаточно!

Вскоре Болтушка вернулась с сервизом, и Мэгз выхватила у нее несколько чашечек.

— Это не чайные чашки, это кофейные. Так мне мадам Плонк сказала, а она знает толк в таком деле. Прямо скажу, хоть эти чашки и не такие большие и роскошные, как королевская чашка мадам Плонк, но тоже изумительные! Посмотрите, какие изящные — просто загляденье!

Сорен живо представил Башу, Блайз и Белл, дружно клюющих гусениц из маленьких фарфоровых чашечек, и спросил:

— Что вы за них просите?

— Дай-ка подумать. Вообще-то я питаю особенную слабость к блескучкам. Как насчет честного обмена?

Блескучками торговцы называли маленькие осколки камней, содержавшие примеси золота и серебра, из которых одинокие кузнецы потом выплавляли драгоценные металлы, пусть и низкого качества.

— Нет, блескучек у меня нет, — вздохнул Сорен. — Как насчет чудесной кроличьей шкурки?

— Надо взглянуть.

— Копуша, ты не принесешь наш мешок?

Выбежав наружу, Копуша вскоре вернулся с мешком и расстелил на каменных плитах пушистую кроличью шкурку.

— Я его лично прикончил, — похвастался Сумрак.

— Не сомневаюсь, — процедила Мэгз, обходя вокруг шкуры и внимательно осматривая ее со всех сторон.

— Скажу без ложной скромности, это был удар настоящего художника! — с гордостью добавил Сумрак.

Торговка Мэгз остановилась и смерила его презрительным взглядом.

— Заруби себе на клюве, громила: художники не убивают! — отчеканила она и, отвернувшись от Сумрака, коротко кивнула Сорену: — Беру.

Наконец обмен состоялся, и совы снова отправились в путь. К счастью, ночи теперь были долгими, и они могли не бояться скорого наступления рассвета.

— Похоже, Сумрак, — сердито начал Копуша, — ты попал в немилость к торговке Мэгз!

— Можно подумать, у нас нет проблем посерьезнее! — одернула его Гильфи. — Где нам искать эту сову, что купила книгу? Мы ведь даже имени ее не знаем.

— Его зовут Страйкер, и он старший лейтенант моей матери, — бесстрастно ответил Корин.

— О нет! — простонала Гильфи. — Наши самые страшные опасения начинают сбываться.

— Не совсем, — загадочно ответил Корин. Все четверо повернули головы на лету и уставились на короля. — Наше самое страшное опасение заключается в том, что книга Крит попадет в лапы полухагсмары, которая с ее помощью сумеет закончить свое преображение.

— Но послушай, Корин, — возразил Копуша. — В легендах, которые мы прочитали, ничего не говорилось о том, что Крит превращала сов в хагсмаров. Насколько я помню, она лишь создавала невиданных ранее чудовищ. Хагсмарами рождаются, а не становятся.

Теперь все взгляды были устремлены на Копушу.

— Какое утешение, Копуша! — саркастически воскликнула Гильфи. — Чудовища — это, конечно, гораздо лучше, чем хагсмары. Но мне лично не нравятся ни те, ни другие.

— Это все одни слова! — процедил Сумрак.

— Прекратите пререкаться! — крикнул Корин. Он пытался сообразить, где им найти Страйкера. Долгое время Чистые жили в каньонах, но после войны они вынуждены были покинуть это насиженное место, и с тех пор о них никто не слышал. Может быть, заглянуть к какому-нибудь одинокому кузнецу и попросить немного углей, чтобы развести костер и попытаться найти в пламени какую-нибудь подсказку, где искать Страйкера? Вся трудность заключалась в том, что дар огнечея плохо помогал в тех случаях, когда требовалось получить какой-нибудь конкретный ответ. Рождавшиеся в огне образы чаще всего были смутными и неопределенными, ведь пламени нельзя приказать, оно своевольно и живет по собственным законам. Глубоко погрузившись в размышления, Корин не сразу заметил, как внизу что-то блеснуло. Присмотревшись, он увидел на зимней траве тончайшие сверкающие нити, а потом услышал чье-то быстрое сердцебиение. Кролик!

Глава XIII

Коронационная чашка

В этот день Отулисса, забыв об отдыхе, допоздна засиделась в библиотеке. Когда усталость, наконец, взяла свое, она вылетела из библиотечного дупла и полетела к себе сквозь сверкающие ветви молочника и тихий шелест золотой листвы. И снова, уже в который раз, ее охватило ощущение надвигающейся беды. «Это неправильно! Сейчас пора белого дождя, ведь во всем мире уже наступила зима. Почему же на нашем острове все еще лето?»

В это время года золотые ветви обычно редели и белели, словно припорошенные снегом. Оставшиеся ягоды сморщивались и опадали, а от густой листвы оставались одни воспоминания. Сбросив роскошные одежды лета и осени, Великое Древо встречало зиму в мрачной наготе. Так было всегда, и так должно быть. Неужели на всем дереве только она, Отулисса, это понимает? Что-то подсказывало Отулиссе, что подруга Сорена тоже не рада этому затянувшемуся лету, однако трое озорных птенцов оставляли Пелли слишком мало времени на посторонние тревоги. «Сорен тоже хорош! Отправился в какое-то дурацкое путешествие как раз накануне церемонии первого полета маленьких Бэшек! Ох уж эти мужчины!» У самой Отулиссы никогда не было ни мужа, ни семьи. «Никогда не говори никогда!» — устало напомнила она себе и вздохнула. До сих пор при мысли о Кливе у нее сладко сжимался мускульный желудок, а для сов это то же самое, что для нас, людей, залиться краской.

Клив был давней любовью Отулиссы, она познакомилась с ним во время своего первого визита в Северные царства и полюбила с первого взгляда. В ту пору он был молодым врачом, изучавшим медицину в обители Глауксовых братьев на острове в Горьком море. Клив и сейчас жил там, полностью посвятив себя наукам. До сих пор он не торопился принести обет, навсегда связав свою жизнь с обителью, и Отулисса продолжала надеяться, что до этого дело не дойдет. «Пусть только попробует, я ему весь хвост выщиплю! — с неожиданной яростью подумала она, но тут же спохватилась. — Ох, да что это я? Как я могла подумать такое о моем милом Кливе?»

Отулисса любила Клива, но понимала, что, если они поженятся, ее привычному образу жизни придет конец. Появятся птенцы, а кто, простите, будет с ними заниматься? Отулиссе казалось, что она не создана для материнства.

Она любила птенцов, обожала с ними возиться, но скажите на милость, когда ей воспитывать собственных, если она читает студентам га'хуулогию, возглавляет клювы всепогодников и угленосов, преподает историю и еще ведет факультатив по высшему магнетизму? Без всякого преувеличения можно сказать, что она самая загруженная наставница на всем Великом Древе! Нет, материнство не входит в ее планы. Это даже не обсуждается!

Постепенно мысли Отулиссы вновь вернулись к главному вопросу: неужели только ее одну тревожит неестественное поведение так называемого Золотого Древа, на котором, вопреки всем законам природы, задержалось вечное лето? Неужели только ей кажется, что золотистые тени, оставшиеся на месте немногих опавших листьев, чем-то напоминают скрумов? «Что если наше Великое Древо превратилось в дерево скрумов?» — с невольным страхом подумала Отулисса. Бросив последний взгляд на золотые ветви, она поспешно влетела в свое дупло. Что ни говори, а странные дела творятся на острове!

Отулисса не сомневалась, что Эглантина разделяет ее опасения. Не случайно сестра Сорена всеми правдами и неправдами уклонялась от участия в бесчисленных церемониях ССС, проводившихся теперь чуть ли не каждую ночь. Зато Примула, лучшая подруга Эглантины, напротив, была одной из самых восторженных участниц новых ритуалов и с радостью согласилась служить перед недавно возведенным алтарем пепла, собранного с угля.

Устало опустившись на жердочку в своем дупле, Отулисса покачала головой. Лучи полуденного солнца, отражаясь от золотых ветвей и листьев дерева, до боли слепили ее глаза. «Что происходит?» — снова спросила себя Отулисса. Выдайся такой денек год назад, в конце лета, Отулисса первая полетела бы любоваться пышной красотой Великого Древа. Она всегда любила время, когда ветви молочника приобретали благородный медный оттенок, придававший особый блеск последним теплым денькам. Да и другие совы нередко прерывали свой дневной сон, чтобы насладиться великолепием увядающей листвы. Но сейчас Отулисса не видела в этом никакой красоты. Все хорошо в меру, чрезмерное обилие красоты тоже может приесться. «Это просто вульгарно! Да-да, именно вульгарно. Наше дерево стало вульгарным», — несколько раз повторила про себя Отулисса. «Вульгарно» было одним из ее любимых словечек. «Великое Древо стало вульгарным, безвкусным, крикливым, аляповатым, броским и нелепым — совсем как мадам Плонк!»